Леонид Тишков, возвышающийся над Чертановом

Его распирает изнутри картинками, текстами, существами. Он графоман в хорошем смысле слова

Имена:  Леонид Тишков

Как я прочитал в пресс-релизе выставки Леонида Тишкова в Музее современного искусства в Ермолаевском переулке, он — «принципиальная составляющая пространства московского искусства, самодостаточный “бренд”». Но мне-то кажется, что его искусство скорее самодостаточный бред — в хорошем смысле этого слова. Бред прекрасный, захватывающий, поэтический, фантастический. Даже, можно сказать, научно-фантастический.

Леонид Тишков закончил Первый мед и недаром работал научным редактором медэнциклопедии — интерес к необычному сочетанию человеческих (и не вполне человеческих) органов появился у него с медицинских еще пор. И это наряду с неудержимым стремлением создавать на бумаге неожиданные миры, населенные неожиданными существами (нет ли влияния старшего брата Валерия, этнолога, директора Института этнологии и антропологии РАН, по забывчивости не спросил), и создало Тишкову репутацию современного Бажова. «Тишков — наш Бажов» (как-то так), — написано и на одной из картиночек в мастерской Тишкова, что в Чертаново. Кстати, здесь можно было бы развести красивую мифологию, что вот, мол, Чертаново — это и «черт», и «черта», и работает Тишков как бы на пограничной черте, за которой подчас явления чертовски демонические, и т.д. Но как-то не очень хочется, потому что болтовня получится.

Немножко про Бажова: «Долгое время критики спорили между собой, что за явление “этот Бажов” — фольклорист, писатель, краевед, историк? А современники писали: “В волшебный мир старых уральских сказов Бажов погружал живых русских людей, и они своей реальной, земной силой побеждали условность сказочной волшебности”».

Не уверен, что про Тишкова критики «долгое время спорили между собой». Долгие споры в последнее время, увы, не являются обыкновением нашей критики (разве что периодически что-то взорвет воздух, вроде декоративного наци Гинтовта — и в том его положительное значение). Хотя вполне могли бы и поспорить: «Что за явление этот Тишков — художник, иллюстратор, писатель, фантаст, пройдоха?» И современники могли бы написать: «В волшебный мир своих сюрреалистическо-медицинско-концептуалистских фантазий Тишков погружал водолазов своей безудержной фантазии, и они не всегда понимали, как туда попали и что им там нужно делать, потому что побеждать как будто особо некого и никаких сверхзадач тоже не стоит, по приколу всё, по поэтическому такому приколу».



 

Тишков — высокий худощавый человек в болотного цвета свитере. У него лицо героя мультканала «2х2» — ироничного, но находящегося как бы немножко за пределами этого мира; погруженного в какие-то свои мультпеределки и лишь изредка выходящего в наш мир — выставить где-нибудь то, что там, у себя, в своей мультивселенной, успел создать, или пообщаться со всякими приходящими, в том числе со мной.

Общение проходит на последнем этаже двадцати-скольки-то-этажного дома района Чертаново. Район не сказать чтобы стрёмный, но скучный. Мне когда-то довелось пожить там пару месяцев: клонированные дома, клонированные дворы, клонированные детские площадки, приподъездные урны и внутриподъездные коврики. Тишков погружается в свою тишковскую мультивселенную на самом высоком этаже самого, наверное, высокого здания этого унылого и клонированного района. Возвышается, так сказать, над ним во всех смыслах слова. И, находясь на этой возвышенности, производит на белый свет полчища существ и произведений современного искусства, будто выпрыгнувших из чьего-нибудь кислотного трипа.

Есть существа симпатичные, есть отталкивающие, есть с органами наружу и с органами вовнутрь, с органами снаружи, с органами изнутри, без органов, несимпатичные, с трудом поддающиеся описанию, вообще непонятно что.

В искусстве есть два смертных греха: наезд и загруз — цитирую по памяти вычитанную народную мудрость. Здесь художник Леонид Тишков безгрешен и чист. Ни наездов, ни загрузов вы от него не дождетесь — ни в картинках, ни в книжках, ни в личном общении. Даже если захотите добиться — не дождетесь.

«Выставка в музее на Ермолаевском разделена на три части: Нижний мир — Существа хтонические, подводно-подземные, существа подсознания-сознания. Средний мир — это наш, существующий, там работы, посвященные памяти, моим родителям; Верхний мир — Ладомир, Луна, Звезда, Снежный ангел, Сольвейг… Я по хронологии не стал располагать образы.
Я за много лет от иронического концептуализма перешел в область романтическую. Постепенная отстраненность концептуальная ушла, возникла душевность. И я стал делать много вещей, посвященных памяти, истории моего существования в реальности…».

(Для иллюстрации назову «Вязаник», созданный из одежды, принадлежавшей разным членам семьи; «Чемодан отца»; выставку «Кругом свет», посвященную Вс. Некрасову; работы, посвященные матери…)



«Сначала я не понимал этого, не думал об этом. А потом стал анализировать свои проекты и обратил внимание, что я как художник поменял стиль... Вообще московский концептуализм меня всегда не привлекал замкнутостью, соборностью, тем, что он противопоставлял себя миру, Иным. Для меня человек все-таки остается человеком, который болеет, страдает, он остается телом. Человек — духовное существо, которому дан опыт телесности.
Моя встреча с концептуалистами произошла в конце 1970-х. Брат Игоря Макаревича, Вася Макаревич — будущий врач, он тоже учился в мединституте. Он и познакомил меня с Колей Козловым. Игорь сильно поспособствовал осуществлению меня как художника. Он тоже рассказывает истории, у него мифологическое мышление, нарратив. Он сюрреалистичен, хотя ближе к соц-арту. А я все больше ношусь в каких-то фантазиях. Я иногда участвовал в советских андеграундных выставках, но до конца не понимал поэтику московского концептуализма, ее умственность.
Но все-таки иногда меня причисляют к концептуализму. Концептуализм же шире, чем Монастырский и компания. Просто нас приучили к тому, что в СССР был концептуализм только в виде московской школы, но он довольно широк. Был концептуализм на Урале, в Питере, в Сибири, да и в той же Москве он был разным…».

Вообще, чувствовалась иногда как бы некоторая обида художника на сообщество. Не артикулированная, но проскальзывающая: и известность как карикатурист, мол, получил в середине 1970-х, и с Макаревичем выставка была совместная, и с Болтански у него одновременно в Париже выставка открывается… И уже готово последовать за этим мальчишеское, свойственное немножко закомплексованным авторам произведений искусств, мне порой в том числе: «Так что я тоже не лыком шит».

Мастерская у Тишкова не мала, не велика — в самый раз. Высоченные потолки, как в иных сталинках, под ними — коробки и запакованные в полиэтилен с пупырышками объекты. Открыта лицом к зрителю работа большого формата — тушь про живущих в хоботе. Слон с торчащей из хобота человечьей головой.

Место «для бесед» рядом с входом ничем не огорожено: советский диван, на стенке — советский ковер с репродукцией конфетной обложки «Мишки в лесу», над ковром — советский Ленин и постсоветские игрушки. На диване «живой уголок», населенный даблоидом (даблоидами? — я заметил только одного), инопланетянами, Лешей (кукольным автопортретом художника), Тишковым и мной. Тишков — окруженный плодами своих фантазий, как свитой. Я — на стульчике напротив.

Ссылки

• Куратор Екатерина Дёготь и художник Леонид Тишков рассказывают про Петра Ивановича Субботина-Пермяка, 29.05.2009