Иван Вырыпаев: «Честный человек сегодня не может заниматься искусством»

Автор «Кислорода» рассказал OPENSPACE.RU о финансовом и творческом кризисе и о том, почему сегодня нельзя сыграть Нину Заречную

Имена:  Иван Вырыпаев

В рамках фестиваля NET драматург, режиссер и актер Иван Вырыпаев представил на малой сцене театра «Школа современной пьесы» свой новый проект, основанный на стихах казахского поэта Абая Кунанбаева. Прославившийся семь лет назад «Кислородом», «Бытием №2» и «Июлем», Вырыпаев постепенно пришел к выводу о том, что засевший в глубоком кризисе театр и искусство в целом сегодня должны быть подобны «Черному квадрату» Малевича, из которого каждый вычитывает свои смыслы. Что нужно вычитывать из спектакля «Объяснить», узнала АЛЛА ШЕНДЕРОВА.

— Вы какой-то колобок, отовсюду укатываетесь — «Кислород» делали в Театре.doc, «Июль» выпустили в «Практике». Два года назад пришли туда арт-директором, но быстро ушли. Не любите ходить на службу?

— Почему не люблю? Просто у меня не так уж часто это получается. Служил-то я всего три раза — в Магаданском театре, в театре на Камчатке, потом вот в «Практике». Я, кстати, сейчас с удовольствием поставил бы спектакль в Театре.doc. Но вот, например, «Объяснить» не поместится в доковском подвале — для него нужен высокий потолок, большое пространство. Традиционные «императорские» сцены как устроены? Сцена выше зрительного зала. А нашему поколению нужно, чтобы сцена была ниже зала, потому что пол тоже «играет». Но таких площадок в Москве, кажется, всего три: малая сцена МХТ, сцена ЦИМа и малая сцена «Школы современной пьесы». Я вообще считаю, что этот зал — один из лучших в Москве по акустике.

— А как вы сюда попали? Иосиф Райхельгауз позвал?

— Иосиф Леонидович мне давно говорил: хочешь — приходи ко мне в театр. Вот я вспомнил его слова и пришел. Он меня ни о чем не спросил, дал нам все бесплатно: площадку, цеха… Это вообще удивительно милый, грустный, немножко старомодный театр. Сейчас все театры переживают времена глубочайшего упадка, а у них там все еще теплится что-то человеческое, люди друг с другом здороваются…

— А как все это началось — увлечение поэзией Абая?

— Сначала было так: вот казахская поэзия, а вот я. И, если честно, мне не было никакого дела до Абая. Вообще никакого. И переводы, если честно, плохие, вернее, неточные. Вот мы остановились, осознали все это и пошли на сближение. Решили ничего не выдумывать, не писать никакого сценария. Мы как бы достали свой спектакль из пустого пространства.

— В пресс-релизе вы утверждаете, что Абай Кунанбаев акмеист.

— Сам он, конечно же, не знал, что он акмеист, но принцип акмеизма, когда главное — звучание, соблюдал. Его ведь и сами казахи не могут перевести: он же придумывал слова, по-новому их соединял. Его стихи — поток мыслей. Скажем, у него есть стихотворение, в котором он описывает коня. Примерно так: «Челка как блики солнца, отражающиеся на шкуре барана...». Казахские педагоги, которые с нами работали, говорят: по части словотворчества и силе звучания это фантастика! А в переводе на русский выходит так: «О, хороший мой конь, у него челка — как у барана...». Русские читают и думают: вот она поэзия малых народностей, они хвалят своих животных — ну и здорово. Мы, начав делать спектакль, поняли, что все не так, но не знаем, что с этим делать. Вот это состояние, когда ты не знаешь, как играть, и не знаешь, как ставить, — самое ценное в сегодняшнем театре.

— А почему в вашем спектакле два эпиграфа? Один — высокоумный, из книги Владимира Мартынова: «Сочинение музыки сегодня есть гальванизация трупа», а другой — из крыловского «Квартета»?

