Я захотел узнать, будет ли премия вручаться только в этом году или на следующей биеннале тоже.

«Пока что мы в Положение внесли, что если — и мы надеемся на это — в ближайшие два года премия не будет реализована, то в следующем году процедура повторится. В случае если кто-то все-таки, к сожалению, умрет, будем принимать решение дальше. До первого полностью награжденного лауреата. Я, со своей стороны, могу гарантировать только эту биеннале. Дальше — не знаю. Это будет зависеть от администрации».

Проект был задуман Альбертом еще к Первой биеннале, но тогда осуществлен не был. А жаль — обогатил бы «Диалектику надежды» веселым скепсисом. Ведь бывает, что надеются люди искусства на премию, пусть и не всегда признаются в этом. Но к этой надежде прибавилась бы и другая — что премия эта в полном объеме вручена не будет.

Некоторый сухой скепсис работам Альберта вообще свойственен. В первую очередь — по отношению к самому понятию современного искусства, с которым он работает не тяжеловесно и вдумчиво, а с умной и тонкой иронией: предлагает услуги по мытью полов или копирует карикатуры Кукрыниксов.

Впрочем, и сухость эта, и скепсис присущи скорее Альберту-художнику, чем Альберту-человеку. Альберт-человек очень доброжелательный. Его несколько раздражает частая «левая» ориентация актуальных художников, но как люди они ему симпатичны. В отличие от некоторых соратников по концептуальному кругу, к гламуру «Винзавода» он стойкой неприязни не испытывает. И уверен в том, что настоящий музей современного искусства в Москве будет таки построен, пусть этот оптимизм разделяют далеко не все.

«Еще у меня будет маленькая персональная инсталляция в Paperworks. Называться она будет Moscow Poll.
У Ханса Хааке в конце 1960-х была работа MoMA Poll. Он проводил опрос среди посетителей МoМА: «Будете ли вы голосовать за губернатора Рокфеллера, который не осудил вьетнамскую политику Никсона?» Тогда большинство посетителей были против Рокфеллера и вьетнамской войны, естественно...
В основе моей работы будет лежать та же идея — опроса. Я думаю, что произведение искусства — это всегда опрос. Пусть и среди одного зрителя. «Нравится /не нравится» — это уже опрос. Будет там стоять ящик для бюллетеней, зрители будут голосовать... Но всех карт раскрывать пока не хочется.
Тематически все эти проекты пересекаются: тема выбора, тема смерти и посмертного... Но формально это будут разные вещи. Если слово «формально» в этом случае вообще применимо».

Юрий Альберт — человек умный, спокойный, тихий, рассудительный. Вызывающий большую человеческую симпатию. Не склонный к обобщениям, к резкой и огульной критике чего бы то ни было. Внимательно рассматривающий окружающий его мир, способный видеть как лес, так и деревья. Изначально расположенный к людям и способный оценивать их деятельность независимо от своего расположения.

Я сказал, что все эти его работы кажется мне продолжающими линию концептуализма.

