Сергей Шеховцов, Ирина Корина, Гоша Острецов: работа кипит

В Российском павильоне в Венеции будет в этом году целых семь художников. ДМИТРИЙ ТИМОФЕЕВ пока посетил троих – и везде застал аврал

Имена:  Георгий Острецов · Ирина Корина · Сергей Шеховцов

Венецианская биеннале не то что не за горами — ее уже с порога видать. Как я понял, ее многие ждут. Кто с искренним интересом, кто по привычке. Как возможность достойно провести часть летнего отпуска. Как традиционно важное событие в мире искусства. Как повод повидать знакомых и просто потусоваться.

А кто-то к ней и готовится. Готовится нетрадиционно представить павильон. Или просто посветиться и увеличить денежный и субкультурный капитал. Или выставить достойный проект — мы расскажем кое-что о некоторых из них.

В биеннале принимает участие множество стран. В этом году решил устроить свой павильон даже Ватикан. Кажется, у Монако пока нет своего павильона, но это, судя по всему, дело ближайшего будущего.

У каждой из стран, скорее всего, свои особенности подготовки к важным мероприятиям. Я с ними незнаком, поэтому придумывать не буду. Поговорим об особенностях подготовки к биеннале в России.

— Вам выделили на изготовление работы...

— Месяц. Парадокс, но я ввязался в эту историю.

— Но это же...

— Сумасшествие.


«ПРИШЛОСЬ ЗАВЕСТИ РОК-Н-РОЛЛ, ИНАЧЕ БЫ НЕ УСПЕЛ»

Мастерская Сергея Шеховцова, участника русского павильона на биеннале, находится в помещении комбината, производящего декорации и бутафорию для цирка. Идешь по коридору — одна комната завалена деревянными башмаками, в другой делают странные дирижабли. Доходишь до его конца, а там уютная мастерская. Ничем не заваленная. Рабочие инструменты на полу, небольшие работы на стенах (полуобнаженная девушка, кажется, из старой серии), мышки и клавиатура. Работа, которой художник занят в настоящее время, — в центре комнаты. В прошлый раз, когда я был у Сергея, это была прекрасная социальная скульптура из выброшенных и сломанных предметов быта: колонок, ноутбуков, батарей... И плавящийся робопёс, воющий, должно быть, на свою роболуну, — на вершине кучи мелкобуржуазного металлолома. «Да», — хотелось сказать тогда. Так и надо делать. Такое и надо делать.

В этот раз в центре комнаты — поролоновый мотоциклист, выезжающий из стены, пробивая ее. Еще сыроватый, но уже энергетически мощный. Вокруг него — десяток кирпичей, на полу лежат настенные часы и кондиционер. Все, само собой, поролоновое.

«Работа будет на фасаде русского павильона. Этот персонаж и ситуация, в которую он попал, напоминают мне фильм Хоппера «Беспечный ездок»: чувак уезжает от всего в пространство свободы, но, в сущности, свободу обрести ему не удается. И здесь чувак вылетает из стены, разлетаются во все стороны элементы жизни здания, элементы стены: кондиционер, часы, банкомат еще должен быть. И чувак куда-то мчит... Но вырваться в свободу он не может, свобода умирает. Он при этом не уезжает никуда. Он встрял. Выезжает, но стена держит. Уедет или нет — непонятно».

Меня лично работы Шеховцова всегда привлекали отсутствием заумности и желания кому-то что-то доказывать. Своей простотой — в хорошем смысле слова. Тем, что не обязательно, глядя на них, читать пресс-релиз. Не знаю, всегда ли там хорошо обстоят дела с эстетическими качествами, но работам Шеховцова веришь, и это — главное.

«Вообще, я сначала отказался, потому что делать работу за месяц, — а меня об участии предупредили за полтора месяца до дедлайна, — это безумие. Но когда Ольга Свиблова сказала, что хочет отдать мне фасад, я согласился, потому что есть возможность поиздеваться над пространством, поработать с экстерьером. Мое участие связано с тем, что это — фасад в первую очередь. Иначе я бы отказался.

Но все равно — мотоциклиста я сделал, а элементы придется укладывать на месте. Я не видел пространства. Я не видел этой стены. Я видел русский павильон, но никогда не обращал внимания на его фасад. Что-то желтенькое стоит, ну... Выслали мне фотографию. Но фотография все равно не дает ощущения масштаба. И свет — он же тоже меняется постоянно.

Кондиционеры я на месте буду рвать. Это можно увидеть только на стене — понять, где разрывать. Я решил, что эти два месяца, включая биеннале, — это будет такой эксперимент. Эксперимент будет именно в состыковке элементов на стене. Я вижу, как работает мотоцикл, какие-то элементы я вижу, но как это все в целом будет работать, я не знаю. Я даже не могу собрать здесь скульптуру целиком. Места мало. Разлетаться эта вся фигня будет где-то пять на пять метров.

Это ведь экстерьер, здесь может быть все, что угодно — зелень, павильон желтый, он будет меняться от света, от дождя... Есть момент очень большого риска. С фасадами я никогда не работал. Плохо это все. Много непредсказуемого. Не совсем понятно, как будет реально выглядеть».

— А почему оказалось так мало времени?

— Ну, сначала шли какие-то разговоры, из которых не было толком понятно, еду я или нет. Вдруг Ольга мне позвонила и говорит: «А ты не можешь к завтрашнему дню сдать проект, потому что мы делаем каталог?» Я хотел предложить проект, который еще не пробовал, но там риска было больше: вдруг не получится? Поэтому я предложил свою старую работу, выставлявшуюся в Базеле, чуть-чуть переработанную. Собственно, с момента утверждения проекта до момента его реализации — в незаконченном виде — прошло три недели.

— С вашей стороны — шаг отважный.

— Я никогда ничего не делал в такие сроки. Я делал за месяц скульптуру в два раза меньше. А такого вообще не представлял. Я его сделал, вырезал за… за три дня. Я понял, что надо делать. А как? Это процесс: собирать по кускам, склеивать, красить. Я нашел радио с рок-н-роллом 60—70-х — время драйва было, — и все дни играла эта музыка. Потому что если бы была электронная музыка, я бы вон чашки делал. И мне это помогло — и ночью работал...

Сейчас все это обсуждается так — время, сроки. Это хорошо. Но мы сформировались в сумасшедшее время, жили по сумасшедшим законам и, думаю, что так и живем до сих пор. Думаю, следующие, кто вырастет, будут по другим правилам жить. Но им уже сложно будет с нами найти общий язык.

Условия дурацкие. Ужасно дурацкие. Ну, деньги на проект выделили. Но все равно ведь у меня производство связано с тем, что своими руками нужно делать, долго. Время же не купишь.

— Время ты не купишь точно. Если уж денег много не бывает, то времени — и того меньше. Почему так мало времени кураторы дают художникам? Почему обязательно загоняют в тиски, где если уж согласился, то отступить у тебя шанса не будет? Для чего ставят такие ограничения?

— Это у нас всегда так было. Это черта национального характера — делать все позже, чем надо. Черта кураторов в том числе.

— Но не все же так минорно?

— Со Свибловой можно хоть говорить, она не влезает в процесс. Я общался с другими кураторами, они часто влезают. То, мол, поменяй, это поменяй. Стоит отдать должное Ольге Львовне — этим она не занимается, дает художнику работать самому. Хотя и в чудовищно сжатые временные сроки.

Впрочем, в такой ситуации нахожусь только я да Ира Корина.