«Дамский портной» в Театре им. Пушкина

Коммерческие пьесы в отечественном исполнении чаще всего напоминают театр Карабаса-Барабаса

Легко понять, почему Театр им. Пушкина решил обратиться к искрометной комедии Жоржа Фейдо «Дамский портной». Отталкивающую правду-матку на подмостках не режет сейчас только ленивый. Обман же коммерческого искусства, вопреки мнению Беранже, не возвышает, зато веселит и вселяет надежду: если будем говорить, что все хорошо, все и будет хорошо. К тому же коммерческое искусство вовсе не синоним плохого искусства — ему может быть присуще и вдохновение, и легкое дыхание.

Проблема «Дамского портного» (как и подавляющего большинства наших спектаклей) не в том, что режиссер берется за откровенно коммерческое произведение, а в том, то он с этим произведением делает…

На переднем плане сцены, изображающей интерьер парижской квартиры, стоит макет Эйфелевой башни и cобора Парижской Богоматери. Подобные макеты разных зданий когда-то впечатляли в «Гражданских войнах» Боба Уилсона, а потом стали расхожей монетой у его вольных и невольных эпигонов. В любом случае приметы современного искусства уместны в этом «Дамском портном» не больше, чем телевизор в пещере неандертальца. В одном из эпизодов спектакля мсье Обен (Андрей Соколов) спрашивает: «В каком мы веке?», не подозревая, насколько этот вопрос по существу, ибо порой кажется, что неменяющееся десятилетиями индийское кино, со всей своей шумной аляповатостью, ожило вдруг на российской сцене.

Спектакль Александра Огарева — парад старых как мир банальностей. История трех супружеских пар, отношения между которыми запутались так, что они и сами не разбираются, кто кому жена и кто чей любовник, — должна развиваться со стремительностью, с которой картежник-виртуоз тасует королей и дам в колоде, затевая азартную игру. Но игра здесь с первого же мгновения подменяется крикливым и суетливым наигрышем. Вместо шика парижской кройки и шитья нам предлагают продукцию, сделанную по лекалам фабрики «Большевичка» советских времен, когда костюмы можно было с одинаковым успехом вешать на манекены и на пугала. Режиссер непрерывно дергает актеров, как марионеток, за невидимые ниточки, заставляя принимать нелепые позы и делать нелепые жесты. Над спектаклем витает дух Карабаса-Барабаса, готового кнутом подгонять своих подчиненных, чтобы те заставляли хохотать публику.

Можно только подивиться, что в такой бессмысленной кутерьме артисты, местами небезуспешно, пытаются сохранять артистизм. Роли трех соблазнительных парижанок исполняют Мария Голубкина (не раз доказывавшая, что может использовать свой талант с гораздо большим толком) и Анастасия Панина с Эльмирой Мириэль — недавние выпускницы Школы-студии МХАТ (где их учили играть так, чтобы между ними и их героинями не оставалось шва, а уж если швы намеренно обнажены, чтобы было видно, сколь они элегантны). Хочется верить, что учились они охотно и не напрасно — обе наделены счастливой заразительностью и что удачи ждут их в других спектаклях, в том числе и в коммерческих.

Ведь коммерческое искусство, которое забывает о правде ради мечты, бессмертно так же, как и трагедии Шекспира. Там не унылые следователи бродят по сцене, усеянной отрубленными детскими пальчиками из «Человека-подушки», — статные и пригожие кубанские казаки лихо скачут по полям, устланным махровыми цветами (вроде тех, что в «Дамском портном» пришиты к платью экзотической красавицы Розы). И коммерческий театр, который не тревожит, не протестует против фальши, несправедливости и свинцовых мерзостей жизни, а развлекает и отвлекает от вещей, о которых думать нелегко или нежелательно, конечно же, и впредь будет выполнять свою миссию утешителя. Он вечен и верен себе — каким он был, таким и остался. Но с театром Карабаса-Барабаса, на который походят «дамские портные» нашей сцены, его все же не перепутаешь.


Другие материалы раздела:
Мария Хализева. Римас Туминас самоустраняется, 17.12.2008
Мария Хализева. Сергей Безруков сыграл Сирано де Бержерака, 27.10.2008
Мария Хализева. Театр cатиры показал «Распутника», 11.09.2008