Область стареющих ньюсмейкеров

Чем дальше, тем стремительнее театр становится не элитарной, как казалось раньше, а маргинальной сферой культуры

Не так давно в Москве состоялось вручение премии Станиславского. Это очень престижная премия. И список ее лауреатов за предшествующие двенадцать лет впечатляет не меньше, чем список нынешних победителей — Лев Додин, Татьяна Шестакова, Валерий Фокин, Вадим Гаевский, Алексей Бородин, Александр Боровский… Но смотришь окрест себя еще до начала церемонии — и что-то уже на визуальном уровне смущает. Я задумалась: что? Потом поняла: средний возраст награждаемых (а заодно и аудитории). По фойе все больше фланируют солидные, увенчанные лаврами и убеленные сединами служители Мельпомены. Потом я вспомнила другую театральную премию — «Хрустальную Турандот». Престижа у нее, прямо скажем, куда меньше (хотя шума вокруг столько же), но возрастной ценз примерно совпадает. По правде говоря, там еще хуже. Там вообще возникает ощущение, что ты попал в Дом ветеранов сцены. На подобных мероприятиях парад весьма пожилых «вручантов» и «получантов» заканчивается, как правило, выходом на сцену девяностолетнего Владимира Зельдина, который что-то поет и даже чуть-чуть пляшет, наглядно демонстрируя наличие пороха в пороховницах.

Я с почтением отношусь к пожилым людям, а к талантливым пожилым людям — с большим почтением. Но их концентрация на подобных мероприятиях явный признак неблагополучия в театральной сфере. Ну не может сообщество стареющих ньюсмейкеров быть сообществом жизнеспособным. А сообщество (точнее, узнаваемые и репрезентативные люди этого сообщества), увы, стареет.

Проще и утешительнее всего объяснить такое старение неким поколенческим заговором, который награждает своих и кого-то куда-то не пущает. Но, как и всякая конспирология, это мало что проясняет. Начнем с того, что кандидата на получение премии Станиславского (или иной престижной премии) среди молодых режиссеров или сценографов я лично назвать не могу. С артистами проще, но о них речь впереди. Если бы они были, а им не давали, это было бы туда-сюда. Можно было бы возмущаться. Стучать кулаком по столу. Кричать: «Зажимают!» А кого зажимают? Да никого. Наоборот, едва режиссер обнаружил малейшие признаки не таланта даже — дееспособности, его немедленно волокут на центральные сцены страны и предлагают ставить. И что же?

Если газете нужен театральный ньюсмейкер, сразу вспоминают Льва Додина, Петра Фоменко, Олега Табакова, Марка Захарова или Юрия Любимова. Если нужен помоложе — Валерия Фокина или Константина Райкина. Из относительно молодых вспомнят Кирилла Серебренникова и Евгения Гришковца, а совсем продвинутые — еще и Ивана Вырыпаева, но их известность все больше созревала в околотеатральных сферах: кто-то снимает кино, кто-то ведет передачи на ТВ, кто-то стал звездой клубной жизни… Внутри театра как такового новое поколение практически не выдвинуло репрезентативные для своей сферы фигуры. Выдвинуло, причем до обидного мало, несколько способных людей. Но вот я произношу имя вроде бы раскрученное — Миндаугас Карбаускис. А кто знает его вне узкого театрального круга? Кто знает самого востребованного московского режиссера нового поколения Константина Богомолова? А ведь это самые громкие имена. У нас в одной столице несколько театральных вузов выпускают каждый год армию молодых режиссеров. Где все эти люди? Что они сделали? Что-то смелое, дерзкое, пусть несовершенное, но свежее и масштабное. Делают, но все какое-то робкое, ученическое, не вызывающее живой интерес даже в пределах узкого профессионального круга.

Я понимаю, что известность Эфроса, Любимова, Захарова или Товстоногова тоже была не общенародной. Но она была общеинтеллигентской. Значимых театральных деятелей даже в далеких от театра филологических или искусствоведческих кругах все же принято было знать по имени. Сейчас связать свою жизнь с театром, и только с театром — это значит поместить себя в своего рода гетто, за пределами которого твое имя никому ничего не скажет. Раньше говорило. Я не буду вспоминать древние времена, когда студенты на руках выносили Ермолову из театра (где бы сыскать нынче таких экзальтированных студентов?). И о менее древних тоже не буду. (Станиславский в середине 20-х, после возвращения большой части труппы МХТ из длительных гастролей по Европе и Америке, сокрушался, что артистов Художественного театра перестали узнавать на улице. То есть раньше узнавали!) Но даже если мы обратимся к относительно недавнему прошлому, то заметим, как радикально изменилась роль и значимость театра в жизни культурного сообщества и интеллигентского круга. Узнаваемые артисты прошлых лет — Иннокентий Смоктуновский и Олег Борисов, Сергей Юрский и Кирилл Лавров, Михаил Ульянов и Олег Ефремов — были театральными артистами, которые снимались в кино. Именно так. Все нынешние знаменитости от Константина Хабенского до Михаила Пореченкова — это звезды сериалов и кино, которые в свободное от более важных занятий время играют в театре.

В нынешней медийной ситуации театр превращается в некое изолированное пространство. Во-первых, он не подлежит тиражированию — спектакль не отнесешь в типографию, его невозможно распространять в виде репродукций, компакт-дисков или ДВД. Во-вторых, в отличие от кино, музыки или литературы, популярность в театре «неконвертируема»: театральный ньюсмейкер остается таковым только внутри своей среды. Артист театра не может снискать не только славу киноартиста. Он не может мечтать и о славе Чечилии Бартоли или Анны Нетребко. Имя известного писателя или даже дирижера говорит культурному сообществу больше, чем имя современного театрального режиссера. Эта объективная картина усугубляется у нас невеселой ситуацией всеобщего опопсовения, когда без громкой медийной и телемедийной славы у артиста вообще нет имени. Возникает замкнутый круг: чем важнее становятся для современной жизни возможность тиражирования и фактор «конвертируемости», тем меньше масштабных, интересных людей идет в театральную сферу. Тем стремительнее театр превращается в узкопрофессиональное гетто, эдакую маргинальную (не элитарную, а именно маргинальную) сферу культурной жизни. Пока жива и бодра еще старая гвардия, сформировавшаяся в иные времена и в иных обстоятельствах, этот процесс не так очевиден. Но начинаешь думать о ближайшем будущем и не понимаешь, кто займет место Льва Додина, Петра Фоменко, Марка Захарова, Анатолия Васильева или Юрия Любимова. Кто станет репрезентативной фигурой театрального мира за его пределами через 10 лет. Свято место в недалеком будущем, кажется, будет пусто.


Последние материалы рубрики:
Немцы и эстетика безобразного, 01.11.2008
Хороший автор — мертвый автор, 21.10.2008
«Новая драма» подходит к концу, 29.09.2008