Дневник биеннале. От заката до рассвета

За неделю ВАЛЕРИЙ АЙЗЕНБЕРГ увидел, услышал, осмыслил и выпил все, что только можно было

​У меня большой опыт писать о биеннале. Прага, Венеция.

Почему все так стремятся быть под эгидой этой странной ярмарки тщеславия? Отсутствие самостоятельности? Инстинкт толпы? Единственное объяснение этому — нужно привлечь спонсоров и включиться в список мест биеннальных экскурсий. Ничем другим выставки не объединены. Все говорят о разном. Все говорят хором разное и не слышат друг друга. Кажется, выставка номинантов премии Кандинского не входит. Было бы смешно, если бы входила. А вдруг? Надо узнать. А «Арт-Москва» входит? Вот выставка «Невозможное сообщество» точно не входит. Она не «переписывает миры». И откуда берутся такие пафосные названия?! Я имею в виду тему биеннале. Как говорила о себе одна моя знакомая, «надо быть скромнее».


«Невозможное сообщество»  

С точки зрения участников, здесь случайный набор имен. Значит, явное авторство куратора. Виктор Мизиано. Это его выставка. Трудные роды. Беременность, растянувшаяся на три года. Плод менял свой облик много раз. Но в результате — сюрприз. Прозрачная экспозиция в трудном пространстве.

В Москве все выставочные пространства трудные. Ну как в московский особняк на Гоголевском бульваре, двухсот лет от роду, поместить высокотехнологичный объект, видео например? Попытаться уничтожить landmark.

Представляю зиму. К парадному входу подкатывает карета-сани, на запятках охранник в тулупе. Выходит гость-сановник и слышит голос — это радиотранслятор ESCAPE, выведенный на улицу. Заходит он, отряхивается, поднимается по парадной лестнице, и его глаза округляются при виде видео «Хор». Это его встречает сама Программа ESCAPE (на ЖК-экране я и еще три бывших члена Программы ESCAPE пытаются петь.).

Нет, это Зураб Церетели поднимается по парадной лестнице — все гости уже на месте — его встречают Виктор Мизиано и Валерий Айзенберг. Они почтительно кланяются.

Так, собственно, и было, но почему я не верю? Потому что в Москве всё — попытки.


Dada  

ArtPlay. Идем с Ариной под ручку лабиринтом с прямыми углами, встречаем поэта Сида. Он приглашает на вечер «Прощай, Африка». Дальше — в малый выставочный зал (где была показана выставка Dada. — OS). Фен-ракета-карусель-маятник. А вот темный видеобокс! Зашли, задернули полог, но недолго счастье длилось. Полог открывается, щель света, появляется тень Миши Миндлина. Я спрашиваю, был ли он на «Невозможном сообществе». Отвечает, что как раз оттуда и очень понравилось. Посмеивается, что Вася Церетели в ужасе от бюджета выставки.

Говорю, что когда я начинал эту выставку, то планировал обычное событие, но история так повернулась, что возникший ниоткуда куратор решил устроить месть Москве, разорить ее почище поляков и французов.

Миндлин говорит, что был во Владикавказе, а Леня Бажанов — в Томске. Империя ГЦСИ разрастается. Потом он ушел, мы опять задернули полог.

Выставка симпатичная. Но странность ее в том, что Dada — движение модернистское и в постмодернистском настоящем Dada, да, превращается в детские шалости. Ему трудно.

Миндлину тоже трудно. Мы его опять встретили, но уже с Сережей Братковым. Миндлина настоящее — это борьба, борьба чиновника-любителя с чиновниками-профессионалами. Единственное спасение — вернисажи. Там он подпитывается и одновременно расслабляется. Я ему советую ходить не прерываясь, — благо они каждый день.

