А. Г. Ты по существу можешь возразить? Не как киновед, а как кинокритик. Давай возьмем любую работу из последних увиденных. Давай попробуем разобрать ее на детали, на составные части. Ну, называй кино, какое? «Груз 200» давай?

Л. А. Ой, нет, давай не будем.

А. Г. Почему нет? Культовое кино, Балабанов.

Л. А. Хорошо. Я могу сказать, что это фильм выдающегося художника… Есть такие художники, у которых, собственно, «трещина мира прошла через сердце». Вот у Алексея Балабанова все общественные болезни, которые мы пережили, все буквально, прошли как физически через его организм, так и через его фильмы. Вся моя страсть, собственно, по поводу этого фильма объяснялась только тем, что я считала, что «Груз 200» нуждается в защите. Это очень уязвимое произведение, и человек очень уязвимый. Поэтому я так страстно его и защищала. Даже не знаю, мне как-то скучно уже повторять то, что уже тысячу раз написали в журнале «Сеанс».

Зритель. Звягинцев!

А. Г. Ооо, Звягинцев! Конечно, это же гений сегодня. Давай про Звягинцева поговорим. Хотя у нас, по-моему, тут… маловато расхождений…

Л. А. Маловато, да.

Зритель. Все-таки из-за чего же вы деретесь?

А. Г. Мы деремся из-за одной простой вещи. Дело в том, что Люба хотя и говорит, что она социалистка, по убеждениям — либерал. Она настолько доверяет каждому отдельно взятому человеку — в его суждениях, страстях, убеждениях, — что за это готова отдать все остальное. Лишь бы человек был свободен. Я, к сожалению или к счастью, другого склада. Мне кажется, что большая часть человечества вообще не имеет права на суждения, а те, кто имеют, должны говорить громче, чем они говорят сейчас. Опять я говорю о школе и традиции. Потому что я-то помню… да и ты помнишь, что такое русское кино, вот это советское искусство. Оно было традиционным, то есть люди, которые делали это искусство, знали, что до них страдали, мучились, творили поколения других людей. Нынешние об этом даже не осведомлены. То есть они первые художники на земле. Вот любимый мой Кирилл Серебренников… Человек бездарный, как чайник! Абсолютно во всем: в кино, в театре — он бездарен! Он необразован, он работает на трех штампах, которые у себя в провинции когда-то накачал. И что? Посмотрите, вокруг него целый культ создан. Почему? Да потому, что им интересуются люди, которые тоже не знают, что они не первые живут на этой земле.

М. Р. Можно, я вмешаюсь? «Закрытый показ» возник в 2007-м, и у него не было бы таких рейтингов, если бы не было живого интереса к такому предмету, как новое русское кино. И вы, Александр, вы конкретно за это дело бы иначе не взялись. Может, не все так плачевно?

А. Г. Все еще хуже, и я объясню почему. То, что у программы неплохой рейтинг, то, что эти фильмы смотрят по телевизору… Заметьте, в кинотеатрах-то их смотрят ой как слабенько.

Л. А. В кинотеатрах их нет, Саш.

А.Г. Ну даже когда они есть, в кинотеатрах их смотрят слабенько. Так вот, то, что их смотрят по телевизору, не значит ровным счетом ничего. Потому что на выставку актуального искусства (о которой, напоминаю, сам министр культуры Великобритании написал в книге отзывов «холодное, расчетливое говно») — на нее тоже ломился народ. Тут ничего удивительного нет: толпа, даже если она хорошо одета и немного поднаторела в чем-то с помощью интернета, она всегда толпа: палец покажи — она пойдет. И это не интерес к кино, это вообще жажда развлечений. Поэтому будет хорошее кино — будут смотреть хорошее, пока плохое, смотрят плохое.

Л. А. Позволь, я все-таки по поводу проката русских фильмов, насчет того, что их «слабенько смотрят». Фильм «Тарас Бульба» обязан собирать миллионы, в него эти миллионы вгрохали, а фильм «Свободное плавание» Бори Хлебникова совершенно не обязан этого делать. Это искусство, рассчитанное на очень маленький зал. Во всем цивилизованном мире есть огромные залы, есть маленькие залы. И фильмы, допустим, Такеши Китано окупаются в прокате, но окупаются они таким образом, что в маленьком зале этот фильм идет ровно год и никто не претендует, чтобы в этом зале присутствовало одновременно 500 человек. Там может сидеть три человека, но они там всегда сидят, и за год фильм окупается, это нормально. Вот как уравнивать такие фильмы? Это, на мой взгляд, просто фашизм. К тому же наша система проката построена таким образом, что маленьких залов нет.

А. Г. Тут мы солидарны. Я добавлю только простую математику. Возьмем какой-нибудь тихий фильм вроде фильма Бори Хлебникова. Он при любом раскладе дешевле полутора миллионов долларов сегодня не стоит. Даже несмотря на то, что упали цены и на актеров, и на технику. Вот кто-то потратил эти деньги. Государство их уже не тратит, потому что так называемые мейджоры пошли в Кремль и договорились, что теперь все деньги государственные будут отдаваться им, а они сами будут решать, какое кино мы будем смотреть. Значит, государственную поддержку мы перечеркнули, министр культуры…

Л. А. Это миф, Саш.

А. Г. …месяца два назад сказал, что в этом году за государственные деньги не будет снято ни одной картины, ни единой, это слова Авдеева.

Л. А. Значит, не правда все от первого до последнего слова. По факту действительно ряд продюсеров обратились с просьбой какую-то часть денег давать лично им. Эта просьба не была удовлетворена, и слова Авдеева были связаны не с тем, что деньги будут напрямую отдаваться мейджорам, а с тем, что в связи с кризисом бюджет исчерпан и государство ограничило финансирование кино.

А. Г. Они пока не получили этих денег, именно потому, что разразился кризис. Поверь мне, если ситуация исправится, все будет так, как они хотят, будет пять-шесть больших производителей.

Л. А. Я не понимаю, какое отношение имеет Хлебников к мейджорам.