«Дело в том, что концептуализм сейчас — это такой бумажный тигр, с которым все то ли еще продолжают бороться, то ли уже его похоронили...
Если понимать концептуализм широко — как некое искусство, которое на практике выясняет, что такое искусство, а также в каких условиях оно может развиваться и существовать, то, конечно, эти проекты — концептуальное искусство. Не уверен только, что это продолжение “романтической” линии концептуализма.
Мне не очень нравится, что, говоря о московском концептуализме, ему огульно приписывают литературность и романтичность. Та линия, к которой принадлежат Кабаков, поздний Монастырский, «Медгерменевтика», конечно, очень литературна. Но те, кто считает главным признаком концептуализма литературность, судя по всему, до конца не понимают, что такое концептуализм.
Все-таки Кабаков не просто хочет рассказать нам историю. Он все равно выясняет, путем сложных литературных накручиваний, что есть искусство, каковы его место и время действия... Он — такой аналитик, спрятавшийся в словесных построениях.
Сам способ построения истории у Кабакова — скорее из литературы или кино. Его огромные инсталляции — это как бы такой большой роман. В котором есть мощная аналитическая интенция, но она скрыта под сложной повествовательной структурой. Там есть лирические герои, там очень важны стилистические особенности речи... Очень авторские. Никто другой, кроме Ильи Кабакова, его инсталляцию сделать не может. То же можно сказать и о Пивоварове или «медгерменевтах». Но это не единственная возможная форма существования концептуализма.
Почему кабаковские инсталляции называются «тотальными»? Не только потому, что они большие. Но и потому, что пока не досмотришь их до конца, нет сил из них выйти. Как невозможно уйти из кинозала в середине хорошего фильма. А что касается моих работ, то там нет такой цепляющей, завлекающей истории. В этом смысле они более демократичны, что ли. Зритель всегда имеет возможность отвернуться и уйти на другую выставку. Или в магазин.
Я, конечно, продолжаю концептуальную традицию, но язык я использую не литературным способом. В своих работах я использую язык по прямому назначению — для того чтобы сказать то, что я хочу. Например, у меня есть работа с таким текстом: «Как получилось, что я сделал эту работу и сделал ее именно так?» Я задаю зрителю именно этот вопрос. Тут нет сложной игры стилизаций, нет рассказа, нет литературы.
Хотя, конечно... В Москве концептуализмом занимались пять с половиной человек. И выделять направления... Всё это довольно условно».

Юрий улыбался мягкой улыбкой. Казалось, многое из того, что он говорил, было им давно обдумано и проанализировано, а сейчас он уже делится выводами. Но почему «бумажный тигр»?

«Это особенность нашей ситуации. У нас нет механизма институционализации. У нас нет музеев современного искусства, у нас нет альбомов, книг, научных диссертаций...
Поэтому когда люди борются против концептуализма или даже соцреализма, они плохо представляют, против чего они борются. Я не уверен, что все, кто упоминает слово «концептуализм», точно понимают, что они имеют в виду. Борются они в основном против своих собственных фантазий по этому поводу. В послеперестроечные годы концептуализм стал таким нормативным фоном, от которого все отталкивались, не всегда понимая, что это такое.
Взять того же Илью Кабакова. Известный русский художник. Правда великий. А ведь мало кто представляет, что он сделал и делает... То же самое — не менее великие Комар и Меламид. Кто представляет, что они сделали, кроме двух-трех соц-артистских работ, которые были далеко не самым важным эпизодом в их творчестве?
Когда мне сейчас говорят, например, что Андрей Кузькин, работы которого мне очень нравятся, является продолжателем концептуализма, я не очень понимаю, что имеется в виду. Я думаю, что он является продолжателем фантазий о концептуализме тех, кто это говорит».

Но кто, в таком случае, является сейчас таким «продолжателем»?

«На мой взгляд, Осмоловский — продолжатель концептуализма в гораздо большей степени, чем Кузькин. Он же не просто делает деревяшки и железки, он выясняет, каково место, каков статус произведения искусства. Вот он решил, что искусство должно иметь ауру. Но он же не просто художник — сделал что-то прекрасное высокодуховное и успокоился. Нет, у него есть теория, что произведение искусства должно быть именно таким. И его работы без теоретических объяснений — деревяшки себе и деревяшки. Деревяшки сами по себе на меня, как на человека, видевшего много произведений современного искусства, впечатления особого не производят, но деятельность Осмоловского мне нравится.
Он считает, что его работы должны быть понятны без его объяснений, что всё должно само работать, за счет ауры. Как у Ротко, например. Поэтому его позиция выглядит довольно противоречивой, и это хорошо. Он объясняет, что объяснений не нужно. Но он же не дурак, чтобы не видеть этого противоречия... И в результате возникает напряжение, которое мне и кажется наиболее интересным в его работах. Для меня произведением в данном случае являются не его объекты, а его объекты вместе с тем, что он говорит. Даже не так — то, что он говорит, плюс его объекты. Как дополнение.
Какая-то реинкарнация всегда будет. Потому что искусству все время интересно прояснение собственных оснований. Это всегда было: это есть и у Александра Иванова, и у Веласкеса — пусть неявно. И что-то такое всегда будет».

Ссылки

• Екатерина Деготь. Музеефикация московского концептуализма во Франкфурте, 01.07.2008