На втором этаже сталкиваемся с одним из Ирвинов (IRWIN — словенская художественная группа. — OS) возле хорошей работы Кати Лазаревой «Political Minimal». Правда, работа не дадаистская. Ирвин и я поздравляем друг друга с «Невозможным сообществом» и расстаемся в недоумении от того, куда подевался «революционный» плакат Ирвинов с фасада на Гоголевском. Он должен был переместиться в ArtPlay (плакат был снят со здания ММСИ на Гоголевском бульваре, возможно, по цензурным соображениям, и куратор выставки Dada собирался повесить его у себя. — OS). Кстати, у них (Ирвинов) здесь работа с участием митрополита-художника.

Братков предлагает выпить. Мы заходим в некую промежуточную небольшую комнату. Она пуста, но посередине низкий аккуратный столик, а на нем большая бутылка скотч-виски… и два бокала. Удивляемся, наполняем бокалы и удаляемся на балкон. Вспоминаем Харьков — по Пушкинской уже трамваи не ходят, SOSka на Гоголевском выступила слабо, восхищаемся земляком Борей Михайловым, чьи работы в МоМА и на «Остальгии» я видел в Нью-Йорке в августе.

Сережа говорит, что тут на днях он откроет свою выставку — апроприированные эротические фото. Появляются «еликук» (член группы «ЕлиКука». — OS) и Булныгин. Внизу под балконом гудит толпа. Обсуждаем молодой город Новосибирск и отделение Сибири от России. Братков пытается меня споить, я держусь, но… Глубокомысленно рассуждаю, что государства — суть те же вещи. Мелкая пластика просуществует века, а монументальная скульптура недолго. Так и государства. Надо быть скромнее.

Арина пропала. Я ей звоню, но на телефоне закончились деньги. Удивляюсь, три дня назад положил тысячу рублей (назавтра я выясню, что мой тариф десятилетней давности — целых десять рублей за минуту). Шатаясь, иду ее искать. Все изменилось. Попадаю на площадь — Аристарх, Шульгин, девушки — шумит переполненное кафе «Арт-клумба». Половину его занимает Андрей Ковалев, на его майке Мусоргский. Прошу у Тани Кондаковой телефон. Она безропотно дает. Звоню. Арина стоит на площади. Обнимаемся. Идем к Сиду на «Прощай, Африка». Там уже закат — три с половиной человека слушают представителя Африки, который рассказывает об особенностях африканской охоты. Выходим и попадаем в какой-то «клуб знакомств». Люди среднего возраста передвигаются и танцуют, как это делали мы в 70-х. У мужчин правая рука постоянно сползает с талии вниз. Усталость. Надо быть скромнее. Александр Савко рассказывает, что у него какой-то судебный процесс в связи с работой 1994 года (была на «Запретном искусстве»).

В мультикультурной империи разжигать легко.

Если говорить серьезно, то «Российская ПЦ» должна подавать в Страсбургский суд на «перформансистов» из комсомола (они дожили), крушивших церкви, сшибавших кресты и колокола, а сейчас истово крестящихся. А художника легко обидеть.

Арина с Хоровским пытаются танцевать «Жок».


«Аудитория Москва»

Позвонила Катя Дёготь и пригласила на открытие дискуссионного клуба «Аудитория Москва» в Белых палатах.

И не напрасно — порадовало обилие водки «Smirnoff» и совершенно прекрасных бутербродов из черного хлеба с селедкой. Но впереди автопати в кафе «Продукты» на «Красном Октябре». Расслабляться нельзя!

Все люди, занимающиеся современным искусством, — левые в широком смысле этого слова. Они пытаются декларировать отсутствие у себя гениальности и присутствие дыхания современности. Все, кто забыл о прекрасном, — левые. Беспамятные. Для них прекрасное в прошлом. Для меня тоже, но, мне кажется, я правый. Но Яэль зацепила. На открытии крутили ее фильм. Завтра я опять его увижу. И Гутов правильно заметит: много слоев, а где же Главный Смысловой Слой?

Можно ли быть безудержным в количестве параллельных смыслов? Вот такая безудержная Яэль. Я потрясен, и «Европа будет потрясена».

«Мусорщик» Оли Чернышевой — ее обычный эстетизированный низовой социум. Опять Катя Лазарева с видео «Мигранты».

