«Театральный альманах» в ЦИМе

Необычная акция нового худрука ЦИМа Виктора Рыжакова: лучшее из «Альманаха» смотрите на OPENSPACE.RU

Ажиотаж и толкучка на входе. На «Альманах» собралась, наверно, вся молодая театральная тусовка Москвы. Оно и понятно ‒ акция-то разовая.

Более шести часов длился этот марафон: показ за показом с семи часов вечера до чуть ли не двух часов ночи. Проект был задуман и реализован Ксенией Орловой и Сабой Лагадзе (продюсерская команда vottebe), создателями «Театральной бессонницы».

Суть вкратце такова: на 10‒20 минут любому желающему была предоставлена сцена Центра им. Вс. Мейерхольда для театрального высказывания на тему «Свобода». После жесткого отбора заявок в итоговую афишу вошло двадцать показов. И, ясное дело, выступающих можно было легко поделить на тех, кто очень хотел, и тех, кого очень попросили, ‒ среди последних особо выделялись Павел Семченко (группа АХЕ), Liquid Theater, Илья Шагалов и Кирилл Вытоптов.



На общем фоне первой части (в ней преобладали невнятные, нелепые и невообразимые действа) провальный по гамбургскому счету показ Павла Семченко показался шедевром, а банальное решение выпускников Дмитрия Крымова ‒ вершиной лаконичности и театрального вкуса. Во второй части ряды зрителей все больше и больше редели. Зато ближе к финалу начались откровения.

Перед описанием упомянутых «откровений» невозможно удержаться от нескольких строк о своего рода антиоткровениях.

Итак, первый (анти)герой «Альманаха» ‒ Денис Бородицкий. Это было мощно. Рослый крепкий мужчина невыдающейся гибкости, в черной юбке, в течение пятнадцати минут изгибался, прыгал, махал руками, широко переступал ногами, приобнажался, принимал скульптурные позы и, завершая свой опус, притворился статуей Давида Микеланджело. Все это ‒ без тени иронии.

После Дениса Бородицкого бояться было уже нечего, и оттого одолела скука. Из состояния равновесия вывел петербургский театр «Кадарт» с образцом мегаархаичного театра и самозабвенной игрой костюмированных артистов: они показали сцены из пьесы некоего Герберта Бергера «По одежке протянешь ножки». Впервые я наблюдал столь искреннюю актерскую отдачу в типичнейшем бульварном водевильчике. Так громко никому не аплодировали в тот вечер. Гости из Петербурга явно не заметили в этих аплодисментах бурю злой иронии.

Когда, уже за полночь, случился апофеоз невразумительности под названием «Перекур на дороге» (режиссером назван Корней Брусков), хотелось бежать прочь. Удержало чувство профессионального долга, а главным образом — гамбургеры. Нескольким счастливчикам из опустевшего и оголодавшего зала досталось по гамбургеру от актрисы, игравшей юную проститутку.

Вообще, «Альманах» явил нам живописный и не очень радующий срез современного молодого театра во всех его проявлениях. Мы видели (хоть и в таком диком варианте, как у Дениса Бородицкого) пластический театр, артистов-сценографов Крымова, эксперименты Семченко из АХЕ, работу подрастающего поколения литовского театра в России в лице Видаса Барейкиса, опыты с современной драматургией («Красная чашка» Ивана Орлова по пьесе Михаила Дурненкова), политический театр (отрывок из «Преступления и наказания» Марка Равенхилла, поставленный неким ybox), попытки существования в постдраматическом пространстве («Уровень 0» группы «О+О» и перформанс Liquid Theater), бескомпромиссную архаику («Кадарт»), а также множество пограничных недоразумений. Срез был дан без прикрас. Тем заметнее оказались на его фоне отдельные (очень редкие) удачи.

Первым интересным открытием стал перформанс театральной художницы Наны Абрашитовой «Инструкция». В глубине темноты сцены, сбоку, тусклое пятно — это гора мусорных мешков. Мешки начинают шевелиться, расползаться. Мы видим молодых людей, с трудом избавляющихся от сложносочиненных узлов и слоев полиэтилена. Выбравшись, они сидят на полу, тишина. Голос сверху обращается к ним: «Мы будем рады сотрудничеству с вами», «Не поперхнитесь», «Осторожно, двери закрываются». Слушают внимательно, настороженно. По одному резко встают, уходят… Так сказать, на свободу. Или в другую несвободу.

