Жизнь как комедия дель арте

Современному россиянину все известно наперед и все «давно уже понятно», и этот тотальный детерминизм даже страшнее тотального цинизма

​Начало XXI века, полагаю, войдет в российскую историю как время редкостного расцвета конспирологии и небывалого роста числа прозорливцев и бойких интерпретаторов  действительности. Не припомню, чтобы какое бы то ни было событие общественно-политической и даже культурной жизни последних лет не было трактовано (не отдельными сумасшедшими, а весьма многочисленными группами людей разного возраста, разных профессий, разных социальных кругов и разного интеллектуального уровня) характерными зачинами: «иначе и быть не могло», «так оно все и планировалось», «тут мы видим грамотное исполнение соцзаказа» и «это просто игра в очередной многоходовке».

Разумеется, приступы конспирологии и прозорливости были характерны для человечества и прежде (Тэффи смеялась: в Париже в эмигрантские газеты навалом шли письма от ее бывших соотечественников о том, как они всё предвидели в 1913 году. Тэффи говорила: сколько же умных людей было в России, и как же при таких-то умах могло ТАКОЕ случиться). И тем не менее мне кажется, что эпидемия сейчас вступила в особо обостренную фазу.

Заметили ли вы, что слова «роль», «функция», «сценарий», «проект» стали самыми популярными словами отечественной публицистики, критики и аналитики — и просто обывательской речи последних лет?

В воспаленном воображении современного россиянина жизнь предстает эдакой комедией дель арте. Это совершенно не значит, что она всегда смешна. Это значит, что ход событий в ней легко просчитать, а действия персонажей легко объяснить. У комедии дель арте две характерные черты — наличие постоянных типов (масок) и наличие некоего набора постоянных сюжетов (сценариев). Текст роли в них не зафиксирован. Внутри сюжетной схемы у артистов всегда есть зоны импровизации. Кажется, что это дает исполнителю (и его герою) большую свободу, чем в обычном театре, в котором хошь не хошь, а говори текст по ролям — как написано. Но свобода эта мнимая. Финал в комедии дель арте вычисляется на счет три, а какое-либо перерождение персонажа не предполагается в принципе. Не зная сюжета «Короля Лира», невозможно понять, какую эволюцию претерпит этот герой. Не зная сюжета комедии дель арте, можно не сомневаться: Панталоне к концу спектакля так и останется самонадеянным, скаредным и похотливым стариком, а Бригелла — разбитным и находчивым малым. Вот пройдоха, вот простак. Такой-то будет одурачен, а такой-то одурачит сам. Сегодня играется такой сценарий, а завтра другой. Но это все одна большая игра, в которой роли жестко закреплены за участниками представления.

В современной России люди, в представлении других людей, не живут — они играют роли в комедии (дель арте), сюжеты которой несложно просчитать.

Медведев выдвинул Путина в президенты. Чему же тут удивляться? Иначе быть не могло! О том, что местоблюститель Медведев выдвинет Путина на третий срок, было известно умным людям еще до рождения Медведева…

Прохоров пошел в «Правое дело» — это был проект Кремля. (Кто бы спорил!) Прохоров вышел из «Правого дела» — таки это тоже был «проект Кремля», просто другой. Так сказать, вторая серия.

Кудрин заявил о своем выходе из правительства, Медведев обиделся, Путин «слил» своего министра. Только не надо эмоций. Все идет по плану.

Вот характерный комментарий из Фейсбука:

«…Есть роли и функции, закрепленные фюрером за каждой группой и фигурой. Если функция уже не нужна, фигуру или группу выводят из игры. Поскольку любая политическая активность есть по сути спектакль, то вывод из игры должен быть эффектным и назидательным, особенно для тех, кто забыл, что он не человек, а лишь носитель функции. 11 лет Кудрин был хорош. Берег казну, отказывал непонятливым и наглым и т.д. — само воплощение злобного скряги-западника. К выборам остро необходимо порадовать народ, уважить армию (кто знает, как оно все пойдет) — функцию нужно отключить».

Ужас положения даже не в том, что жизнь часто (а политическая жизнь пугающе часто) дает для подобных высказываний весомые основания (колумнист Financial Times прямо называет политику путинской России «политикой средствами заговора»), а в том, что никак иначе воспринимать реальность вообще (отнюдь не только политическую) соотечественники уже не могут. То есть пытаются, конечно, но им все хуже и хуже это удается. Эпидемия приобрела массовый характер, ею охвачены все слои общества и все сферы жизни.

Мой коллега Андрей Пронин, внимательно изучавший зрительские форумы известных театров, констатирует: современный зритель имеет обыкновение все объяснять очень прагматическими и простыми причинами и всему немедленно находить объяснение. Минимализм декораций — «деньги украли», пышность — «деньги отмывают», поют — «для кассы», танцуют — «на сценаристе сэкономили».

Таксист, подвозивший меня в аэропорт, горячо доказывал (я старалась хранить молчание, но это не помогало), что все без исключения митинги и за и против чего-нибудь — хорошо проплаченные акции соответствующих кругов. «Прям все-все?» — это был мой единственный вопрос уже у дверей Шереметьево. «Все!»