На выходе Наташа Стручкова. АВС  в GMG , завтра открытие. Она показывает на название «Аудитория Москва» — на буквы «У» и «М». В них что-то кондово германское. В «М» она видит перевернутый лейбл «Фольксвагена», а я в «У» — что-то явно солярно-нацистское.

Ходим с Ариной кругами по «Красному Октябрю» и наконец находим кафе «Продукты». Опять хлеб-селедка-водка. Обстановка почти домашняя. Образуется кружок: девушки из РИА «Новости» во главе с Ирой Саминской, Альберт, Арина и я. Тема обсуждения — выставка номинантов премии Кандинского. Саминская выплескивает ворох вопросов… Я говорю, что эта выставка молодежная и что премия в этот раз ищет таланты. Альберт — о том, что в России нет художников, я — о том, что это неправда, что так говорят галеристы, так как у них дефицит, им некого продавать. Для них хороший художник — художник продающийся, и лучше мертвый.

Ира тоже говорит, что художники есть, но их «не видят». Например, почему не видно Алисы Иоффе. Да, почему нигде нет Алисы Иоффе?

Через пару дней случайно включаю телевизор и вижу Евгения Барабанова, отвечающего на вопросы телеведущего Юрия Полякова. «Как вам выставка номинантов?» — «Я член жюри, ездил по стране (искал таланты?) и убеждал художников подавать заявки, но никого из них не взяли — они получили по одному голосу. По-моему — прошли те, кого лоббируют галеристы и зависимые арт-критики/кураторы. Выставка не оправдала ожиданий».

Я восторгаюсь такими заявлениями члена жюри. Барабанов явно не оправдал ожиданий организаторов премии, спутал адресатов своего «крика отчаяния», перепутал время и место.

Арина хватает фотоаппарат, вскакивает и пытается сфотографировать своего любимого художника — им оказался легендарный Виктор Скерсис. Я нервничаю. У всех приподнятое настроение, даже у Кати Дёготь. Она получила два потрясающих предложения, но это тайна.

На следующий день в Белых палатах показ третьего фильма («Убийство») из трилогии «И Европа будет потрясена» израильтянки Яэль Бартаны — она представляла Польшу в Венеции. Модератор — Давид Рифф, а рассказывает сокуратор польского павильона израильтянка Галит Эйлат. О польском движении за еврейское возрождение, о ренессансе евреев в Польше, об оккупации евреями Палестины. Хаим Сокол пытается объяснить поселенческую деятельность результатом неотмененных османских законов-обычаев — раз ты построил дом, то земля под ним уже твоя.

Катя Дёготь говорит, что она увидела в фильме много совершенно сталинских атрибутов, и спрашивает, думал ли автор фильма о таких ассоциациях. Оказалось, нет, левые израильские интеллектуалы об этом не знают. Не знают о кумиромании, серпах-и-молотах, красных галстуках… Я предполагаю, что они путешествуют по жизни с завязанными глазами, чтобы не поймать порчу.

Пришла моя очередь. Я волнуюсь и говорю, что фильм прекрасный, его можно было бы прокатывать в кинотеатрах. Но утопии всегда либо ложь, либо примитивная сказка. В хорошей сказке всегда есть намек. В СССР утопия предстала во всей красе, вывернулась наизнанку и показала свое нутро. Обращаю внимание, что дискуссия напоминает политинформацию советских времен, а об искусстве все забыли. Галит замечает, что ей никто не задавал вопросов, связанных с художественностью фильма, поэтому… Я говорю о фильме, что в нем метафора заменена утопической моделью, что слово «оккупация» применяется левыми интеллектуалами как придется, а ведь она может быть либо намеренной, либо вынужденной. Что если на тебя нападают или провоцируют, а потом оказываются проигравшими и теряют земли, то это вынужденная оккупация. И задаю вопрос, как Галит Эйлат представляет себе переселение в Польшу — как добровольное или насильственное, если вспомнить требование девяностолетней старушки — «божьего одуванчика» Хелен Томас о том, что евреи должны покинуть Палестину и ехать назад в Польшу или Германию. На это ничего вразумительного я не услышал — лишь повторение все того же и добавление, что при нынешнем оккупационном правительстве Галит не может работать в Израиле и уже полтора года как трудится в Голландии. Я ее поздравил с этим откровением, сказав, что евреи всегда перемещаются, но никогда не идут назад, поэтому им нечего возвращаться в Польшу. Она сказала, что в Израиль они все же вернулись. Я отметил, что в этом случае они вернулись к себе. Ответом был козырь левых интеллектуалов: так думать — это мессианство, которому сегодня нет места в наших душах. В ее душе. Вот такая перепалка с улыбками на лицах.

