Движение еврейского возрождения в Польше: художественный вымысел или политический проект?

В Москве обсуждают новый фильм Яэль Бартаны и спорят о том, до какой степени художник может идентифицироваться с языком сталинской пропаганды

Имена:  Яэль Бартана

​В «Аудитории Москва» прошла дискуссия о новом фильме израильской видеохудожницы Яэль Бартаны «Убийство» (Zamach). В этом игровом фильме, действие которого происходит в неопределенном будущем, показана церемония торжественного публичного прощания с убитым лидером Движения еврейского возрождения в Польше (его мертвое тело играет реальный польский журналист и политик Славомир Сераковский). После просмотра фильма большинство людей задаются вопросом: что это значит, это серьезно или нет?

В реальности Движение, которое называет себя постсионистским и призывает евреев вернуться из Израиля на «землю предков» в Восточную Европу, изначально было художественным проектом Яэль Бартаны, но сейчас начало действительно приобретать реальные политические контуры — правда, не в Израиле, а в Польше. Трилогия Яэль Бартаны «И Европа будет потрясена» (имеется в виду — степенью еврейского интернационализма) и само Движение официально представляли в этом году Польшу на Венецианской биеннале; павильон обратил на себя внимание, хотя и поставил множество вопросов.

Фильм Яэль Бартаны комментировала в Москве Галит Эйлат — сокуратор павильона Польши в Венеции, куратор и директор-основатель Израильского центра цифрового искусства в Холоне, соредактор сетевого журнала о культуре и искусстве Maarav, с недавних пор куратор музея Ван Аббе в Эйндховене (Нидерланды). Диалог между нею и московскими художниками неизбежно коснулся политических вопросов (которые в Москве не так хорошо известны), но, возможно, в недостаточной степени коснулся вопросов художественных — а когда касался, выявлял точки взаимного непонимания. Галит Эйлат как будто не восприняла сомнений московской аудитории (которые были высказаны на редкость единодушно) и отказалась увидеть в милитаризированных образах Яэль Бартаны отсылки к сталинистской эстетике, сочтя их для Израиля «нормальными». Меж тем многим, кто видел этот фильм в Венеции или в проекте «Аудитория Москва», было интуитивно ясно, что здесь Яэль Бартана приблизилась к какой-то опасной грани.

В чем тут дело — в том, что визионерский проект Яэль Бартаны о возвращении евреев в Польшу был подхвачен политическими силами и сделал художника лишь рупором Движения? Или что-то «прогнило» в самом образном языке, который воспроизводил клише тоталитарного времени, и непонятно — с иронией или нет? Или эти клише действительно нужно рассматривать более нюансированно? А может быть, мы не имеем права требовать от художника ясности, и неопределенность ироничности или неироничности как раз признак большого искусства?

Первый фильм трилогии Яэль Бартаны (в котором тот же Славомир Сераковский кричал на пустом стадионе «Евреи, вернитесь в Польшу!» и еще что-то вроде «Нам без вас так одиноко и скучно, мы больше не можем жить среди одних поляков»!») казался очень острым, провокативным, нарушающим все табу, тем более что в конце на стадионе появлялись школьники в галстуках и военных шортах с гольфами, словно сошедшие с картинок то ли про пионерский отряд, то ли про гитлерюгенд. Все это очень тревожило, беспокоило, кадры фильма долго не оставляли; казалось, что фильм скорее ставит вопросы, чем дает ответы. Он был очень «неудобным», этот фильм, тем более что отсутствие евреев в Польше (о чем на дискуссии в Москве так и не поговорили) — результат не только Холокоста, но и государственной антисемитской кампании 1960-х годов. Тогда казалось, что фильм направлен главным образом против нее.

В новой работе, кажется, меньше сомнений, ее острота более прямолинейна, она больше похожа на недвусмысленное полемичное высказывание или даже призыв. Яэль Бартана, кажется, заговорила от своего имени, и это ставит ее речь на грань китча: например, в фильме появляется героиня по имени Ривка (о чем на дискуссии тоже не успели поговорить), призрак погибшей польской еврейки с потертым чемоданом в руке. Она невидимо для всех стоит в толпе, немым укором тем, кто отрицает, что такая идентичность вообще существует, предпочитая думать, что евреи всегда жили в Палестине, а все остальное есть историческая ошибка.

Фигура Ривки настолько клиширована, что тоже кажется неприятной, неудобной, коробящей. И чем это «неудобство» отличается от «неудобства» первого фильма, почему тот казался более удачным? Как-то «правильно неудобным», может быть, — но, значит, он тоже соответствовал какому-то клише «хорошей работы», которое находится у нас в голове?

