2. А кто повлиял на вас?

Егор ГАЙДАР, Юлия ЛАТЫНИНА, Иосиф БАКШТЕЙН, Елена ФАНАЙЛОВА и Валерия НОВОДВОРСКАЯ открыто отдают свои голоса в опросе «Самый влиятельный интеллектуал России». И только Леонид ПАРФЕНОВ голосует за Льва Толстого

Имена:  Валерия Новодворская · Егор Гайдар · Елена Фанайлова · Иосиф Бакштейн · Леонид Парфенов · Юлия Латынина

До окончания опроса «Самый влиятельный интеллектуал России» осталось чуть более недели. Редакция продолжает публиковать серию материалов, в которой люди, вошедшие в редакционный список, открыто отдают свои голоса за тех, кто повлиял персонально на них.

Записала МАРИЯ ПАПУ

ВАЛЕРИЯ НОВОДВОРСКАЯ, публицист

Этот вопрос рассчитан на открытое общество, на эпоху, когда уже был Сахаров. А когда мне было 18—19 лет, Сахарова еще никто не знал.
Тогда не было влиятельных интеллектуалов, как сейчас. Откуда я вам возьму физически людей, которые могли на меня влиять в 68-м году? Людей просто не было тогда. Диссиденты друг друга не знали. Все едва-едва начиналось.
Когда человек выбрал дорогу, а у меня это случилось в 19 лет, для вас уже потом не будет выбора. Я слишком рано стала диссидентом, слишком рано села — никакие люди не оказывали на меня влияние. Книги — да. И уж не русскоязычные, могу сказать.
Я уважаю Нателлу Болтянскую и Константина Борового. На всех остальных, мне кажется, влияю сама.
Очень мало людей безупречных, а Нателла Болтянская просто гениальный поэт. Она ни разу не лгала в своих стихах, никогда.
Боровой — человек, который в политике все делал абсолютно правильно. Законченный свободный человек Запада. Здесь это редкость. Очень смелый мужчина, честный человек, абсолютно без потолка, без ограничителей.


ЕЛЕНА ФАНАЙЛОВА, поэт, публицист

Леонид Десятников
До того как Леонид Аркадьевич стал выражать свои мысли на сайте OPENSPACE.RU, его товарищи долгое время уговаривали его писать. Людям, которые с ним хорошо знакомы, понятно, что его абсолютно ясный ум сочетается с выдающимся литературным даром. Он и художник бескомпромиссный, и человек высокой морали. Я считаю его одним из умнейших людей нашего времени. В том, что Леонид Аркадьевич говорит и пишет, есть абсолютно четкая нравственная составляющая. Он воплощает абсолютное добро во всех своих проявлениях — и в человеческом, и в художественном.

Григорий Дашевский
Дашевского как мыслителя я ценю за те же качества, что и Десятникова. Для меня важно не то, насколько человек умный, а то, насколько он нравственный, и мой список влияния составлен по этому принципу. То, что Григорий Михайлович делает, для меня является воплощением добра и красоты, победой истины в этом мире, полном лжи и каких-то корпоративных интересов. У меня простая просьба к культуре: нравственность и красота. Есть множество красивых идей, но некоторые из них являются абсолютно безнравственными. У Григория Михайловича есть совершенно четкое представление о том, что такое добро и зло, что такое жизнь и смерть и какова цена этих вещей.

Александр Секацкий
Александр Куприянович Секацкий повлиял на меня очень сильно, особенно лет 15 назад, но и сейчас влияет. Повлиял, как и Десятников, сначала в устной традиции, а потом в письменной. Долгие годы я с увлечением наблюдаю за полетом Сашиной мысли, которая порой движется на грани эксцентрики, но все, что он говорит, умно, и у этого есть прагматический смысл. О философии принято рассуждать как об области знаний, оторванной от реальности. А вот Саша никогда от реальности не оторван. Любая его книжка может быть полезна «юноше, обдумывающему бытие». Его порой упрекают за некоторую поп-манеру; говорят, что это такая поп-философия для бедных. Но у него очень удачно талант мыслителя сочетается с популяризаторским талантом, не случайно же он лектор, преподаватель. Для меня также важно, что Александр Куприянович способен отвечать за свои слова — я имею в виду его казахстанскую ссылку в молодые годы за распространение антисоветской литературы. Несмотря на то что он сейчас скорее склонен к патриотическим заявлениям, на деле он философ абсолютно западного толка, встроенный в медийную ситуацию. Если говорить о продолжателях французских структуралистов, то это на русской почве Александр Куприянович, во всей его красе.

Владимир Сорокин
Я считаю, что «День опричника» и «Сахарный Кремль» — это главные книги нашего времени, они поставили диагноз нашему обществу и предложили путь интеллектуального сопротивления. Главный диагноз — Россия превращается в автаркию. На этом можно поставить точку.

Людмила Улицкая
«Даниэль Штайн» — это ответ малонравственной и пессимистической картине русской литературы и русских идейных поисков последнего десятилетия. Это книга о польском еврее, вроде бы на религиозную тему, но на самом деле она о русских и кризисе гуманизма в России. Подобной книги в русском пространстве просто нет. Имею в виду не только смысл, но и жанр, и форму: формально это безупречно организованная проза, мастерски сделанная, поэтому гуманитарные идеи книги становятся внятными, доступными и популярными.
Сорокин и Улицкая написали главные книги нулевых, я думаю. Пелевин регулярно объяснял нам, что происходит в форме притч, а итоги подвели Сорокин в форме раешника и Улицкая в форме псевдодокумента.