Как бы мышь не родила гору.

После меня последним выступил Дима Гутов. Он вспомнил о своем искусствоведческом прошлом и таки стал говорить о художественной форме. О смысловых слоях, метафорах, ракурсах, тонах и красках… и просветил всех, назвав автора основной, по его мнению, сентенции фильма «Наша сила в слабости». Кажется, Лао-цзы.


«Арт-Москва»

За четыре дня до открытия «Заложников пустоты» мы с Ариной строили там мою инсталляцию, клеили на стену и на пол цветные шарики. Умаялись и решили пойти поесть в кафе ЦДХ (Третьяковка кафе не имеет). Я жду кофе, Арина с другой стороны — сок. Подходит Айдан, хлопает меня по плечу и весело спрашивает, почему я грущу. Я оправдываюсь: очередь, строение лица. Она резко меняет тон и делает выговор барменам за то, что у них плохой кофе, а вчера был хороший. Я ей говорю, что здесь не имеет смысла качать права. Но она не слышит и продолжает: «Где менеджер?» А то она сейчас будет звонить Мите Борисову. Бармены что-то мычат. Конфликт сходит на нет. Все понимают бессмысленность происходящего. Нет правды на земле, но нет…

Начало хорошее. Тут я понял, что сегодня превью ярмарки. У меня виповская карточка, и мы беспрепятственно попадаем на второй этаж. Коктейли, Remy Martell (sic. — OS) и др. Много. А вот самой «Арт-Москвы» мало.

На благословенном Западе, если первая попытка была неудачной, второй уже не будет. Кроме того, там все начинания и процессы, связанные с ними, проходят полный цикл. Как положено. Рождение, становление, умирание. А у нас то ли выпадает среднее звено, то ли рождение растягивается на годы. И, как всегда, все остается на стадии под названием «попытка». Причем происходит, так сказать, «крен судна». Ярмарка продолжает называться international, но подавляющее число галерей — отечественные.

Кстати сказать, в биеннале этого года крен в другую сторону. Но это мы увидим 23-го.
У нас всего полчаса — нужно спешить в Stock Exchange Bar, там заказан столик на двоих. Но если долго не разговаривать со знакомыми, то времени на осмотр вполне достаточно. Ничего экстраординарного мы не увидели. Ну, кроме того, что в XL хороший «Электробутик».


Arthouse 

Взявшись за руки, идем с Ариной в Stock Exchange Bar на фильм Ираиды Юсуповой. Звонит Андрей Кузькин, как всегда, путано приглашает в новое место и говорит, что я должен поучаствовать (в чем?), прийти завтра в шесть. Место называется «Артхаус» — будет море водки (как будто я алкоголик!), находится оно между станциями «Курская» и «Таганская» на какой-то набережной и улице, адреса он не знает. Я могу привести друзей. Это будет превью, а вернисаж 23-го.

Фильм назывался «Птицы». Его герои говорят на всех языках, кроме русского. В этом влияние Вилли Мельникова. Вначале он главврач, совершающий магические действия, создает гомункулусов в колбах на круглом столе. Потом они вступят в контакт с людьми, рожденными обычным образом. Смещение масштабов, цветовые игры, коннотации с «Алисой в Стране чудес», Евангелием и многим другим. Фильм в принципе хороший, для интеллектуалов. У нас с Ариной тоже круглый стол, на двоих, под столиком наши руки плетут заговор.

