Вацлав Гавел инсценировал свой «Уход»

Известный драматург вернулся из политики в театр, чтобы посмеяться над своими оппонентами и над самим собой

Имена:  Вацлав Гавел

Известный драматург вернулся из политики в театр, чтобы посмеяться над своими оппонентами и над самим собой

Премьера пьесы Вацлава Гавела «Уход», состоявшаяся недавно в пражском театре «Арха», вызвала восторг у критиков и у зрителей. Это редкое по нынешним временам единодушие, конечно же, объясняется тем, что Гавел — не просто писатель, он бывший президент Чехии, возглавивший ее после «бархатной революции» и довольно бесцеремонно вытесненный из власти нынешним президентом Вацлавом Клаусом.

Сюжет пьесы как раз об этом: канцлер некой страны Вилем Ригер теряет власть, а вместе с ней и роскошную виллу. Его соперник Властик Кляйн (трудно не заметить издевательского смысла имени: Властик для русского уха звучит так же, как для чешского, Кляйн по-немецки «маленький», а инициалы у злодея те же, что и у президента Чехии) хочет построить на месте виллы торговый центр, казино и бордель. Но все же главное в «Уходе» — отнюдь не публичное сведение счетов с действующим главой Чехии, новый экономический строй которой Гавел одним из первых назвал «мафиозным капитализмом». Пьеса, в сущности, о другом.

Экс-президент начал писать ее в конце 80-х, с презрением наблюдая, как отчаянно цепляются за власть коммунистические бонзы, которых он с друзьями-диссидентами беззаботно выкидывал на свалку истории. А дописал почти через двадцать лет, когда примерил шкуру политика на себя и понял, что она, как хитон, пропитанный ядом Лернейской гидры, намертво липнет к телу.

Его заинтересовала магическая природа власти, и в трактовке этой темы он пошел супротив давно сложившей в мировой драматургии традиции. Образ монарха, утратившего престол, всегда вызывал сострадание. Король Лир, Ричард II, Антоний и Клеопатра... У Гавела «престол» — пустая фикция, а его утрата — всего лишь фарс. В этом он родствен Владимиру Набокову, который в «Истреблении тиранов» советовал вышучивать смехотворную убогость власти. Перед Гавелом, однако, стояла куда более трудная задача — вышутить самого себя. И у него хватило внутренней свободы сделать это.

Он не щадит своего героя, издевается над его крахом. Но тень величия, которой традиционно наделен низложенный властелин, сохраняется в глубине зрительского сознания. Это противоречие и содержит в себе мощную сценическую энергию. Когда новоявленный Лир катается по сцене под проливным дождем, он вызывает одновременно сочувствие и презрение. Аналогичный эффект рождает и образ «вишневого сада», который Гавел тоже использует в пьесе — вилла Ригера окружена чахлыми вишнями. Мы уже готовы привычно сопереживать «лишенцу», но уж коли на месте сада собираются возвести бордель, сочувствие оказывается невольно окрашено иронией.

Когда Гавел стал президентом и занял старинную резиденцию в Пражском граде, он созвал туда уличных фокусников и жонглеров, чтобы изгнать духов неправедной власти. Духи оказали серьезное сопротивление. Иллюзии «бархатной революции» быстро рассеялись. Как политик Гавел потерпел поражение. Теперь он взял реванш как художник.