В ПОИСКАХ ВНУТРЕННЕЙ ЕВРОПЫ

Е. Д.: Ну хорошо. Прошлое ушло, это невозможно. Тогда вопрос по поводу того, что возможно сейчас. Вот, как говорит Аня, общество считает, что Европа и Запад в целом пытаются нас колонизовать. Как было бы правильно, с моей точки зрения, к этому отнестись? Я считаю, что эту позицию надо радикализировать. Например, мне очень близка позиция, по-моему, Режиса Дебре, который говорит, что, раз Америка колонизовала весь остальной мир и это является фактом, то мы все должны требовать участия в американских выборах. Я считаю, что он абсолютно прав. Можно нашу принадлежность к Европе назвать колонизацией. Можно даже назвать колонизацией то, что Петр Первый заставил нас писать натюрморты и портреты, а не иконы. Я готова даже признать это кафе, и кофе, и картины, которые здесь висят, колонизацией — тут все нерусское вокруг нас, кроме самовара, аутентичного русского произведения. O.К, я согласна, Европа нас колонизовала. Но раз так, мы должны требовать участия в жизни Европы. В том числе и политического, и уж точно культурного, и уж точно люди в целом и, в частности, художники должны были бы интересоваться европейскими делами. Вообще, мне кажется, разговор о европейской интеграции было бы правильно поставить не в том смысле, что Франция сливается с Германией, а в том смысле, что Франция полна марокканских эмигрантов, а Германия — турецких эмигрантов, и что русские тоже инфильтрированы везде. А Европа инфильтрирована сюда. Взаимопроникновение, со всеми его проблемами, мне казалось интересной темой. Но любопытно, что, как показывают проекты, поступающие на конкурс, художники думают в лучшем случае о постсоветском пространстве и не предъявляют претензий на Европу, вот что мне кажется печальным. Мы все должны предъявить претензию, и желательно наглую претензию, на все европейское!

С. Ш.: Абсолютно. Но для этого у предъявляющих должен быть какой-то vision. Ты вот vision изложила. Ты представляешь практически, что там в Европе.

Е. Д.: Да не очень. Я должна тебе сказать, что я давно уже там подолгу не живу,
приезжаю на три дня решить какие-то вопросы.

С. Ш.: А я должен сказать, что большинство наших соотечественников могут жить два года где-нибудь за границей и не знать, как называется улица, на которой они живут. Это, видимо, наше, русское. Не знать, как будет «привет» на локальном языке, в течение двух лет. Большинство людей видит мир через медиа, а наши медиа показывают только, что они показывают. Художники озабочены состоянием дел в СНГ и бывшем СССР не потому, что у них в сердце это загорелось, а потому, что это из медиасферы к ним приходит.

Е. Д.: Да ладно тебе! Из медиасферы к ним приходит Анджелина Джоли с известием, развелась она, наконец, или нет. Российские, как и все прочие, медиа — это огромное количество информации про звезд из неизвестно каких стран (звезды, кстати, интернациональны, мы никогда не знаем, какое у них гражданство). Это очень сильно перевешивает весь национализм. Кстати, когда ты сейчас сказал, что русские не знают, как будет «привет» на чужом языке, это мне напомнило другую европейскую нацию, французов. Они, как известно, вообще за границу не ездят и ни на каких иностранных языках не говорят. Но это не мешает им ощущать себя центром Европы, на что они хоть и имеют исторические и культурные основания, но на самом деле не стопроцентные. Я думаю, что есть еще один путь для русских: переосмыслить Россию как культурное ядро европейского сознания. Я думаю, это был бы интересный проект. Только, опять-таки, обязательно наглый. Надо нагло предъявить претензии на то, что Толстой, Достоевский, не говоря уже о Чайковском и Тарковском, находятся в самом сердце европейского проекта, а не на его окраинах. И через это мы должны претендовать на то, что в России есть Европа.

