МЭТЬЮ БАУН и ЕКАТЕРИНА ДЁГОТЬ – о том, почему без Ольги Лопуховой российское искусство осиротело. И о том, как теперь быть
Имена:
Ольга Лопухова
© Валерий Леденёв
Об Ольге Лопуховой многие пишут в
ЖЖ Государственного центра современного искусства, в ее фейсбуке и на других сайтах. Тех, кому хотелось бы оставить добрые слова о ней и здесь, мы просим писать комментарии.
Мэтью БаунЯ познакомился с Ольгой Лопуховой в 1989 году через ее тогдашнего мужа Андрея Ройтера; мы с ним вместе участвовали в выставке «Визуальная художественная культура», одной из первых независимых выставок эпохи перестройки, которую организовал Леонид Бажанов в ДК недалко от метро «Беляево». Я сразу понял, что Ольга обладает хорошим глазом на инновативное искусство, что у нее честный и прямой подход к делу и что она чудесный, душевный человек. И это впечатление за двадцать лет не изменилось.
Ольга и Андрей расстались, Андрей переехал за границу, Ольга осталась в Москве с маленькой дочкой и постепенно стала очень важным элементом растущей сцены современного искусства в Москве. Мы часто встречались. Несколько раз за девяностые годы я воспользовался ее советами и контактами. В те дни никто не догадывался, что за такие вещи, как совет, можно получать деньги. Когда я спросил ее, чем могу отблагодарить ее за услуги, которые она мне оказала, она предложила, чтобы я дал ей уроки английского. Что я и делал некоторое время в ее квартире на «Динамо».
Ольга не была высокоинтеллектуальным куратором и не была куратором богатым и гламурным. Как галерист, мне казалось, она делала выставки хоть и коммерческие в теории, но явно отсылающие к немеркантильному духу восьмидесятых и девяностых. В результате она слишком часто оставалась в тени. Но я считаю ее одной из ключевых фигур постсоветской художественной сцены. Многие из ее проектов были инновативны и предвосхитили то, что произошло позже. «АРТСтрелка», например, была миниатюрным «Винзаводом» — первым намеком на сообщество современного искусства в постсоветских рыночных условиях. Премия «Инновация», в организации и вручении которой она регулярно принимала участие, предвосхитила, разумеется, премию Кандинского. А ее галерея «АРТСтрелка Projects», которая показывала целую программу молодых и недостаточно известных художников, была лучшим элементом «АРТСтрелки». Я помню отличные выставки Хаима Сокола, Андрея Кузькина, Ани Желудь. И Ройтера.
© Дмитрий Беляков
Трудно себе представить, что кто-то окажется способен сравняться с ней в сочетании энергии с доброжелательностью, интуиции с опытом, преданности искусству — с полным отсутствием тщеславия. И в том очень важном видении искусства, которое ей было присуще. Она укрепляла надежды на то, что искусство — это не рыночная площадь, не поле битвы надутых эго и не очередной повод выпить бокал шампанского. Что не означает, что она была против шампанского. Мне будет не хватать ее и профессионально, и лично. И мне кажется, московскому художественному сообществу было бы правильно создать какую-то инициативу, которая увековечила бы ее память.
Читать текст полностью
Екатерина Дёготь
Мэтью прав, и о создании такой инициативы уже многие думают. Ходят разговоры об учреждении в ее честь специальной премии или премиальной номинации для арт-менеджеров. Хотя лучше бы это была премия для арт-подвижников. Только немного найдется кандидатов...
Но еще более существенно, жизненно важно то, что эта нелепая, внезапнейшая смерть из-за — судя по всему — случайности или врачебной ошибки во многих людях всколыхнула тему, которая не поднималась на моей памяти вообще никогда, — тему создания союза деятелей современного искусства. Возможно, даже профсоюза. Мы знаем, что в постсоветскую эпоху, и в кризис особенно, человек социально не защищен, но оказалось, что деятелей современного искусства это касается в трагической степени. Статус этой профессии ужасающе хрупок; стабильных позиций, да еще с социальными гарантиями, в ней мало; у людей, которые ею занимаются, очень часто (таковы уж эти люди) нет ни сбережений, ни крепкой большой семьи, а из родных — только дети, уязвимость которых становится в этот момент просто кричащей. Все мы — все, кто однажды присягнул современному искусству, — знаем, что наша семья — это российское художественное сообщество, каким бы несовершенным оно ни было. Нам не на кого надеяться, кроме как на свой профессиональный круг, дыры в котором уже, к сожалению, проедены молью денег, тщеславия, страха и карьерного лизоблюдства. Но, может быть, слово «союз» еще может что-то спасти.