На форумах всевидящие аргусы, блюдущие общественную нравственность и прозревающие истинные причины событий, плодятся как кролики. Первый же комментарий после рецензии на впечатливший меня спектакль Авиньонского фестиваля в постановке Кети Митчелл:

«Уверен, что и спектакль Митчелл — тот еще суррогат. (Его просто нужно отпиарить для привоза в Москву)».

В самых невинных событиях гражданам мерещится некий умысел, план, сценарий. На сайте OPENSPACE.RU рухнул сервер. «Видимо, решили стереть таким образом неугодные комментарии», — пишет широко известный в узких кругах ЖЖ-юзер. И его френды не бегут от него в ужасе, как от опасного сумасшедшего, а, выразив робкое сомнение (а может, и впрямь рухнул?), продолжают интернет-общение.

Таксисты, блогеры и анонимные комментаторы на форумах — это, конечно же, особая разновидность homo sapiens.

Но эпидемия давно уже проникла в интеллигентную среду, в самый что ни на есть ближний круг. Даже в нем все чаще и чаще положительную рецензию на что-либо расценивают как пиар. Отрицательную — как наезд. Совокупность отрицательных рецензий — как спланированную акцию по совместному наезду.

Предположение, что кому-то может нравиться или не нравиться что-то просто так, кажется почти фантастическим. Если мне не нравится, так чего ж ему-то нравится? Не иначе как у него есть какой-то корыстный интерес.

Прозревание «подлинных» причин и сценариев стало подлинной паранойей современного общества. Наклеивание ярлыков («масок») — его любимым развлечением. Они раздаются щедро — словно визитки на важном симпозиуме. Чуть зазевался — и ты уже «фашист», «коллаборационист», «русофоб», «антисемит».

В жернова «проницаний» попадают самые разные люди: и известный журналист консервативного толка Максим Соколов (он, разумеется, продался режиму), и Татьяна Малкина, ставшая в дни путча символом свободной прессы (она оправдывала поступки Путина, когда «всем всё уже было ясно»), и Всеволод Бенигсен, написавший роман о диссидентах (он конъюнктурщик; я знаю его лично, и если он конъюнктурщик, то я этуаль Opera de Paris).

Я не к тому, что антисемиты, фашисты и конъюнктурщики вообще перевелись на грешной земле. Я о том, что недоверие сограждан друг к другу оборачивается неумением, а главное, нежелание увидеть в другом живого и сложного человека, а не вот эту самую маску. И уже почти никого не смущает, что, интерпретировав поступки другого в духе «комедии дель арте», тот, кто это сделал, сам в скором времени может стать жертвой «интерпретации». Он тоже будет воспринят не как живой человек, а как участник некоего проекта, функция, исполнитель некоей роли. И его слова будут истолкованы, как текст этой роли. Маховик раскрутился и набирает обороты.

Мы катастрофически разучились слышать и понимать друг друга. Мы уже не в состоянии воспринимать жизнь как реальную драму, в которой у человека могут быть убеждения и он говорит (снимает фильм, ставит спектакль, пишет роман или статью) пусть неправильно, с точки зрения другого человека, но искренно; в которой человек может заблуждаться, ошибаться, прозревать и даже перерождаться; в которой что-то может случиться не по заранее составленному плану, а по чистой прихоти судьбы.

Этот тотальный детерминизм есть порождение тотального недоверия друг к другу. Он, так сказать, осложнение главной болезни страны. (Об этом недоверии, к слову, свидетельствуют социологические опросы — их результаты выглядят прямо-таки устрашающе.)

Тем важнее в ситуации этого недоверия совершать (заставлять себя совершить) некое не интеллектуальное даже — душевное усилие, чтобы увидеть в другом человеке человека, а в жизни — жизнь во всех ее сложностях, неоднозначностях, во всей ее спонтанности и непредсказуемости (восклицания «мне с самого начала все было понятно», по-моему, просто нелепы; а прогнозы на 12 лет, которые не строит сейчас только ленивый, смешны: мог ли хоть кто-то сказать в 1910 году, что будет происходить в России в 1922-м, в 1980-м, что случится в 1992-м и т.д.). Жизнь редко разворачивается по сценарию и в соответствии с предсказаниями. Куда чаще она выкидывает удивительные фортели. И человек выкидывает (кто мог предположить, что из доблестного комсомольца и прожженного олигарха Ходорковского выкуется в горниле судьбы личность, исполненная стойкости и достоинства).

В трагедии «Макбет» ее протагонист совершает главное свое преступление, убийство короля Дункана, фактически в самом начале действия, но пьеса еще длится и длится. Зачем? Ведь всё с ним вроде бы ясно. В том-то и дело, что не все. До самого последнего момента судьба героя в его руках, он еще может ее изменить, вырваться из ведьминых чар. Или не вырваться.

Этим герой настоящей драмы (трагедии, комедии) отличается от маски из комедии дель арте. Про него, как и про саму жизнь, ничего не может быть «уже давно понятно».