На следующий день таки идем в «Артхаус». Применив логику, по карте в интернете я понял, что это Тессинский переулок и Серебряническая набережная. Ищем место. Вижу знакомое лицо… разминулись. Я оборачиваюсь, зову — не слышит, хлопаю в ладоши. Это Иоанна Мытковска, директор Варшавского музея современного искусства. Пытаемся искать дом 2-6. Подозрения падают на здание под тотальной реконструкцией. Я спрашиваю: так ли в Варшаве? Иоанна хмыкает и отвечает: Not really. Она звонит Тер-Оганьяну… Так и есть: он появляется из ворот этого здания.

19:00. Опасные мостки вниз, потом по лестничной клетке наверх. Запах цемента. Пусто. Несколько художников что-то клеят, режут, вешают, думают. Давид рассказывает про условия монтажа. Края стекол острые, опасные, их прижимают шурупами к стене. Так идет развеска картинок. Мы с Ариной находим темный угол. Прячемся, уединяемся.

В 19:30 появляется Андрей Кузькин. Видит нас. Встречные улыбки и обнимки. Он рассказывает, что должна была быть вечеринка, но о ней сообщили охране, и вечеринку запретили. Уходит. Мы исчезаем. И по набережной Яузы идем в направлении станции метро «Серп и Молот».

{-page-}

 

Основной проект

За день до открытия курьер приносит пригласительные. Курьер — это тот гонец, который приносит только хорошие новости и одновременно повышает нашу самооценку. Делит общество на утят белых-пушистых и гадких.

На входе в ЦУМ рамки-металлоискатели. Я всегда звеню. То подошвы, то лекарства… В этот раз сумка. Раз десять ее осматривали. Ничего не нашли. Дальше вверх, продираясь сквозь одежду, обувь, нижнее белье, бижутерию…

Шампанское, речи. Мы с Ариной застряли в видеозале Ребекки Хорн. Фильм «Лунное зеркальное путешествие». Вот ведь еще в 80-х она была звездой, но до сих пор сохранила крайне озабоченное отношение к своему делу. Легче надо бы, легче. Очень трогательно-серьезный рассказ автора о своем творчестве. Но нас ждет еще блокбастер Марины Абрамович в «Гараже». Готовьтесь.

Собаки (живые бомбы) Т.В. Сантоша — хорошая реклама террористам.

Меня заинтересовал небольшой объект на табурете в виде летающей тарелки, я его начал разбирать. Откуда ни возьмись появился Иосиф Бакштейн и стал меня журить, мол, я же продвинутый художник, а не знаю, что ничего трогать руками нельзя. Я смутился и покраснел. Потом увидел, как управляемый дистанционно объект парит над картой на полу, снимает ее встроенной камерой, а на экране появляется проекция. Или мне показалось?

Стало ясно, что главное будет на ArtPlay. По аттрактивности это место постепенно оставляет позади даже «Винзавод».

И правда, на крыше-балконе есть все. «Отвертка» — лучший напиток на свежем воздухе.

Карта земного шара из пластиковых пакетов, наполненных водой (Каталина Бауэр) и континенты (тоже карта) из спичек с зелеными головками (Клер Фонтен) шлют экологический и антикризисный привет земному шару из пластиковых пакетов на премии Кандинского.

Ребята! Не надо меня дурить! Понятно, что идея сильнее своего исполнения, поэтому толпы художников работают на одну идею. Но чтобы толпы работали на один материал? Не могут же все быть правы!

Экология, социальность и справедливость!


«Заложники пустоты»

Мы пришли на открытие «Заложников пустоты» к шести. Оказывается, в четыре было превью. Как потом мне сообщили кураторы, участников выставки на превью приглашать не планировалось. Наверно, имеется в виду, что все работы говорящие, а у критиков и других приглашенных вопросов не возникнет.

Экспозиция разворачивается в добрых старых традициях — прямолинейно, почти хронологически — и поделена на разделы. Если автор предыдущего дневника видит желанную пустоту в господствующем на выставке сложном сером, то я вижу просто серость. Ни акцентов, ни откровений. Помню, году в 90-м видел картину одного члена «Клуба авангардистов» под названием «Они устали». Так это об этом.