— Мартынов написал о том, что честный человек сегодня не может заниматься искусством. Если кто-то говорит, что делает искусство, он либо врет, либо заблуждается. Делая наш спектакль, мы хотели сказать, что в театре наступает время черного квадрата. Сегодня нельзя ставить по-настоящему: нет адекватности восприятия. Перед тем как выйти на сцену, актеру нужно ответить на какие-то вопросы. Вот если актриса играет Нину Заречную, она должна объяснить, почему она произносит этот текст — ведь так сегодня не говорят, и почему она в таком странном платье. Если же она произносит этот текст в современном платье, то все это выглядит еще глупее… В общем, постпостмодернизм. Мартынов правильно сказал: сегодня уже невозможно исполнять музыку в консерватории. Недавно я был на концерте «Виртуозов Москвы» в питерской филармонии. Они играют симфонию Бетховена, а зал не готов. Люди не держат паузу, роняют номерки, хлопают между частями. Если бы Спиваков был честным, он бы сыграл в маленькой темной комнате на десять человек — и мы бы слушали, опустив головы. Все это не умаляет его талант, он, может, играл грандиозно, но эффекта нет. И так сейчас во всех областях искусства. Все, что можно сейчас сделать, это сыграть концерт о кризисе концерта.

— В кризисные времена звучит особенно хорошо…

— Это вовсе не значит, что люди сейчас не испытывают духовного подъема. Просто у нас сегодня концепция на концепции сидит и концепцией погоняет. Вот я вам начну читать Абая, а вы спросите: а почему у вас тут такие эмоции? То есть вам понадобится концепция.

— По-моему, вы, как обычно, сгущаете краски и немного мистифицируете. Второй эпиграф спектакля — «А вы, друзья, как ни садитесь…» — относится к артистам или к зрителям?

— Нет, он к нашим актерам, которые пытаются играть на виолончели, скрипке, флейте и аккордеоне. Об этом и спектакль — что нужно играть не умея. Так сегодня честнее.

— В программке вы обещаете, что в спектакле будут похороны «застреленной охотниками семьи медведей». Что-то я их не заметила…

— Был такой хороший эпизод про медведей, но мы его вырезали, он уводил в сторону. Мы ведь долго репетировали, полгода, — многое поменялось. Наши актеры Каролина Грушка и Алексей Филимонов — из моего фильма «Кислород», Валера Караваев — из «Школы современной пьесы», Ольга Смирнова — недавняя выпускница Олега Кудряшова. Она, кстати, у Миндаугаса Карбаускиса репетировала в «Котловане», но у него пока не вышло. Он ведь умный, талантливый человек — потому у него тоже сейчас не выходит...

— Да почему не выходит-то?

— Не выходит сообщить новость, повернуть зрительское сознание. Вот один мне вчера сказал после нашего спектакля: «Оказывается, казахи тоже люди». А другой: «Я впервые увидел человека. Мы все время чего-то говорим, а тут вдруг замолчали, я раз — и на человека посмотрел». По-моему, это дорогого стоит.

— Ну, хорошо, а что с вашей киноверсией «Кислорода»?

— Три миллиона долларов! И ведь я, делая его, думал, что его покажут в массовом прокате, люди посмотрят, станут размышлять. А теперь прокатчики говорят: артхаус, народ не пойдет, давайте его короткими копиями. А туда столько труда вложено, столько новых технологий, вы себе не представляете! И ничего этого, оказывается, не нужно. Тогда зачем мы столько денег потратили?! Лучше бы продюсеры их пустили на благотворительность. Я теперь думаю на фильмы больших денег не тратить — это кощунство. И вообще, кризис — это справедливо. Люди привыкли получать та-акие деньги ни за что. Вот сейчас наконец-то оценят себя адекватно.

Еще по теме:
Мария Хализева. «Объяснить» Ивана Вырыпаева, 01.12.2008

Последние интервью раздела:
Геннадий Хазанов: «Давайте я тогда за цензуру буду…», 06.11.2008
Томас Остермайер: «Я не люблю, когда Германию представляют в качестве жертвы», 29.10.2008