Цирк в Театре Наций

Андрей Могучий поставил в московском Театре Наций свой самый социальный и, можно сказать, политический спектакль − Circo Ambulante

Имена:  Алексей Ингелевич · Альберт Филозов · Андрей Могучий · Лия Ахеджакова · Максим Исаев

В декабре прошлого года, отвечая на вопрос OPENSPACE.RU, нужно ли идти на митинг протеста на проспекте Сахарова, режиссер ответил: «У меня двойственное отношение к акциям протеста. Конечно, терпеть сил уже нет. Конечно, надо что-то менять. Конечно, любая движуха лучше апатии и лизоблюдства. Но пока ситуация развивается “против”, а не “за”. Ясно понимаешь, “кто они”, и абсолютно неясно, “кто мы”. И мне это кажется опасным. Революционный романтизм — великая вещь, и сердце мое с революцией. Но на месте разрушения предпочтительнее чистота, а не пустота. В отличие от 91-го на будущее надежды нет. По крайней мере я ее (надежду) не питаю. Первая реакция — началось!!! Вторая — что дальше???»

Похоже, спектакль Circo Ambulante целиком вырос в русле этих тревожных размышлений, питался ропотом возмущенного Фейсбука и эйфорией уличных демонстраций. Собственно, и родился он, по признанию Андрея Могучего, из простой ассоциации: Лия Ахеджакова — Дон Кихот (она наверняка приходила в голову многим, кто слушал обошедшую весь интернет речь артистки против «партии жуликов и воров»). И вот вокруг фигурки хрупкой маленькой женщины в латах стали накручиваться истории, детали, образы. А поскольку фантазии режиссеру и его соавтору, создателю театра АХЕ Максиму Исаеву не занимать, накрутили они столько, что хватило бы на дюжину постановок.

Действие их сюрреалистического гиньоля происходит на каком-то отрезанном от цивилизации острове — судя по всему, осколке советской империи, которым теперь управляет местный царек, Обер-кондуктор. От былого величия на острове остался заброшенный металлургический завод, отравивший атмосферу (на улицу можно выходить лишь в противогазе) и действующий мясокомбинат, где готовят стратегический продукт «бычьи семенники» — виагру и мумие в одном флаконе. «Мездрение, мутовка, жиловка, жирование, кишкование», — деловито перечисляет фронт работ распорядитель, карлик Давид (любимый актер Могучего Алексей Ингелевич). Работницы комбината колотят палками бычьи туши из старых пальто и ловким движением мачете отрубают им мошонки. Среди расторопных витальных баб трудится и тихая, молчаливая Мария (Лия Ахеджакова) — женщина трудной и неординарной судьбы.

«Мой папа был диверсантом, — доверительно сообщает героиня. — Он взорвал металлургический завод в Польше, а потом стал инвалидом и пошел работать в цирк». В цирке отец Марии метал ножи в свою жену, а когда та сбежала с жонглером из Пскова, переключился на дочь, но в подпитии отсек ей ухо. Истекающую кровью девушку подобрал проезжий металлург и увез на Кубу, где разведывал месторождения никеля и площадки для ракет ПВО. Эту мыльную оперу можно рассказывать еще долго: о том, как «рыцарь доменных печей» стал изменять своей «Дульсинее», как та написала анонимку в партком и мужа уволили с работы, а потом инсульт на двадцать лет приковал его к кровати. Но все это — истории, оставшиеся за кадром.

А на сцене тем временем кипит жизнь. Туда-сюда ездят огромные металлические конусы: снаружи — потухшие трубы завода, внутри — убогое совковое жилье. Вокруг бегают белые медведи с шизофреническими плакатами «С нами мох» или «Герда, икай» − это обдолбанные художники-акционисты из местной арт-группировки (чуть не написала «Война»), воображающие себя новыми крестоносцами. Рядом ведут подпольную работу террористы, делающие взрывчатку из бычьего семени. По телевизору показывают реалити-шоу «Битва с акулами», а диктор гомеровским стихом шпарит про открытие нового цирка в кратере вулкана. Уровень абсурда зашкаливает, когда Мария, получив прикладом по голове, по ошибке попадает в морг и видит, как загробных дел мастера латают мертвецов и отправляют обратно на улицы города.

Что за бред, скажете вы. И будете правы − пьеса Могучего и Исаева действительно напоминает порой графоманский опус. Но вот фокус: то, что выглядит в пересказе полным безумием, на сцене начинает действовать. Сгущающийся мрак антиутопии наводит на зал какой-то леденящий, гипнотический ужас. Не знаю, у кого как, а у меня по спине бегали мурашки, когда обезумевшая мать (Ольга Лапшина), переходя в отчаянии на польский язык, металась среди людей в противогазах, разыскивая сына, увезенного на потеху Обер-кондуктору.

Собственно, именно в этом — в столкновении живого, человеческого и мертвого, механического — и есть, по-моему, основной нерв спектакля. Главными носителями таких архаичных понятий, как любовь, честь, достоинство, совесть, тут, безусловно, выступают Лия Ахеджакова и Альберт Филозов, играющий прикованного к постели Антона. Их маленькая бедная квартирка, с застиранным бельем, кастрюлями в горошек и склянками от лекарств, — единственный уголок тепла и уюта в этом враждебном, агрессивном мире. А тонкая и искренняя игра немолодых актеров перевешивает тонны сложносочиненных декораций и сценических аттракционов. А как красив и величественен седовласый Филозов, вдруг встающий со своего одра, чтобы убить тирана! И как трогательна Ахеджакова, надевающая железные латы Дон Кихота, чтобы продолжить дело погибшего мужа. Свою битву с системой они заранее проиграли — и прекрасно знают это. На смену одному Обер-кондуктору в облике придурковатого клоуна тут же придет другой, и за его спиной так же будет стоять серый кардинал — политтехнолог. Но иначе они не могут. Этот самоубийственный акт протеста, это глупое и бессмысленное, наивное и прекрасное донкихотство — знак, отделяющий живых от мертвых.

«Очнитесь, люди! Вы свободны! Вас просто околдовал злой Кащей», — бросает Ахеджакова в зал, как когда-то в советские времена делали на Таганке. Возможно, в устах другой актрисы такой открытый революционный призыв сегодня звучал бы глупо и наивно. Но Лия Меджидовна полностью оправдывает произносимый текст. В какой-то момент она выходит из роли, и мы видим уже не работницу мясокомбината, а народную артистку с сильной гражданской позицией, словно продолжающую свое знаменитое видеообращение. И у нас нет оснований ей не верить.

Спектакль Могучего и Исаева — неровный, избыточный, перегруженный ненужными деталями и еще явно сырой — вызывает разные ассоциации. Приходилось слышать и про сатирический «Багровый остров» Булгакова, и про «Корабль дураков» Бранта. А еще можно вспомнить «Дракона» Шварца. Ведь история эта, при всей своей формальной изощренности, чисто сказочная, идеалистическая. Вслед за «Счастьем» по мотивам «Синей птицы» Метерлинка, где Могучий в открытую говорил с детьми и взрослыми о жизни и смерти, о любви и самопожертвовании, в своей версии «Дон Кихота» он так же прямо, с юношеским романтизмом и азартом мечтает о революции. А мечты — это дело такое, взрывоопасное, почище бычьих семенников. Глядишь, к весне рванет.