Но я о другом. Когда я дошел до своей работы, то ужаснулся. Инсталляция, которую мы с Ариной так любовно строили, наполовину обрезана. Фактически уничтожена. Без предупреждения. Все-таки картина сильнее инсталляции. Картину обрезать рука не поднялась бы. А инсталляция — это обычно лишь site-specific work, даже если не серая. Можно так, а можно и этак. В этой же выгородке напротив новое видео Программы ESCAPE, тоже не серое. Череда лиц, одно из них Юры Альберта. Это я приглашал его сняться. Между этими работами повешена ранее не планировавшаяся его собственная работа со шрифтом Луи Брайля. Такое соседство ему тоже не нравится. Несмотря на подписи, зрители не могли понять, кто здесь кто и чьи тут работы. Можно продолжать дальше. Но не нужно. С камнем за пазухой я бродил по выставке.

«Ничего, кроме места, не будет иметь места», — Стефан Малларме.


«Некрореализм»

Мы ушли, можно сказать, на тот свет — на выставку «Некрореализм» в Ермолаевском.

По пути встречаем Андрея Ковалева. На майке на месте живота по-прежнему портрет Мусоргского. На вопрос о выставке он спрашивает: «Вы еще живы?» Я пытаюсь понять. А-а! Андрей имеет в виду загробный мир, который мы вот-вот увидим.

Сразу на входе возле гардероба водка и селедка. Стресс после Третьяковки нужно было срочно снимать. Я махнул подряд две стопки. Миша Сидлин расхваливает мою «Таблицу» на Гоголевском: «Прекрасная работа, новое слово…». Я слушаю, мне приятно, но не думаю, что новое вообще возможно в современном искусстве, которое сплошь вариативно. Еще он очень рад, что в его коллекции есть работа Программы ESCAPE. Я тоже рад, и в первую очередь потому, что Миша ее купил.

Художница рядом участвует в спецпроекте Бутово. Я уже не отвечаю за свои слова и говорю, что не собираюсь туда ехать, так как Программу ESCAPE (нас c Костей Аджером) тихо отвергли. Я рассказал идею предложенной туда работы — две строительные бытовки одна на другой, ну, как бык на корове, трах-трах. Она весело сообщила, что сокуратор Самодуров запретил секс и религию. Какие повороты судьбы! Страна попыток и запретов.

На лифте поднимаемся с Ариной на пятый этаж (свет нам не мешает) и спускаемся медленно пешком вниз. По стенам лестничного пролета увеличенные страницы из патолого-судебно-медицинского атласа (если такой бывает). Описания видов и признаков смерти, приготовления к ней, изменений состояния тела во времени. Как будто чернуха. Но не раздражает, а вызывает улыбку. Черный юмор. Черные картины в залах почему-то убеждают. Экспозиция в целом отличная, что в Ермолаевском бывает нечасто. А где вообще бывает? Залы в Москве тяжелые.

Навстречу с букетом цветов поднимается куратор Олеся Туркина. Обнимаемся, она знакомит с некрореалистом Сергеем Серпом. Я его поздравляю с выставкой и удивляюсь, что хотя их течение из 80-х, но оно не потеряло своей актуальности (для меня) сегодня. Он говорит, что это не коммерческое искусство, а Дэмиен Херст явно знает их, и поэтому появился алмазный череп. Я понял, что в Питере еще разделяют искусство на коммерческое и нет. Это немного интеллигентно. Ведь ясно же, что делать деньги картинами — это сегодня тоже искусство. Художники северной столицы продолжают жить в Золотой Клетке Чистого Искусства.


«Винзавод»

Все, надо заканчивать. Вот пойду на «Винзавод», и на этом все!