Следом — сразу. Молодой серебренниковец Илья Шагалов просит помочь зрителей убрать оставшийся на сцене исходящий реквизит. Сценическое эссе Dominus Morfius по Сартру и Достоевскому — образец безупречного стиля и абсолютной актерской органики в предельно условной системе. Три персонажа — два босых молодых человека в черных костюмах-двойках (Александр Горчилин и Филипп Авдеев) и женщина в облегающем черном платье (Светлана Иванова-Сергеева). Молодые люди в простых картонных масках телесного цвета, с нарисованными на них аккуратными усами и глазами, где на месте зрачков актерам оставлены небольшие отверстия. Такие отверстия не допускают периферийного зрения, они диктуют актерам арлекиновскую пластику. Актеры кричат, широко жестикулируют, пинают друг друга. В какой-то момент снимают маски, пластика меняется на человеческую. Мать просит сына обнять ее как мужчина женщину, тот теряется. «Кого ты любишь больше — Бога или маму?»

Актер лежит на спине, пытается ртом дотянуться до свисающего сверху на длинном проводе микрофона, описывает от первого лица самочувствие погребенного — раз в минуту на его закрытый глаз падает капля. Это диалог с Богом, которого он будет презирать за свои муки даже в случае освобождения от них.

Следующая команда во главе с Юрием Муравицким и Германом Грековым, по мысли организаторов, наверняка была призвана представить новодрамовские круги, но грамотный, стильный и законченный мини-спектакль по своей форме и устремлениям был ближе скорее театру академическому. Вернее, к тому, каким академический театр быть должен. Перформанс «Свободные люди» уверенно и пылко исполнен тремя артистами: Александрой Ребенок, Антоном Кукушкиным и Ольгой Ефремовой. Три «просветленных» человека с придыханием обмениваются идиотическими историями своего «просветления». Плавно диалог переходит к насущным проблемам их совместного бизнеса, связанного, вероятно, с «просветляющими» тренингами. Сами того не замечая, они начинают друг на друга огрызаться, дело доходит до драки. Такая вот свобода.



Ну и, наконец, заключительный перформанс Liquid Theater под названием Sativa Liberum. В программке «Альманаха» команда (ведомая Дмитрием Филипповым и Алексеем Жеребцовым) написала следующее:

«Мы решили подойти к теме свободы в постконцептуальном ключе.
Мы двигаемся со стороны, противоположной театру-образу-представлению.
Мы постараемся “сконструировать” событие из других элементов.
Или деконструировать уже имеющиеся».

Слова оказались не лишены смысла. На пустую сцену вышел человек с текстом в руках и сразу предложил правила: «Когда вы услышите “закройте”, закройте глаза, когда услышите “откройте” ‒ откройте. Это в ваших интересах. Но вы свободны в своем решении». Далее звучал объемный текст определения из словаря Ожегова слова «свобода», со вставленными в него словами «закройте» и «откройте». Этот прием избавил режиссеров от почти невыполнимого на большой сцене киношного приема ЗТМ. Мы видим пустую сцену, закрываем глаза. Открываем, видим ковыряющегося в носу Адмирала Ночина из группы «Пакава Ить». Закрываем. Открываем — видим на полу рядом с ним его знаменитую тубу. Высвечиваются прожектором отдельные люди из зала в качестве того или иного примера. В какой-то момент на сцене уже более десятка человек, вовсю шпарит струя дым-машины, направленная поверх зрителей. Сцена пустеет, над зрителями густой синий туман, тихая музыка ‒ «малиновый звон», не иначе. Из тающего дыма появляются семеро, разворачиваются спинами к залу. На спине у каждого по букве: «С», «В», «О», «Б», «О», «Д», «А». Уходят пятеро, ненадолго задерживаются «Д» и «А». Немногочисленные выжившие и не уснувшие на очередном «закройте» зрители во втором часу ночи достигают истинного просветления.

По поводу «Альманаха» было много толков. Мол, нужен более осмысленный отбор, жесткий регламент , меньшее количество участников и т.д. Это верно. Но ближе к концу мероприятия у меня мелькнула другая мысль: я представил себе площадку, где каждый день в режиме нон-стоп с утра до ночи сменяют друг друга театральные коллективы: все бегают, что-то рассказывают, поют, молчат, пускают дым, обливаются краской и т.д. А в зале человек пять ‒ десять: спят, смеются, кричат, жуют, приходят, уходят. Кто знает, может, вообще в театре все к чему-то подобному и движется. И это невообразимое изобилие радует, с одной стороны, и очень удручает ‒ с другой.