ИОСИФ БАКШТЕЙН, куратор

Елена Боннэр
Выбираю за глубокие гуманистические убеждения и способность их формулировать и отстаивать, что особенно важно сегодня, когда в общественном сознании доминируют «частные мнения», пусть они иногда и высказываются «глубоко порядочными» людьми. Мнения Е. Боннэр — один из последних «макронарративов» эпохи Просвещения, следовать которым должен был каждый «уважающий себя человек». Мнения Боннэр были действенней и существенней деклараций Советской власти, и они и сегодня обладают абсолютным моральным авторитетом, в мире уже лишившимся даже тени такого рода морального абсолютизма.

Юлия Латынина
Выбираю за радикализм суждений и оценок, сверхъестественную информированность и способность демонстрировать абсолютную независимость своей нравственной и политической позиции. Ее речи звучат — хотел уже сказать «как набат» — как речи человека глубоко погруженного в предмет описания и одновременно — и это особенно завораживает — как суждения «с точки зрения вечности».


ЕГОР ГАЙДАР, экономист

Револьд Энтов
Блестящий экономист мирового уровня. Хоть он и не любит публиковаться, но он оказал влияние на уровень и качество экономической науки в России, сравнимое с оказанным А.Л. Вайнштейном, случайно пережившим 20 лет сталинских лагерей.


ЮЛИЯ ЛАТЫНИНА, публицист, писатель

Вячеслав Вс. Иванов
Вообще-то Вячеслав Иванов мой научный руководитель. Но дело не в этом. Вот этот полифонический взгляд на мир; на то, что каждая вещь есть знак; на культуру, которая есть метаязык, и на множество культур, которые есть в мире, — это у меня от него.

Братья Стругацкие
Это же видно невооруженным глазом, что моя первая фантастика — «Колдуны и империя» — написаны в полемике с «Трудно быть богом». У Стругацких есть фантастическое качество. Если вы сейчас перечтете их романы, в которых действуют люди коммунистического будущего, то вы увидите, что это просто нормальные люди. Нормальные люди, которым развитая материальная цивилизация дала возможность быть нормальными людьми, и вот с точки зрения этих нормальных людей описаны всяческого рода социальные уродства.

Михаил Ходорковский
Если вы помните, перед тем как Ходорковский опубликовал свою первую статью, была смешная кремлевская провокация. Они утащили из камеры черновики этой статьи и опубликовали их в урезанном виде за подписью какого-то Васи на каком-то сурковском сайте. И потом, когда вышла статья в «Ведомостях», поднялся шум: мол, пиарщики Ходорковского откуда-то всё украли. И что же? Этот неизвестный Вася с тех пор так ничего и не написал, а Ходорковский, с его мозгами, которым пока запрещено заниматься бизнесом, читает и пишет, читает, переваривает и пишет.

Борис Акунин
Обожаю Фандорина, и знаете почему? Потому что это книги о нормальной России, какой она могла бы быть. Книги о Фандорине не могли бы быть написаны в начале XX века. Задумайтесь, почему Конан Дойль мог написать Холмса в начале XX века, а ни один Горький, Андреев или Блок не мог бы написать Фандорина в начале XX века, а писал бы или о революции, или о прекрасной даме, — и вы поймете, почему случилась революция. Потому что российская элита так ненавидела действительность, что ни разу не задумалась: а вдруг то, к чему она призывает, будет гораздо хуже бюрократической неторопливой царской действительности и гримас российского капитализма?

Каха Бендукидзе
Понимаете, Каха — это человек, благодаря которому Грузия является сейчас одной из самых либеральных стран мира. Потому что Саакашвили не либерал. Он, как Пиночет, просто человек, который хотел сделать для своей страны что-то хорошее, а что — не знал. Подвернулся Каха, который в 2004-м послушал программу правительства и сказал Саакашвили: «Всё х..ня» — «А что надо сделать?» — спросил Саакашвили. «Надо продать всё, кроме совести». И они продали всё, кроме совести. Надеюсь, Андрей Илларионов — они с Кахой похожи как две капли воды (я имею в виду идеи, а не физический вес) — не обидится, что я ставлю Каху первым, потому что именно Каха смог невероятное. Он нам всем доказал, что в кавказской стране и части бывшего СССР (более того, одной из самых коррумпированных ее частей), можно за шесть лет построить крайне экономически либеральное государство. То есть это фигня, когда нам в России начальство объясняет, что уж такая у русских национальная черта — пить, врать, брать взятки и бездельничать. Каждый раз, когда я отчаиваюсь, глядя на Кремль, я вспоминаю, что авгиевы конюшни в Грузии были расчищены за шесть лет.


ЛЕОНИД ПАРФЕНОВ, телеведущий

У меня не получается назвать ныне здравствующих интеллектуалов — только, скажем так, общественные институции.

Лев Толстой — испугал тем, что знает про человека все.
Иван Бунин — открыл русский язык, написав «море пахло арбузом», а у селедки — «глянцевые щеки».
Владимир Набоков, Николай Заболоцкий, Иосиф Бродский — после них можно не читать литературу.
Американская журналистика — задала стандарты объективности и научила фразе-пассажу.
Питер Устинов — первым сделал документальное телекино художественным.
«Коммерсантъ» — поддерживал веру в русскую журналистику вопреки всему остальному.