Начал с галереи Гельмана. Валерий Кошляков. Экспрессионизм. Единственный русский художник, аккуратно колеблющийся на живописном поле между этнической данностью и приобретенной европейской легкостью. Живописцев так мало, что они заметны. Нео Раух в ArtPlay. Его успех (картины стоят сотни тысяч) во многом обязан богатой немецкой картинной традиции и благодарным немецким ценителям Оскара Кокошки и Георга Базелица. Недаром и Кошляков работает в Германии. Если продолжить о живописи, то это Наташа Турнова на выставке номинантов премии Кандинского. В контексте общего детского визга она кажется тяжеловесной и архаичной. Краски, что ли, стали выпускать ярче, а у Наташи еще старые запасы?

Такие вот мысли приходят.

Потом галерея «Айдан». Ну, тут… не знаю, что и сказать. Что там сказал барон Мюнхаузен по поводу дел людей с серьезными лицами? Легче надо, легче.

В «Риджине» взял вина. У Володи Овчаренко очень правильная западная выставка. Возможно, единственная на этом поприще не «попытка» в Москве.

В том месте, где была милая галерея «Ателье № 2», где выставлялась Ирина Штейнберг, тонкий интересный художник, сейчас Popoff-Art. Там выставка с названием «Обратная перспектива», а на самом деле просто групповая выставка. Магазин. Уютное раньше пространство поделено на тюремные клетки. «Порадовался», глядя, как удалось владельцу магазина-галереи уничтожить Осмоловского и Гора Чахала, повесив их «хлеба» рядышком.

Художники с их работами — заложники. Да, с тактом у нас проблемы. Вилли Мельников и Евгений Гороховский стоят возле изображения Мельникова на картине Гороховского. Очень органично.

Никак не пойму, где на «Винзаводе» Красный и Белый цеха. На ступеньках охранники. Прошел по карточке биеннале. В подвале выставка «Искусство против географии» (правильнее назвать ее «Искусство, несмотря на географию»). Марат Гельман. Как только я сказал ему, что вот буду писать дневник биеннале, он тут же повел меня показывать его любимые работы. Он так восторженно говорил о провинциальных талантах, что мне захотелось переехать в Ижевск, чтобы понравиться Марату. Оказывается, участник выставки Павел Аксенов так и сделал. Когда я рассказал этот эпизод Ире Врубель-Голубкиной-Гробман, которая звонит мне каждый день из Тель-Авива и спрашивает, ну как, ну что, − она сказала, что я таки стану знаменитым, если буду всех пугать дневником.

На самом деле идти в народ — дело непростое и хлопотное. Но на выставке и правда есть неплохие работы.

Две хорошие выставки на «Винзаводе» я увидел. Алекса Булдакова/Анастасии Рябовой в XL и Валерия Чтака в Paperworks. В первой есть та самая «буря в стакане воды», что я люблю, а по поводу второй мы поспорили с Пахомом. Он считает, что сила ее в смелой неряшливости, я же считаю, что ее сила в хорошем знании стилистики Маяковского, «Окон РОСТА» и правильном дозировании вытяжек из иудаизма. Все дело в правильном скрещивании, в мичуринском подходе и тонком вкусе. Вкусе яблок в меду — скоро Новый год.

Со стаканом вина от XL обсуждаю на улице с Костей Аджером нашу катастрофу на «Заложниках». Вытянутые лица и пропадание звука в нашем видео «Колобок», насильcтвенное, без предупреждения обрезание моей инсталляции «Цветной снегопад», Костино видео «Память дождя» с пропавшим звуком и т.п.

Появилась Галя Леденцова, что из Царского Села. Я сообщил ей, что в каталоге Программы ESCAPE представлены все ее проекты, что были в моей галерее. Причем вопреки саботажу ее друзей, бывших членов Программы. Она была счастлива.

Мимо идет Толя Осмоловский и говорит, что организаторы выставки «Заложники пустоты» совершили ошибку, что не пригласили его участвовать. Я не совсем понял — как будто он там есть. Посоветовал ему пойти к Popoff’у и посмотреть, что там случилось с его «хлебами».

