ТАК ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ?

Е.Д.: Ну и что же мы можем сделать для развития европейского сознания? Вам кажется, что нужно, чтобы художники просто больше ездили?

А. З.: Мне кажется, чтобы молодые художники больше читали, я извиняюсь.

Е. Д.: Да, должна сказать, что когда у меня доходят руки что-нибудь почитать даже из газет, я с удивлением обнаруживаю, что там печатаются большие, очень содержательные статьи про европейскую политику. При желании быть в курсе особых трудов не составляет. Главное — всегда иметь свое мнение. По поводу президента Саркози, по поводу английской ситуации, и так далее. Это мне кажется здоровым стремлением.

С. Ш.: Художники всегда должны помнить, что они художники и в принципе даже где-то авангардисты. Они не то что имеют право, а обязаны иметь большие мнения. Но спешат, мне кажется, художники в последнее время много. Жизнь среди дедлайнов. А вот если этот проект включал бы в себя встречи, посиделки, разговоры с художниками, может быть, у них бы что-то проснулось бы. Потому что и универсалистское у нас есть, и европейское, все это не проблем. Оно задавлено этой быстротой. Я и сам это чувствую как художник. «Давай сделаем что-нибудь, через неделю дедлайн, побыстрей-побыстрей».

Е. Д.: Ты знаешь, из этой ситуации один выход — надо иметь проект. Я вот обратилась к художнику старшего поколения, говорю, извини, дедлайн через неделю, но ты покопайся в памяти, у тебя наверняка есть какая-то идея. Он мне звонит и говорит: «Да, есть». Очень важно иметь серию нереализованных проектов и вообще думать про разные темы и придумывать проекты, тогда в нужный момент они выстрелят...

С. Ш.: Ну и потом, самый банальный фактор — учить английский… Потому что когда ты владеешь только нашим алфавитом и языком, все, что ты узнаешь, отдается на откуп тем, кто переводит, которые тоже переводят, исходя из чего-то. И в спешке той же.

Е. Д.: Да, знание языков дает ощущение того, что ты находишься в другом месте. Я, например, всю жизнь живу в Москве, потому что мне это по каким-то причинам комфортно, но ментально я никогда не была здесь. В этом смысле очень важная фигура, которая полностью утрачена сегодня, — это Эллочка Людоедка. Она находилась все время в соревновании с западными красавицами, потому что видела себя с ними на одном уровне. Мне кажется, что это абсолютно правильная позиция.

С. Ш.: Это нонконформистка такая, смотрит Энди Уорхола в журнале «Америка».

Е. Д.: Да. Главное, я уверена, что такие персонажи где-то есть. Только почему-то они, видимо, не становятся художниками.

А. З.: Хотя мне, честно говоря, кажется, что пассивность и нелюбопытство художников по отношению к тому, что происходит в Европе, связана с тем, что мысль о том, что ты можешь быть там востребован и сделать там карьеру, воспринимается как иллюзия. Художник в большей степени ориентирован на наш местный российский кураторско-музейно-галерейный рынок, нежели на интеграцию в общеевропейские художественные институты.

Е. Д.: Я не считаю такую позицию реалистической, мне кажется, это неправильно. Да, в России был развитый рынок в последние годы, они могли рассчитывать на местных покупателей. Но рассчитывать на местные кураторские проекты они не могли, потому что их просто не было. Да, действительно, на каких-то особых основаниях русского художника в Европу больше не возьмут. Но на общих основаниях его могут взять вполне, если он хорошо говорит по-английски, продуктивен, не спит до часу дня и способен сделать вовремя проект. Если обладать такими качествами, то вполне можно сделать то, что мы называем начальной карьерой молодого художника, а именно включение в какие-то кураторские проекты, резиденции, и так далее. А дальше все зависит только от тебя. Но это надо делать на общих основаниях, к чему они не готовы.

А. З.: Возможно, это более трудный путь и они предпочитают идти по пути более легкому, менее трудозатратному.

С. Ш.: Тем более что у нас есть достаточное количество своих бонусов, которые не особо связаны с европейскими. У нас ты будешь конкурировать с двумя сотнями коллег, а не с двумястами тысячами, как молодой художник в Европе. Тут все свои, язык свой, проблемы свои, ты примерно знаешь, что в головах у кураторов, что в головах у публики, что нужно сделать, чтобы про тебя написали, и так далее.

Е. Д.: Ну хорошо, а что это дает? Ну О.К., ты поучаствуешь в трех выставках разных кураторов, и что?

С. Ш.: Ну так они же не знают, что это ничего не дает.

Е. Д.: В итоге как откроешь любой русский пресс-релиз, там написано: «Художник выставлялся в крупнейших галереях Европы, Америки и Австралии». Даже если это неправда. Художник должен понимать, что без этой фразы, даже притянутой за уши, ему будет сложно продвигаться. Он должен все время двигаться туда-обратно, приезжать в Европу со словами: «Я участвовал в крупнейших выставках в России», а потом возвращаться с тем багажом, что он участвовал в выставках в Европе. Без этого просто не получится. У нас такая с вами сфера — принципиально интернациональная. Можно быть актером, который известен только в своей стране, особенно если это завязано на языке, как в России, в Израиле, во Франции. Но в искусстве и в музыке это невозможно. Нет таких музыкантов из области классической музыки, которые выступают только у себя в стране, это вызывает подозрения. То же самое, конечно, в нашей области…

А. З.: Можно только надеяться, что это будет услышано.

С. Ш.: Ну да, совершенно точно. Если бы я думал, что нужно нашим художникам, то это учиться, учиться, книжки читать, языки учить. Но все-таки, возвращаясь к началу нашего разговора — у нас потерянное общество, люди с потерянной идентификацией...

Е. Д.: Ты прав, но это просто значит, что они недостаточно эгоцентричны, недостаточно нарциссичны. Нарциссичный человек не задается вопросом идентификации. Я есть я, я говорю от себя. Разве этого мало?

С. Ш.: Я думаю, что художники во всем мире так и думают. Но у нас молодые художники робкие прежде всего. Смотришь на его проект — почему не сделан еще один шаг? Он не знает, надо ли его делать, а вдруг это неправильный шаг. Его не ведет изнутри: вот так, вот так, и вот так вам, до свидания. А у поколения, которое ездило в Европу в середине девяностых, все это было, потому что они были победители страшной системы, они приезжали в Европу, пусть как дикие казаки, но как победители кошмарного чудовища. И это понимали, это любили. Я даже удивлялся в начале девяностых, когда пытался стать современным художником: что это на выставках столько по-немецки написано на картинах русского художника? Как раз Берлинская стена тогда рухнула. Художники много ездили.

Е. Д.: Из этого я, кстати, сделала бы прекраснейший проект. А именно: взять русские картины XIX века, там, где есть какая-то надпись типа «Кабак», у Перова бывает, и все это по-немецки переписать. Задним числом вписаться в Европу. Жаль, что я не художник.

Другие материалы раздела:
Дмитрий Тимофеев. Так говорит Чтак, 26.05.2009
Вернисажи недели 25–31 мая, 25.05.2009
Ольга Божко. Бунт машин на некоторое время откладывается, 22.05.2009