Шлезвиг-Гольштейнский оркестр на фестивале «Звезды белых ночей»

Состоялся лучший симфонический концерт нескольких питерских сезонов — причем без участия Валерия Гергиева

Состоялся лучший симфонический концерт нескольких питерских сезонов — причем без участия Валерия Гергиева

В былые годы на «Звезды белых ночей» Валерий Гергиев приглашал самых именитых дирижеров мира и устраивал в Петербурге парад лучших европейских оркестров. Нынешний фестиваль силен скорее отдельными солистами, а единственным сторонним симфоническим коллективом стал оркестр музыкального фестиваля Шлезвиг-Гольштейн.

Ничего особенно выдающегося от этой молодежной оркестровой академии ожидать не приходилось. Основанное в 1987 году Леонардом Бернстайном, предприятие в первую очередь занимается воспитательно-педагогическими, а уж затем собственно творческими проблемами. Постоянного состава Шлезвиг-Гольштейнский оркестр не имеет, весь состав ежегодно набирается с нуля из желающих постичь азы симфонического исполнительства. Подобных коллективов несть числа по всему миру. Их общий недостаток — принципиальное отсутствие столь важной в оркестровом деле сыгранности, их главное достоинство — витальность и желание отдаться музыке до конца.

Художественная ценность этих молодежных ассамблей в конечном итоге определяется тем, кто занимает место за дирижерским пультом. В Санкт-Петербург молодежь привез Кристоф Эшенбах — постоянный гость «Звезд белых ночей» и одна из самых значительных фигур сегодняшнего дирижерского сообщества. Организационные усилия мариинского руководства и семерых спонсоров оправдались сполна: прозевавшие дневной воскресный концерт питерские меломаны еще долго будут кусать локти. Две недели назад гергиевский «Тристан и Изольда» стал кульминацией оперного сезона 2007/08, выступление же Шлезвиг-Гольштейнского оркестра нельзя не признать лучшим симфоническим концертом последних нескольких лет.

Неожиданной была уже компоновка программы, словно бы поставленной с ног на голову. Стартовали фактически с биса — с «Симфонических танцев» из «Вестсайдской истории» Леонарда Бернстайна. После чего публике было предложено вдумчиво слушать романтические монументы Дворжака и Чайковского — затея не из легких. Получилось, однако, что зал взяли молниеносным блицкригом: фальстарт восторженных оваций прозвучал уже где-то посередине «Танцев», и вслед за ними Мариинка-3, млея, радостно отдалась Эшенбаху и его молодым коллегам.



По правде говоря, таких рукоплесканий после первого номера программы не удостоился в прошлом году даже Лондонский симфонический оркестр с Валерием Гергиевым. Было чему аплодировать. Свингующий денди Эшенбах властно формовал бернстайновскую партитуру. Режиссерскую волю транслировал каждый жест маэстро, превратившего «Симфонические танцы» в собрание дирижерских трюков. Иногда Эшенбах вообще опускал руки и показывал кодовые знаки то бровями, то наклонами головы. Оркестр попадал в его высоковольтное притяжение примерно так же, как это было на последних концертах Вильгельма Фуртвенглера — Эшенбах как раз принадлежит к этой исчезающей сегодня породе великих немецких демиургов-симфонистов.

Последовавшее за Бернстайном первое же тутти Виолончельного концерта Дворжака обнаружило байронический темперамент, мягкий романтический колорит и бархатный оркестровый тембр. Удивительно, как много может вытянуть гениальный дирижер из начинающего оркестра! Несостоятельность молодого виолончелиста Даниэля Мюллера-Шотта, поразившего надтреснутым звуком, превратила эту музыку в мощное, исключительно дирижерское высказывание.

Завершавшая программу Пятая симфония Чайковского, главное и самое могучее свершение шлезвиг-гольштинцев, резала слух острыми краями ледяных торосов. Дирижер расширил ее до масштабов шостаковичевско-малеровских катаклизмов. Конфликт личности и рока, намертво приклеенный музыковедами к этому произведению, Эшенбах перенес во внеличностную плоскость. Симфония стала историей не про отдельного человека, а про глубинный антагонизм вселенной.

Исполнительские и теоретические копья неизменно разбиваются о семантику последней части симфонии: Чайковский написал финал-оборотень, который одинаково органично может восприниматься и трагически-фатальным, и героически-победительным. Эшенбах не дает ответа на вопрос о том, что же в конце — светлое будущее или огненная геенна. У него получилось как в финале «Фауста» Эймунтаса Някрошюса (сам Эшенбах, кстати, очень напоминает своей психофизикой актеров его театра): там голос с неба так и не выносил окончательный вердикт душе загубленной Гретхен, повторяя бесконечное «осуждена-спасена-осуждена-спасена».

Когда после исполнения Пятой Чайковского оркестранты встали под гром аплодисментов, они выглядели смущенными и робкими детьми. Дело, конечно, не в том, что подобных оваций они не удостаивались, вполне вероятно, что такое у них уже было, и даже не раз. Но к овациям можно привыкнуть. А вот с тем, насколько далеко музыканты заходят под дудочку своего дирижера-крысолова, свыкнуться очень трудно. «Если бы молодость знала, если бы старость могла»: иногда в музыке все получается без сослагательного наклонения.