И как все же быть с напряжением между желанием ответственного художника сказать прямое и веское общественное слово (особенно если это слово так нужно в сегодняшней ситуации, а художник обладает таким авторитетом, как Яэль Бартана) — и необходимостью сохранять «художественность», то есть, в нашем сегодняшнем понимании, неопределенность, неясность? Но почему мы вообще считаем, что именно неясность послания является признаком искусства? Где корни такой позиции и продолжает ли она отвечать сегодняшней ситуации или требует пересмотра?

Похоже, что фильм Яэль Бартаны, который иногда кажется неприятно плоским (опять-таки, когда, в какой исторический момент мы решили, что «объемное» лучше «плоского»?), на самом деле заставляет нас сомневаться решительно во всем. И образы его тоже долго не отпускают.



Участники обсуждения:

Валерий АЙЗЕНБЕРГ, художник и писатель
Илья БУДРАЙТСКИС, художник и активист
Дмитрий ГУТОВ, художник
Екатерина ДЁГОТЬ, куратор и критик
Диана МАЧУЛИНА, художник
Иоанна МЫТКОВСКА, директор Музея современного искусства Варшавы
Глеб НАПРЕЕНКО, искусствовед и критик
Давид РИФФ, художник, эссеист и куратор
Хаим СОКОЛ, художник
Елена ФАНАЙЛОВА, поэт и журналист
Галит ЭЙЛАТ, куратор и журналист (Израиль — Нидерланды), сокуратор павильона Польши на Венецианской биеннале 2011 года


Давид Рифф: Мой первый вопрос к Галит. Ты много работала с Яэль Бартаной во время создания трилогии, последний фильм которой мы только что посмотрели. Очевидно, что этот фильм не документальный, это воображаемое будущее, политический вымысел. Однако насколько это воображаемое все-таки связано с реальностью? Я знаю, что Движения еврейского возрождения в Польше формально не существует, но все же есть такой манифест, и на выставке, в павильоне, в это Движение можно было вступить. В связи с этим и возникает вопрос, насколько это серьезно, потому что тогда мы совсем иначе должны посмотреть на фильм.

Галит Эйлат: Движение началось после создания первого фильма трилогии. Сегодня в нем несколько сот членов, и главным стимулом для его создания стало обращение Яэль Бартаны к польскому правительству с предложением передать ей польский павильон в этом году. Польское правительство пригласило это Движение представлять страну на биеннале, потому что таким было условие Яэль: Польшу представит именно придуманное Движение, а не она сама. Поэтому оно существует. И, с одной стороны, оно подлинное, настоящее, а с другой — вымысел.

Иоанна Мытковска: Я бы подкорректировала: правительство на это пошло, но все же скорее власть и сила художественного сообщества привели к тому, что проект был избран польскими властями для представления Польши на биеннале.

Эйлат: Существует Движение, его манифест, членство в нем, существует команда, которая работает с Яэль уже шесть-семь лет над этими фильмами, — это одни и те же люди. В последнем фильме выступает Ярон Лондон — известный израильский журналист, ведущий политической программы для телевидения. Он не читает придуманный текст — этот текст он сам написал (в фильме Ярон Лондон выступает против идеи переселения евреев куда бы то ни было из Израиля. — OS). И почти все герои фильма, кроме жены главного героя, подлинные люди, которые читают свои собственные послания. Например, Алона — не актриса, она рассказывает о своей собственной судьбе. Люди играют самих себя. И еще одна важная деталь: вы знаете, что Польша сегодня — государство этнически чистое, моноэтническое. После Второй мировой войны в Польше нет инородцев. В фильме же вы видите, что страна представлена разными этносами.

Славомир Сераковский — главный герой фильма, чьи похороны в нем показываются, — довольно известный в Польше политик, представитель движения «новых левых», создатель группы «Политическая критика» , которая также играет в этом фильме (полицейских в масках). В фильме много слоев и шуток, понятных только тем, кто знает ситуацию изнутри, и есть вещи, понятные всем. Главный герой, как мы узнаем, был убит на выставке. Это выставка «Избранные», она действительно была. На ней не было Бруно Шульца, о котором упоминается в фильме, но этот художник оказал большое влияние на все Движение. Здесь важно осмысливать не только визуальный ряд, но и деконструктировать нарратив, язык повествования. Вообще, при съемках этого фильма реальное мешалось с воображаемым. Мы снимали последнюю часть трилогии, собрались на площади, я открыла компьютер, чтобы посмотреть последние новости в израильской газете, и увидела на первой полосе соболезнования по поводу убийства Джулиано Мер-Хамиса — человека, с которым мы сотрудничали, известного актера, режиссера пьесы «Шахидка в стране чудес». Его отец был евреем, мать палестинкой, а сам он актер и режиссер, который много работал в лагере беженцев в Дженине, обучал палестинских детей. Мы в этот момент снимали фильм о политическом убийстве, и вот грань между воображаемым и реальным, между истиной и выдумкой для нас стерлась.