Цзя Чжанке: «Китай исчерпал лимиты своего экономического развития. Следующий этап – политические изменения»

Китайский режиссер о своем новом документальном фильме «Хотел бы я знать» и китайской цензуре

Имена:  Цзя Чжанке

В каннской программе «Особый взгляд» состоялась премьера документального фильма Цзя Чжанке (которого Андрей Плахов назвал «великим режиссером великой страны») «Хотел бы я знать» — восемнадцать документальных рассказов об истории Шанхая с 1930-х годов до наших дней. Значительная часть свидетельств — абсолютно душераздирающая: герои рассказывают о своих разрушенных судьбах с потрясающим спокойствием. Есть и несколько забавных моментов (один рассказчик вспоминает, как следил за Антониони, когда тот в начале 1970-х снимал в Шанхае документальный фильм; другой говорит, что до начала XX века в Китае не существовало концепции романтической любви). Рассказы дополняют архивная хроника и кадры из старых фильмов, их символически соединяет сквозной вымышленный персонаж — девушка, идущая по улицам стремительно растущего Шанхая, которые выглядят в фильме так, как будто мы видим их глазами инопланетянина.

После премьеры в Каннах Цзя Чжанке ответил на вопросы OPENSPACE.RU.


— Ваш новый фильм, как и другие ваши картины, — о стремительно меняющемся Китае. Есть ли то, что остается неизменным?

— В Китае есть одно неизменное обстоятельство — ощутимая разница между городом и деревней, между бедными и богатыми, теми, у кого есть все, и теми, у кого нет ничего. Это постоянный фактор, и даже более того — я думаю, что расслоение только усиливается. Становится все хуже. Я думаю, что с экономической точки зрения Китай исчерпал лимиты своего развития. Следующий этап — политические изменения. Я жду их. Кажется, они грядут.

— У вас в фильме восемнадцать персонажей, восемнадцать монологов. Как вы их выбирали?

— Мы очень долго готовились, изучили огромное количество материала. Шанхай — удивительный город, который очень тесно связан с ключевыми событиями в новейшей китайской истории. Мы старались включить в картину интервью с представителями самых разных слоев — политиками, художниками, военными, мафиози, финансистами… Все это очень интересные люди. Нам важно было найти людей, которые помнят Шанхай, каким он был в 30-е, 50-е, 60-е. У нас был огромный список, мы сняли около восьмидесяти человек, и те восемнадцать, которых вы видите в фильме, были выбраны в процессе монтажа — они рассказывают самые шокирующие и трогательные истории. Важно так же и то, как они это делают. Очень живо и кинематографично.

— В финале появляется молодой человек, который внезапно стал популярным писателем и начал коллекционировать машины. Его рассказ сильно отличается от остальных, даже выбивается — он скорее комический, чем трагический.

— Этот фильм — панорама китайской истории с 1930-х годов. Каждое десятилетие по-разному отражалось на человеческих судьбах. Я думаю, что последний герой представляет молодое поколение китайцев, их материалистические устремления. В этом нет ничего плохого. Да, они материалисты, но я думаю, что это скорее вселяет надежду, потому что в них так же очень сильно стремление к персональной свободе. Это положительная сторона. Фильм также о том, как люди стремятся к воплощению своей мечты — даже если это финансовое благополучие. В конце концов, и это тоже — мечта о свободе. Она есть у каждого из героев — просто для кого-то она исполнилась в большей степени, для кого-то — в меньшей.

— Какую функцию выполняют игровые эпизоды с девушкой, гуляющей по Шанхаю?

— Я как-то специально не думал, что будет делать этот персонаж. Решил, что сниму девушку, а если она будет лишней, просто вырежу ее на монтаже. Позднее, когда были выбраны восемнадцать персонажей и смонтирован материал, я понял, что истории чего-то не хватает, что она в некотором смысле неполная. Девушка стала связующим звеном. Она — свидетель стремительных изменений, происходящих в городе. Немой наблюдатель. В фильме есть всего два персонажа, которые молчат, — она и рабочий, танцующий ночью на строительной площадке. Я сделал интервью и с ним, но потом решил не вставлять его в картину. Танец — его язык, его монолог, в котором не нужны слова.