А. З.: Кстати, если я не ошибаюсь, это во многом часть стратегии региона, который сейчас именуется Центральной Европой. Стратегии для отстаивания своих политических интересов в отношении Европы Западной. Скажем, если вспомнить риторику, это, по-моему, высказывания восьмидесятых годов Милана Кундеры. Он, говоря о неразрывности западноевропейского региона и Польши, Чехословакии, Венгрии, апеллировал к тому, что это тот самый регион, который принимал непосредственное участие в событиях, которые определили Западную Европу в том виде, в котором она есть сейчас, со всеми своими проблемами. Апеллировал к тому, что это и Реформация, и готика, и Возрождение, и Кафка со своими основами нового романного письма, и прочее, и прочее. Кстати, во всей той дискуссии, одной из ее составляющих, которая тоже сделала успешной эту стратегию, было вместе с тем, как известно, дистанцирование от России, которой приписывались черты скорее византийские.

С. Ш.: Азиатчина.

А. З.: Совершенно верно, своего рода варварщина. Во всяком случае, совершенно другая традиция. И это действительно тот вызов, на который сейчас мы отвечаем как-то слабо или не отвечаем вовсе.

С. Ш.: Мы на него попадаемся, на это вот «да, скифы мы». Мы в этот дискурс, как в капкан, расставляемый мелкоевропейскими чувствами, все время попадаем. Абсолютно каждый раз.

Е. Д.: Слушайте, дорогие мои, мне кажется, что такая постановка вопроса, которую ты описала, свидетельствует просто об очень плохом знании истории. Потому что вспомним, что такое есть «византийское». Византийская империя в свое время подхватила флаг чрезвычайно рафинированной интернациональной культуры, которую утратила в тот момент империя Римская, погрузившаяся в варварство. Византия была в тот момент знаменем универсализма, конечно же, а вовсе не азиатчины. Конечно, другое дело, что русский царизм от нее перенял… Мне кажется, что Россия и в частности русские художники (поскольку кто еще продвинет что-то вперед в России, если не художники) должны мобилизовать свой космополитический потенциал, который, вообще-то, в русской культуре был очень сильным всегда. И если мы возьмем Византию, то в ней это есть. Византия — это некое утопическое пространство, космополитическая европейская цивилизация, детерриториализованная Европа, которая не выжила, потому что Европа бросила ее на произвол судьбы. O.К., допустим, в свое время Россия не выполнила этот византийский завет, но можно еще вернуться к этой задаче. Можно опереться на то, что «да, мы русские, нас интересует наша русская культура, но именно потому, что она европейская». Это даже можно прочитать как националистическую позицию. Но мне даже было бы интересно увидеть произведения, из нее исходящие. Я всегда приветствую интересные идеологические позиции.

С. Ш.: Но с идеологиями как-то слабовато. Готов ли кто-нибудь сейчас вообще говорить о роли универсализма? Готова ли Европа, которую все мыслят как рыхлую, но всемогущую матрицу?

Е. Д: Ты знаешь, мне кажется, Аня права, когда она говорит, что восточноевропейские нации очень ищут в своей истории фигуры, которые можно назвать европейскими. Например, для чехов страшно важен Ян Гус. Какие-то элементы европейской истории, в которых их фигуры оказывались центральными. У нас же тоже есть интересные персоналии. Мне кажется, через это можно что-то построить. Есть масса интересных исторических персонажей, которые соединяют Европу и Россию, даже в Средние века. Достаточно просто к ним повнимательнее приглядеться. Не говоря уже о таких фигурах, как Циолковский. Это трансъевропейские величины.

С. Ш.: Или декабристы с их проамериканскими планами, утопиями, они же списывали с Конституции американской.

Е. Д.: Вообще, я подумала, что надо, видимо, для художников создавать такие идеологические тренинги типа: сегодня мы с вами националисты, все обосновываем позиции национализма, а завтра у нас будет антинационалистическая позиция, прошу подготовиться…