Кое-что о театральной публике

Наш театр почти потерял интеллигентного молодого зрителя, но интеллигентного пожилого потерял вовсе

На незабываемой Театральной олимпиаде 2001 года — на церемониях открытия и закрытия, в зрительных залах театров, в парке «Эрмитаж», где сменяли друг друга многоцветные карнавалы, а мимы со всех концов света показывали свое искусство, — вдруг обнаружилась какая-то совсем новая генерация молодых зрителей. Тех, кто работает в банках и офисах, великолепно обеспечен, обладает умом и культурой, готов платить, но — за настоящее искусство. Было бы крайне важно, чтобы театр поймал, уловил в свои сети это множество необходимых ему людей — буржуазную интеллигенцию, лишенную буржуазных вкусов.

Но наши импресарио, наши антрепризы все еще ставят свои дурацкие зрелища, рассчитывая на то, что в зале по-прежнему сидят краснопиджачные и золотоцепные «новые русские» старого образца. И я боюсь, что молодое поколение зрителей, условно говоря — «поколение программистов», стремительно растущее в больших городах России, — для нашего театра упущено. Конечно, они идут к Фоменко, смотрят спектакли Женовача, ходят на Гинкаса. Но ведь это капля в театральном море. Публику, которая могла бы стать опорой настоящего обновления, наш театр удержать не сумел.

Те, кого я видел на спектаклях Театральной олимпиады, теперь ушли в консерваторские залы, на выставки авангардного и не авангардного искусства. Там я куда чаще, чем в театре, вижу эти замечательные, чуткие, внимающие искусству лица. «Публика образует драматические таланты», — писал Пушкин.

Мне кажется, что с явлением «ухода», разочарования интеллектуальной молодежи в искусстве современной сцены, связан и убогий уровень большинства спектаклей нашего театра — отнюдь не только коммерческого.

С другой стороны, сегодняшний театр теряет и публику старшего поколения, взращенную великой театральной эпохой 60—70-х годов и служившую опорой и аудиторией искусства Эфроса, «Современника» и Таганки в вершинные годы их истории. Эти люди, с младых ногтей привыкшие жить театром, теперь попросту не способны платить за билеты. Лет тридцать назад обычная цена театрального билета составляла полтора-два рубля при средней зарплате в двести. Даже тогдашний пенсионер вполне был способен, не слишком напрягаясь, выложить на театр два-три рубля в месяц. Но сопоставьте размеры нынешних пенсий — а речь, повторяю, идет о людях старшего поколения — и стоимость даже самых скромных мест в театральных залах. Огромный слой интеллигентной публики оказывается таким образом отлученным от театра.

Не так давно по некоему приятному поводу мне пришлось быть на вручении дотоле неизвестной мне (и, уверен, не только мне одному) премии «Театрал», учрежденной союзом московских зрителей, о котором я тоже ничего прежде не слышал. В приглашении было сказано: церемония состоится в Большом зале Театра Армии. Зачем им этот циклопический зал, самый громадный в Москве, как они сумеют его наполнить? Однако уже на подходе к бывшей площади Коммуны, ныне Суворова, всякие сомнения рассеялись: к театру двигалась внушительная толпа.

Зал оказался набит до отказа. Все это громадное пространство было заполнено пожилыми и очень пожилыми людьми (главным образом женщинами), одетыми не просто скромно, но крайне бедно, и эта бедность лишь подчеркивалась попыткой выглядеть с приличествующей случаю парадностью. В зрительном зале армейского театра сидели мои ровесники — то поколение, которое в лучшие времена составляло московскую театральную публику, когда-то восхищавшую Брука и Вилара. Выброшенные своей нищетой из зрительных залов теперь, они старались хоть как-то компенсировать болезненную утрату и найти хоть какую-то замену театральных впечатлений. Скромный праздник театральной церемонии служил для них паллиативом настоящего театра.

Работая в ГИТИСе, я стараюсь как можно чаще бывать на экзаменах по актерскому мастерству и режиссуре и часто испытываю настоящую театральную радость от плещущей через край энергии, одаренности, сценической фантазии совсем юных людей. Как, в сущности, прекрасно то, что они делают на крошечных подмостках учебных аудиторий. Какие светлые надежды они внушают! Но для какой публики им предстоит работать? Кто будет социальной опорой нового русского театра? Нам говорят: такой опорой станет рождающийся средний класс. Что-то, однако, его явление на свет слишком затянулось. Нельзя же принимать за средний класс сидящую в первых рядах партера толпу мелких лавочников, вчерашних челноков, которые теперь именуются коммерсантами и чувствуют себя хозяевами жизни. Какие драматические таланты способна образовать эта публика?