— Правильно ли я понимаю, что старый Шанхай существует теперь только в воспоминаниях этих людей?

— Да, в городе почти не осталось мест, в которых еще живет история. Реконструкция стирает прошлое этого города с лица земли. Именно поэтому мне кажется важным его задокументировать — для будущих поколений. Это воспоминания, которые не должны быть утрачены безвозвратно.

— Шанхай перестраивают по какому-то плану? Или все эти грандиозные новые постройки возникают стихийно?

— План есть, есть целеполагание, но нет опыта, чтобы провести реконструкцию правильно. Именно поэтому город больше не выглядит цельным.

— Я спрашиваю, потому что в Москве то же самое. У вас в фильме есть эпизод, снятый на Тайване. Получается, что старый Шанхай можно найти и за пределами Китая. Кстати, цензура легко пропустила тайваньский эпизод?

— Ключевой момент китайской истории —1949 год, он изменил многие судьбы. Противостояние националистов и коммунистов вынуждало людей принимать очень непростые решения. Большая часть тех, кто вслед за националистами уехал на Тайвань, потом устремилась дальше, оказавшись в Северной Америке, в Южной Америке. В Испании есть большая диаспора выходцев из Шанхая. Они повсюду. Среди тех, у кого мы хотели взять интервью, были и те, кто в последний момент отказывался говорить — вот это меня до сих пор очень расстраивает. Хотя в целом съемки проходили гладко.

Тем не менее снять картину — далеко не все. Главная сложность в том, чтобы сохранить ее в том виде, в каком она была задумана и реализована. Я китайский режиссер. Все, что я делаю, проходит одобрение цензурного комитета. Это долгий процесс, который требует большого терпения. Конечно, было много споров, но мне удалось убедить цензоров, что тайваньские эпизоды надо оставить в картине.

— Кроме интервью у вас там много хроники и кадров из старых фильмов — например, из «Китая» Антониони. Как вы выбирали эти фрагменты?

— Сначала я ничего подобного не планировал. Но когда одна из моих героинь рассказала, что в юности очень известный официозный режиссер снял ее в документальном фильме про ударников труда, я решил разыскать эту хроники и дополнить ее свидетельство. Потом я понял, что многие из рассказов тем или иным способом связаны со старыми фильмами — в них можно найти иллюстрации к тому, о чем говорят мои герои.

— «Хотел бы я знать» — так же, как и другие ваши картины последнего времени, — фильм, снятый на цифру. Однако когда смотришь, кажется, что это пленка. Как вам удалось добиться такого эффекта?

— Фильм снят на RED, но проекция в зале действительно была с пленки. Мне очень нравится эта технология, она позволяет снимать со всеми преимуществами цифры, но со скоростью 24 кадра в секунду — как кинокамера. Поэтому изображение максимально приближено к пленочному.

— И вы больше не вернетесь к пленке?

— Нет, следующий фильм я как раз буду снимать на пленку, потому что действие происходит в эпоху династии Цин, более ста лет назад. Я решил, что для такой картины мне понадобится старая технология.

— Вы — один из самых известных в Европе китайских режиссеров. Как зрители у вас на родине реагируют на ваши фильмы?

— Возникает много споров, а это не приветствуется надзирающими органами. Им хотелось бы, чтобы кинематограф не вызывал таких сильных противоречивых эмоций. Как правило, мои фильмы смотрят не в кинотеатрах — туда ходят за голливудским продуктом. У меня есть своя аудитория — небольшая, но преданная. Такую аудиторию нужно воспитать, а это сложно.

— Правда ли, что был продан миллион легальных копий «Натюрморта»?

— Да. И даже побольше, чем миллион.

Ссылки

• Мария Кувшинова. Канны-2010: «Социализм» Годара, «Ярость» Китано, «Красата» Иньярриту и уругвайский ужастик, 18.05.2010
• Вуди Аллен: «Жизнь коротка, жестока, исполнена одиночества, ужаса и страданий», 17.05.2010
• Мария Кувшинова. Канны-2010: «Служанка», «Аврора» и «Малыш-Иисус из Фландрии», 14.05.2010