А вот и Нелли Подгорская. Обнимаемся, говорим об издании каталога Программы. Она водит некрореалистов по выставкам. Знакомит. Владимир Кустов и Евгений Юфит. Я их поздравляю и выкладываю два пункта, по которым их выставка ценна. Первый: эстетическая актуальность, несмотря ни на что. Второй: на выставке невозможно выделить хорошие и плохие работы, сравнить их по качеству, настолько преобладает общее впечатление. Ну и потрясающие кинофильмы. Они были растроганы, но куда-то спешили.

Я сбежал с «Винзавода» на день рождения моей знакомой. Гости там мерились, кто сегодня посетил больше выставок. Кто восемь, кто двенадцать, а кто и все двадцать. Еще я услышал от Оли Лозовской, что в тот неудачный вечер в «Артхаусе» Андрей Кузькин хотел сделать инсталляцию по следам коллективного перформанса. Гости должны были напиться и громить все вокруг, как это бывает в русских деревнях на Петра и Павла. А из обломков сделать инсталляцию. Не вышло.


«Цистерна» Бродского

Вот теперь все… Последний гвоздь в крышку биеннале. Collector Gallery. Наш ответ Coca-Cola. Коля Полисский подходит к нам. Я и Сокол. Я только что задал ему вопрос: «Что здесь сильнее — пространство или произведение?» Хаим стоит за произведение, я — за пространство. Полисский судит: «И ты прав, и ты прав». Мы смеемся. Хаим подхватывает: «А подходит третий ребе и говорит: и ты тоже прав».

Коля рассказывает о его двенадцати колоннах в Никола-Ленивце, которые не поместились бы даже в это циклопическое строение. Я вспоминаю о двенадцати Коленах. Соглашаемся с тем, что Александр Бродский — самый русский художник. Я добавляю, что он — русский Левитан. И объясняю, почему мне нравятся западные художники: они не заморачиваются духовностью.

Правда, они заморачиваются социальной справедливостью, политикой и экологией. Это три ипостаси религии левых интеллектуалов. (Сокол — за справедливость, его волнует судьба гастарбайтеров. Так же как евреи в Америке боролись за права негров, он хочет бороться за права… Наступает на грабли.) Обсуждаем здесь, глубоко внизу, игры на самом верху и соглашаемся, что лет через десять Путин с Медведевым запутаются, who is who. Мимо пролетает со скользящим поцелуем Оля Свиблова. Я успеваю ехидно бросить: «Ну как тебе этот минимализм?» И слышу в ответ: «Потрясающе!»

Беседую с музейным работником из Вены. Мы говорим о проблемах Петера Ноевера . Решаем, что он душа-человек, но stupid guy. Я рассказываю о приключениях Клауса Бизенбаха в Москве. Обсуждаем биеннале и приходим к консенсусу: в ней есть две странные особенности. «Крен судна». Процент российских художников крайне мал (или они меньше видны?), и слишком много произведений-игрушек. Электрических, магнитных, механических, электронных, оптических… Так ведь еще Достоевский сказал, что жизнь сильнее искусства (правда, красота спасет мир? красота чего, жизни?), и, может, лучше переносить различные научные приборы в белые кубы и называть их объектами?

Полумрак, у стены стол со свечами, водкой, огурцами, помидорками черри, черемшой…

Когда приходишь на плохую выставку, то в процессе принятия «на грудь» она преображается, становится лучше. То есть ее (выставку) гипотетически можно сделать лучше. Но здесь со мной случился обратный эффект — мне становилось все хуже и хуже. В чем дело? Это идеальная работа? Эту инсталляцию сделать лучше нельзя? Ничем ей не поможешь? Невразумительная «космическая» музыка? Фонит, как сказал Костя Аджер. В тайне надеюсь, что она лишь приложение к работе Бродского. Нематериальные занавески в проемах?

Есть такой термин — «мягкий ввод». Не нарушая места, пытаться его оплодотворить. Это возможно? Так же когда-то меня удивила работа Бродского в подвале «Винзавода» — множество свечей на полу. Катакомбная церковь, театр? Но вот если инсталляцию делает театральный художник Ира Корина, то у нее это все же превращается в contemporary art.

Последний аккорд. Последний гвоздь в крышку.

А дальше — будемте пытаться писать только о хорошем.