«Невозможен сегодня на сцене актер, играющий Отелло»

ДМИТРИЙ ВОЛКОСТРЕЛОВ и КСЕНИЯ ПЕРЕТРУХИНА рассказали о том, почему в их театре не должно быть артистов и декораций

Имена:  Дмитрий Волкострелов · Ксения Перетрухина · Павел Пряжко

ТЮЗ имени Брянцева, театр с легендарным прошлым и непростым настоящим, выпустил одну из самых ожидаемых премьер петербургского театрального сезона: Дмитрий Волкострелов в соавторстве со сценографом Ксенией Перетрухиной выпускает спектакль по «Злой девушке» Павла Пряжко. АНАСТАСИЯ МАТИСОВА расспросила Волкострелова об обстоятельствах его дебюта на подмостках репертуарного театра, а Ксению Перетрухину — о роли художника в современной драме.


Дмитрий ВОЛКОСТРЕЛОВ

— Вы не впервые ставите Павла Пряжко. Почему после «Поля», «Запертой двери» и «Солдата» вы обратились именно к «Злой девушке»?

— Я прислал Адольфу Шапиро (худрук петербургского ТЮЗа. — OS) три пьесы Пряжко. Он их прочитал и сказал, что это хорошая литература для театра. Особенно ему понравилось «Поле» — он вообще сказал, что сам ее поставит. Я же больше всего хотел сделать «Злую девушку». На тот момент это была последняя пьеса Пряжко, и у меня к этому тексту еще не сформировалось какого-то определенного отношения, а я очень люблю, когда отношение формируется в процессе работы. Я предпочитаю иметь дело с текстами, бросающими мне, как режиссеру, вызов. А «Злая девушка» невероятно сложна для постановки. На первый взгляд кажется, что она вообще не похожа на пьесу и имеет форму и вид киносценария, таковым при этом не являясь. Это пускай и сложносочиненная, но пьеса. Паша (Пряжко. — OS) обогащает и переосмысливает театральный язык с помощью приемов, характерных для кино. Фактически мы заняты поиском способов воплощения киноязыка на театральной сцене.

— Как вы проводили актерский кастинг?

— Никакого кастинга, в сущности, и не было. На первой встрече мы познакомились, посмотрели, послушали и обсудили «4’33» Кейджа (ничего более классического в музыкальном искусстве для меня не существует). После чего мне показалось, что мы все сразу друг про друга что-то поняли, и, исходя из этого, кто-то остался, а кто-то ушел.

— Влияет ли на вас контекст театрального стационара вообще и ТЮЗа в частности? Учитываете ли вы его в своей работе?

— Возможно, я грубо нарушил профессиональную этику, но однажды на репетиции я сказал актерам, что прихожу репетировать не в ТЮЗ им. Брянцева, а на пятый его этаж — в Белый зал. Мы работаем, гремят звонки дневных спектаклей, мы их слышим, только и всего. Можно еще выйти на балкон и увидеть наполненное детьми фойе. К стыду своему или нет, но я не знаю, какой жизнью на самом деле живет театр. Мне важнее контекст конкретного текста и конкретного пространства, в котором мы его реализуем.

— Как бы вы оценили изменения, которые произошли в вашем отношении к профессии за последние годы?

— Прежде всего, я открыл для себя драматурга Павла Пряжко. Это, пожалуй, одно из главных событий в моей жизни. Знакомство и дружба с этим человеком оказывают сильнейшее влияние на мое понимание театра, жизни, да вообще всего. Собственно, после обучения у Льва Абрамовича (Додина. — OS) и студенческой работы над романом Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» именно Пряжко поменял мое понимание театра: того, что может происходить на сцене, а чего происходить не может; кем должен быть актер на сцене и так далее.

— И кем же должен быть актер на сцене?

— Виноват, не должно быть актера, должен быть человек. Ну невозможен сегодня на сцене актер, играющий Отелло. То есть в какой-то определенной системе координат — пожалуйста. Я вот тут недавно наблюдал, как в Саратове ставили «Отелло» — и ничего, почему бы и нет. Но в моем театре такого быть не может.

— Почему?

— Потому что Отелло — это не человек, а персонаж. У него, разумеется, был реальный исторический прототип, но великий драматург Вильям Шекспир мощно его трансформировал. И превратил в плод воображения прекрасного, замечательного, грандиозного поэтического воображения художника. Знаете, в том же самом Саратове на шекспировской лаборатории (творческая лаборатория «Четвертая высота» на Шекспировском фестивале. — OS) я понял, что не могу ставить пьесу «Гамлет». Просто не вижу для себя личной необходимости заниматься вымышленным персонажем, вымышленным образом, за которым тянется несколько веков смыслов. Я занимался бы не Гамлетом, а культурными слоями. И зритель тоже — он будет следить не за историей, а за Историей. Куда более правильным мне кажется опыт Кристиана Люпы: ставя спектакль «Персона. Мэрилин», он работает с реальным человеком и реальной Мэрилин Монро. А в России театр традиционно был местом бегства от реальности — мы же все, если разобраться, от нее бежим. А зачем? Почему бы не заниматься ею, не осмыслять ее?

— В саратовском «Гамлете» вам это удалось?

— Да, поскольку я ставил не вполне «Гамлета». У нас получилась история про то, как мы, сегодняшние, понимаем центральный монолог этой шекспировской пьесы. Я ходил по Саратову и брал у случайных встречных интервью, цитируя монолог и спрашивая, возникал ли у них вопрос «Быть или не быть» и что они обо всем этом думают. Поиск Google по блогам при запросе «Быть или не быть…» выдает 14 тысяч страниц, какие-то тексты мы использовали. Записали наши обсуждения этого монолога во время репетиций. Оттолкнувшись от него и осмыслив наше к нему отношение, мы получили картину современного мира. Повторюсь, мы размышляли не о Гамлете, но о сформулированном им вопросе — самом, наверное, главном для человека.

— Чем планируете заняться во второй половине сезона?

— Сразу после выпуска «Злой девушки» театр POST в полном составе уезжает отдыхать в Индию, чтобы по возвращении взяться за постановку эпического цикла Марка Равенхилла Shoot/get treasure/repeat. Мы хотим поставить все шестнадцать пьес; это очень большой проект, требующий серьезных финансовых, временных и творческих возможностей. Но осуществить его необходимо: темы, которые поднимаются Равенхиллом в этом цикле, кажутся мне очень важными. Можно, конечно, спорить, зачем отечественному театру пьесы, которые ставят под вопрос понимание основных европейских ценностей — свободы и демократии. Зачем такая драматургия в стране, где свободы и демократии вообще не существует? Я об этом много думал — и в какой-то момент понял, что, если этих самых ценностей нет в обществе, это ведь не значит, что их в глубине души нет у меня и у вас. То есть мы не просто должны — мы обязаны говорить о них.