Этика будущего, или Fuck Art, Let's Dance

Почему необходимо предать искусство в пользу школы отстаивания своих свобод

Когда я, будучи наблюдателем, ходил с избирательной урной по голосующим на дому, мне довелось побывать у одного девяностолетнего живописца. Сгорбленный, с нечесаными волосами, он едва передвигался. В квартире стоял тяжелый телесный запах. На заваленной мусором, обшарпанной кухне кружились непонятно откуда взявшиеся зимой стайки мух. На плите что-то опасно кипятилось на маленьком огне и, судя по виду, делало это уже не первый год.

В углу стояло несколько небольших холстов. Перламутровые, почти артбрютовские лессировки организовывали зимний лес. В центре композиции была группа из четырех лыжников в красных костюмах.

«Это “Настроение” называется, — затараторил дедушка. — Я экономлю краски, так как не могу за ними выходить и дорого». Я опустил глаза и начал искать заявку, чтобы внести паспортные данные. «А вот портрет сестры 66-го года». Дедушка постоянно немного дергался и выгибался. Его речь была беспорядочна. «Вот в институт хочу поступить! Надо пойти подучиться. Что надо? Мне она звонит постоянно, говорит, ты дорисуй. А как я? Хотите вас? Только красок у меня мало, красок мало. А то кривой! Подарить вам картину? Только за Зюганова». После последней реплики я как-то растерялся и, поблагодарив, начал быстро двигаться к двери. «Наверное, надо было снять видео», — подумал я, выходя. И тут же ужаснулся. Насколько это все же была дикая для меня мысль!

На обратном пути в участок я постоянно думал о семье лыжников в красных костюмах и о том, что настоящий художник на моем месте скорее всего пожертвовал бы моралью в пользу рельефного материала. В оставшееся время на избирательном участке я еще не раз укорял себя за неиспользованные возможности для творческого самовыражения. Девушка-полицейский, спящая под саундтрек советского кино. Рассуждения членов комиссии о том, что нельзя второй тур проводить, так как выборы из Пенсионного фонда финансируются, а он пуст, и что как раз накопим только через шесть лет на следующие. Вводящее в транс многочасовое чтение фамилий муниципальных депутатов при подсчете голосов в их пользу. Каждый раз я хватался за телефон с камерой и потом почему-то себя одергивал...

В итоге снятыми оказались лишь моменты, непосредственно имевшие отношение к выборному процессу. По большей части вся пышная натура оказалась запечатлена лишь в моей памяти. Я предал художественный мимезис в пользу политического действия.


***

Некоторое время назад на вопрос молодых художников «что нам нужно делать?» я лишь загадочно молчал. Нейтралитет художнической и кураторской позиции казался мне непоколебимой ценностью. Сегодня у меня не остается сомнений в том, что молчание сродни преступлению. Если месяцы между думскими и президентскими выборами российская художественная общественность пыталась наперекор разыгравшейся народной креативности жить по принципу «Fuck art, let's dance», то сейчас, держа в уме полученный опыт, можно вроде бы призвать всех вернуться к своим непосредственным обязанностям. Но каким должно быть искусство, как оно должно измениться после встречи с реальной политикой? Попытка ответа на этот вопрос побудила меня написать нечто вроде художественного манифеста, или, скорее, призыва к молодому поколению.

Сейчас у меня нет сомнений в том, что мы, художники, должны использовать уникальный инструментарий, выработанный современным искусством со времен первого авангарда, для подготовки и участия в трансформации общественной жизни. Я говорю о совершенно неполиткорректном повороте к утилитарному и просветительскому искусству. И если какое-то время назад мы могли уповать на неблагоприятную политическую конъюнктуру в оправдание наших отвлеченных эстетических штудий, то с сегодняшнего дня это будет выглядеть как предательство. Особенно для тех, кто претендует на политические смыслы в своих художественных высказываниях. Мы, профессионалы культуры, должны выйти из своих келий навстречу жизни, чтобы бороться за нее вместе с тысячами таких же, как мы, мечтателей. На место художественного терроризма одиночек и сборов немногочисленных сектантских авангардных ячеек должна прийти полноводная река художников, стремящихся вернуть миру надежду на будущее.


***

В середине нулевых Жак Рансьер опубликовал книгу «Кризис эстетики». В ней мыслитель фиксирует факторы, способствовавшие формированию так называемого этического поворота в искусстве в 90-е — 2000-е годы. Рансьер связывает его с исчезновением надежды на реальную политическую революцию в будущем. Что, в свою очередь, оборачивается для социально ангажированного искусства фиксацией на событиях прошлого и подменой политики и эстетики этикой консенсуса. В то время как именно чувственный диссенсус, выражение противоречия, конфликта между политикой, этикой и эстетикой, был двигателем прогрессивного искусства прошлого. А динамичное, незавершенное состояние стремления к равенству являлось фундаментальным свойством становления демократического общества.

В мире после «конца истории» на место диссенсуса в политике и современном искусстве приходит этика консенсуса, оборачивающегося массовым наступлением неолиберальной политики, и этика катастрофы, оплакивающей упущенные возможности человечества. «Кризис эстетики» описывает состояние искусства в эпоху, когда нам проще представить конец света, чем конец капиталистической системы. Это состояние сводит перспективы искусства к неразрешимой дилемме между морализаторством, исключающим веру в возможность серьезных социальных перемен, и поисками адорнианской эстетической автономии, неизбежно ведущей к неравной борьбе со значительно превосходящими силами рыночной конъюнктуры.

Один из возможных выходов был предложен известным критиком Клер Бишоп, которая призвала не отказываться от социально ангажированных практик, однако перевести их оценку в сферу эстетического. По сути речь идет о применении к партиципативному искусству формалистской концепции Клемента Гринберга, сводящей ценность произведения к развитию автономных качеств его медиума вне каких-либо этических или социальных легитимаций. В ситуации инструментализации искусства со стороны власти (например, использования его анестезирующих свойств для уменьшения напряженности в неблагополучных районах) или же со стороны новой художественной «морализирующей бюрократии» такой подход оказывался более чем действенным. Однако то, что являлось прогрессивным аналитическим инструментом в условиях политической реакции и относительной социальной стабильности (если говорить о западных странах), совершенно меняет свой смысл в ситуации исторических изменений.

Именно возможность неэстетического развития постситуационистской акции группы Adbusters стала причиной возникновения одного из мощнейших протестных движений последних двадцати лет — Occupy Wall Street. Именно возможность реального участия и совместного действия посредством социальных сетей создала надежды «арабской весны». Именно этическая лживость глобальной политической системы спровоцировала многомиллионные протесты за прямую демократию по всему миру.

Такое положение дел заставляет задуматься о еще одной возможности преодоления этического тупика. На место эстетики времен стабильности может прийти утилитарность новых надежд на социальные изменения. И если эстетическое решение являлось оправданным с точки зрения генезиса западного модернистского искусства, то утилитарность является с тех же позиций уже чем-то аморальным, находящимся за рамками представлений об этических нормах как у Рансьера, так и у Бишоп. Пока что рано говорить о том, что у мира спустя двадцать лет отчаяния начала появляться осязаемая альтернатива, но тот факт, что период ретроспекции и консенсуса подходит к концу, можно считать неоспоримым.