Ольга и правда объединяла людей, порой даже немного как пионервожатая. Она всегда стремилась собрать всех вместе и всех включить в общее дело, отчего многие чувствовали смущение, как беспризорные, не привыкшие к доброму обращению. С годами она охотно вошла в эту роль «мамочки» нового русского искусства и относилась к этому с юмором. Но у нее всегда был этот дар, для арт-среды уникальный (ни для кого не секрет, что в нашей среде слишком часто царят зависть и закулисное злословие, а показное равнодушие считается нормой). Но она воплощала лучшее: дух community, который жил, когда современное искусство было еще призванием, а не профессией, когда выставка была захватывающим приключением, а не пиар-ходом, а продажа картины или рисунка — не самоцелью, а возможностью поддержать художника и дать ему шанс работать дальше.
© Из семейного архива
Не секрет, что с такими взглядами на искусство и жизнь — да еще с ее честностью и прямотой, которые так меня в ней восхищали, — она приживалась далеко не везде. В последние годы она много помогала Государственному центру современного искусства. И то, что Ольга смогла там стабильно работать и чувствовала себя там хорошо, для меня очень важный показатель качества институции.
Я неслучайно сказала «помогала». Что бы ни организовывала Ольга Лопухова — «Золотую маску» или премию «Соратник», «Арт-Клязьму» или российский павильон в Венеции (в 2005 году вместе с уже тоже, к сожалению, покойной Любовью Сапрыкиной), — она всегда рассматривала эту деятельность как помощь, осмысленную этим человеческим измерением. Именно поэтому обычно было неясно, кто она: куратор? менеджер? исполнительный директор? В современном искусстве «человеческое, слишком человеческое» считается неприличным, и правильно: за лозунгами гуманизма часто скрывается идеология искусства как услуги, ленивое неприятие инновации как чего-то некомфортного и не «делающего красиво». Такой гуманизм есть всего лишь другое название потребительства. Но Ольге — может быть, единственной в этом кругу — удавалось соединять природную доброту и дружелюбие с наличием твердых, несопливых принципов и убеждений. Не хочется называть ее менеджером, потому что сегодня это слишком часто имя злейшего врага — того, кто на стороне денег или власти. Того, кто пришел с территории, где царит иная система ценностей, где деньги — это всё, где массовый успех — то, что никогда не помешает, а свобода — один из козырей, который при случае можно выгодно разменять.
Но она была не такой. Она уникальным образом воплощала старый добрый кодекс чести художественного мира, в котором художник выше потребителя, но искусство еще выше, и ему нельзя изменять. Она многого требовала от художников, с которыми работала, и, я думаю, не один из них будет вспоминать о ней как о воспитателе, хотя она такой задачи перед собой никогда не ставила.
Трудно, невозможно, горько писать о человеке, с которым вместе начинал и с которым прошел всю жизнь, — его, этого человека, жизнь, оказавшуюся такой несправедливо короткой. Мы с Ольгой пришли в современное искусство одновременно и входили в один, очень маленький дружеский круг, где все почти одновременно лениво учились, суматошно женились, в бедности рожали детей, тяжело разводились и на фоне всего этого делали первые, интуитивные профессиональные шаги, которые потом оказались решающими. В тот момент кадры в этой странной и никому не нужной области рекрутировались из двух источников: из среды вокруг андеграунда и с кафедры истории искусства МГУ. Она была историком-античником, а не искусствоведом, и по характеру не вписывалась в саморазрушительный экстрим андеграунда, и потому долго стеснялась, считая себя недостаточно профессионалом, чтобы об искусстве говорить и писать, чтобы творить в нем. Она была очень скромным человеком, но, к счастью, именно из скромности, а не из желания выйти на первый план стала все-таки работать в современном искусстве — все больше и больше, а вклад ее, поначалу совсем незаметный, оказывался все насущнее и насущнее. И вот так она в итоге и сделала свою жизнь, на уровне которой нам теперь придется удерживаться, чтобы не уронить ее честь. Особенно если мы все-таки сможем объединиться. Ради Ольги.
Благодарим за предоставленные фотографии Веру Ройтер и Государственный центр современного искусства (фото из семейного архива);
Валерия Леденева и Дмитрия Белякова
