Так говорит Чтак

Валерий Чтак требует уважения к художнику, а плохих кураторов предлагает ссылать в Сибирь

Имена:  Валерий Чтак

Валерий Чтак не любит, когда к нему обращаются на «вы». Не знаю, понравится ли ему, что я назвал его Валерием. Но начинать «Валерой» как-то чересчур фамильярно.

Впрочем, я его понимаю. Обращение на «вы» — всегда расстояние между собеседниками. В случае с Чтаком создание этого расстояния было бы чем-то очень искусственным. Как к чуть старшему парню из своего подъезда подойти с вопросом: «Не были бы вы так любезны поделиться сигареткой?» Комично даже, если всерьез. Настолько он свой в доску.

Мастерская Чтака находится на «Винзаводе». В центре московского искусства, можно сказать. При том что сам Чтак в центре московского искусства не сказать чтобы находился. Да и не очень туда рвется. И правильно. Нечего туда рваться. Центр сам должен рваться к художнику.

Мастерская Чтака увешана работами. С пола до потолка. И даже на полу и на потолке. Всюду работы. Два ключевых образа — череп и звезда Давида. И слова. Много-много слов в работах. Или работы из слов. На славянских языках в основном. Что мое внимание и привлекло. Все-таки интерес к такой экзотике, как, скажем, польский или сербский, сегодня встретишь редко.

«Говоришь на языках этих?» Валера смущенно улыбается: «Я говорю только на английском свободно. Это долго объяснять. Ты проверь, есть ли место на диктофоне. А то когда я говорю, часто не хватает». — «Ну, часов десять есть». Смеется. Хватит.

«Искусством я стал заниматься в группе «Радек», и тогда у меня было довольно мало персональных идей. Но когда я принялся за дело самостоятельно, то с самого начала знал, что меня интересует текст. Меня вдохновлял Баския. Думаю, это довольно очевидно.
Мне, как любому русскому подростку, всегда нравился английский язык. Потому что кажется, что по-английски можно сказать очень круто все. Society sucks! — это же охрененно глубокая фраза! Пишешь там имена клевые. Допустим, Ike. И думаешь, что это, блин, круто...
А потом ты растешь и понимаешь, что каждый неудачник считает своим долгом написать песню на английском языке, сочинить стихотворение на английском. Споткнулся человек, обязательно должен сказать: «Oh, Jesus!» Это и моя проблема, никак не могу от этой привычки дурацкой избавиться. С этим приходится мириться, хотя я понимаю, что это откровенное мудачество.
И в какой-то момент я понял, что английский — это хреновая опция. Его не стоит использовать. Но буквы же очень красивые! Кириллица тоже красивая, конечно, грузинские буквы — тоже, но латиница все-таки красивее, с этим можно играть как-то так здорово. И тогда я стал использовать французский, и все встало на свои места. По-французски фраза «Конец искусства, но не конец хип-хопа» — La fin de l’art, mais pas la fin du hip-hop — звучит совсем не так, как по-английски! По-французски все о’кей, французский — не такой модный язык. Потом я стал использовать славянские языки, применяющие латиницу: польский, сербский.
В этом есть такой понт, конечно, но поскольку сейчас я использую все языки, которые мне нравятся, на картине, то это не так чувствуется. Может быть текст Smrt je mavet — «Смерть это смерть», где Smrt je — это сербский, mavet — это иврит. Иногда открываю словарь, что-то знаю, что-то беру из «Википедии», из интернета. У меня вот есть журнал польский, Sztuka. Оттуда я взял цитату Раушенберга, и получилось очень красиво: цитата вроде из Раушенберга, но на польском. Иногда я прошу своих друзей перевести фразу с русского на французский. Английским я принципиально не пользуюсь, но иногда это тяжело.
Русский тоже есть, русского полно, но все картины, где я использую русский, почему-то куда-то уходят. Есть вещи, которые невозможно перевести на другие языки. Например, «Весь тираж этого плаката был уничтожен». То, чем я занимаюсь, это скорее филология».

Если понимать филологию широко — как изучение текста, — то Чтак, безусловно, прав. Только он скорее изучает воздействие непонятного текста на зрителя-читателя. Впрочем, и здесь не все так одномерно.

«Польский — единственный язык, который не нужно оправдывать, потому что на польском говорила моя прабабушка. Ее звали Мириам Абрахамовна». — «Из польских евреев?» — «Из польских татар. Это долго объяснять, но так или иначе, у меня есть польские корни. Что-то скорее такое бастардное. Но тем не менее моя прабабушка родилась в Польше. В Первую мировую войну ей пришлось эмигрировать. Она даже по-татарски не говорила».

Во всем облике Чтака есть что-то несколько живое, энергичное, подростковое — в хорошем смысле слова. То, что в той или иной степени присуще многим бывшим радекам. Закатанные штаны, спортивные ботинки. И все поведение непретенциозное, в нем нет желания казаться умнее или креативнее, чем ты есть на самом деле. Конечно, можно было бы эту непретенциозность интерпретировать как позу, но мне сдается, что это не тот случай.

-Что стилистически вписывалось в образ, но казалось провокационным, это бейсболка. Черная, с белой звездой Давида.

«С еврейством — это другая история. Ты видишь, в какой кепке я сижу. Сам сделал. Но я только здесь в ней сижу, на улицу не выхожу. Я не самоубийца».

Смеется. Ну да. Художника, в том или ином виде эксплицирующего еврейство, сообщество пусть даже и покритикует, но поймет. Но на улицах такого человека поймут вряд ли, и хорошо, если только покритикуют. А то и побьют.

«Это отдельная история. Я сначала врал, потом говорил правду, потом снова врал, всегда по-разному, а сейчас мне надоело об этом говорить. Кому какая, на хрен, разница, есть у меня еврейские корни или нет!? Я еврей! Хочешь в моей биографии ковыряться — ковыряйся, но я вот тебе говорю: я еврей.
У Довлатова есть такой анекдот: он ехал в троллейбусе, его остановил контролер. Как-то они договорились, контролер его спросил: как тебя зовут? Тот говорит: «Меня зовут Абрам Кацеленбоген». Чувак ему поверил и отпустил его. И Довлатов дальше резюмирует: можешь ли ты себе представить, что какой-то здравомыслящий человек, если он не еврей, может назвать себя Кацеленбогеном?
Здравомыслящий человек не будет себя евреем называть. Если ты называешь себя евреем, если ты здравомыслящий человек, то ты, скорее всего, еврей. Другое дело, что я педалирую эту тему еврейскую, особенно в мастерской. Ведь мастерская — это убежище своего рода.
Я ощущаю себя евреем в полной мере. Но мне надоело на этот вопрос отвечать.
Это как когда ты фамилию меняешь. Я вот официально поменял фамилию на псевдоним. И, к сожалению, я не научился врать с самого начала. И теперь нормальная легенда не сложится. Надо было сразу что-нибудь придумать: допустим, что взял фамилию жены или еще что-нибудь... Думаю, в следующий раз поеду в Европу, и там более убедительное что-нибудь расскажу. А здесь не успел вовремя. Но есть еще масса возможностей создать вокруг себя мифологию».