Виктор Рыжаков: «Не надо сидеть и ждать, что кто-нибудь напишет новое “Горе от ума”»

Известный режиссер об Александре Володине, Аркадии Райкине, Камчатке и театре в формате 3D

Имена:  Виктор Рыжаков

Последнее время Виктор Рыжаков несколько неожиданно для всех стал одним из хедлайнеров столичной театральной жизни. Долгое время он существовал в режиссуре достойно, но скромно — как-то на обочине. Его постановки по пьесам Ивана Вырыпаева, от «Кислорода» до «Июля»,

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

гремели, но сам постановщик отчего-то оставался в тени их громкой славы. В этом сезоне Рыжаков вышел из тени. Он выпустил сразу две премьеры на самых престижных сценах Москвы — «Прокляты и убиты» по Виктору Астафьеву в МХТ им. Чехова и «Пять вечеров» Александра Володина в «Мастерской Петра Фоменко». Недавно последовало еще одно заманчивое предложение — по приглашению Константина Райкина Виктор Рыжаков работает сейчас в «Сатириконе» над спектаклем «Маленькие трагедии». Ольга Фукс попыталась узнать у режиссера, на которого вдруг все разом обратили внимание, какой театр он любит, где был все это время и как оказался на Камчатке.


— С чем опаснее иметь дело: с пьесами, которые требуют поиска совершенно нового языка (вроде вырыпаевского «Июля»), или с произведениями, за которыми тянется шлейф культового кино («Пять вечеров», «Сорок первый», «Маленькие трагедии»)?

— Никогда не задумывался, с чем буду иметь дело — со «шлейфом» или с чистым листом. Не то чтобы я такой бесстрашный, но при выборе текста у меня включаются какие-то другие механизмы. Главное, чтобы у меня возникла потребность с данным текстом вступить в диалог. Как с «Пятью вечерами» — они меня полжизни сопровождают. Для меня это история возвращения к самому себе, к своим нереализованным мечтам. Разговор о том, что не пропадает в человеке, прорастая сквозь любой «асфальт». У Ильина в жизни было две мечты — химия и эта женщина-звезда Тамара. Семнадцать лет изломов и ударов судьбы приучили его к мысли, что и химия без него прекрасно существует. И женщина, может быть, тоже. И вот он встречает ту, что ждала его, засохла, из звезды превратилась в комочек, в жалкое, изломанное, убогое существо. Он ведь встретил не ослепительную красавицу — и все былое… Нет! Но именно это жалкое создание разбудило его веру — мечту реализовать можно! Это больше, чем возвращение к женщине, — это возвращение к самому себе.

— А лагерное прошлое Ильина, вообще исторический контекст этой любовной истории для вас были не важны?

— Все в жизни важно. Но в нашем случае важен человек, который не смог преодолеть социальных обстоятельств. Сначала упрятали его, а потом он сам прятался от мира. Не находил в себе возможность вернуться. Поверил, что вся его жизнь намоталась на баранку, которую он на Севере крутит. Сегодня таких людей масса — им всего лишь на соседнюю улицу порой надо вернуться, чтобы вновь обрести себя. Либо общество уничтожает человека, либо он сам себя уничтожает, подчинившись законам общества. Сам принимает эти законы, сам отдаляет себя от юношеской мечты и, может быть, от главного в жизни.

— Каким вам запомнился Александр Моисеевич?

— Наши встречи проходили в Москве, на Малой Грузинской, где у него была однокомнатная квартира. В тот период я хотел поставить «Старшую сестру» в Пушкинском театре, был очарован этой историей. Но Володин настаивал, что в написанном виде ее ставить стыдно, надо бы переписать. И вот под предлогом переписывания мы встречались ежедневно с одиннадцати до двух. Разумеется, выпивали. Больше, конечно, он. А я так… поддерживал, боялся что-то важное пропустить. И бесконечно слушал его истории и рассуждения о жизни. А иногда мы просто молчали. Все, что я делаю с тех пор, определено тем общением. Как будто продолжается этот наш важный диалог.

— Вы руководите фестивалем «Пять вечеров». Легко ли каждый раз собирать его афишу, чтобы это были не просто названия одного автора, а настоящие театральные достижения?

— А мы и не ставим такой задачи. Главное, побыть какое-то время в пространстве Володина. Меня преследует образ театра как некой заправочной станции: приехал человек, получил кислород, подзаправился и может какое-то время еще продержаться. Чем дольше живет фестиваль, тем больше на нем появляется молодых людей. Значит, из огромного количества мест, куда они могли бы пойти, они выбрали почему-то «володинское». А то, что питерские зрители полюбили «Пять вечеров», — факт: билеты на спектакли зачастую не достать. И пусть памятью о Володине будет не памятник, не идол, а это его особенное «володинское» пространство.

— Скоро вы начинаете новую большую работу — «Маленькие трагедии» в «Сатириконе» к столетию Аркадия Райкина. Откуда возникло такое сочетание?

— Мы давно мечтали с Константином Аркадьевичем встретиться в совместной работе. Но то, что это оказалось приурочено к юбилею уникального артиста, не случайно. Так же как и удивительный текст Пушкина, который — так исторически сложилось — до сих пор полностью не открыт для драматического театра. Знатоки до сих пор спорят: а «Маленькие трагедии» вообще для сцены ли написаны?

Все это вместе добавляет куража: Константин Райкин, никогда не отступающий, идущий своим путем, и Аркадий Исаакович — отдельная планета. Когда еще мальчиком я смотрел его выступления, мне казалось, что этот человек был всегда. От прочих последователей эстрадного жанра его отличала редкая художественная честность. Он не то чтобы ругал власть, идеологию, строй — он говорил про нас, людей, сжирающих самих себя. Можно было смеяться вместе с ним, но невозможно было отделаться от чувства, что все, о чем он говорит, — про тебя, а не про абстрактное плохое государство.

— Говорят, театр закупил к этой премьере дорогое оборудование для театрального 3D-формата: на живых лицах будут проступать виртуальные, и так далее…

— Есть мнение, что новые технологии смогут глобально поменять театр. Я-то считаю, что это не так. Но в данном случае оборудование, которое приобрел театр, вероятно, поможет нам создать некое киберпространство, технологическую черную дыру, где исчезает все. Кроме человека. Мы попробуем с этим зияющим пространством современного мира побороться. Сыграть в игру — человек против компьютера.

— Помнится, в шахматы компьютер обыграл человека. Как вы думаете, где должен остановиться театр в своем освоении технологических новшеств? Те же видеопроекции быстро стали общим местом. Или театру тоже хочется наиграться в эти технические игрушки?

— Вопрос не в том, что ты используешь, а как. Для меня эти «игрушки» — не только символ сегодняшнего времени, но и возможность совместить пространство и время, прорваться в некое третье измерение. Те же видеопроекции дают возможность легко создать иллюзию другой реальности и тут же ее разрушить. И не останутся потом громоздкие и дорогие декорации. Кроме того, виртуальные маски позволяют вспомнить великолепное лицедейство Аркадия Райкина. Он ведь тоже менял их вроде бы грубо, а в итоге у него получался сокрушающий гротеск. В общем, пока, кроме страха — до обморока — у меня эта затея ничего не вызывает. Чтобы понять, куда двигаться и что может получиться, надо просто начать репетировать.

— Вы давно преподаете театральное мастерство. Есть ли у вас какое-то собственное ноу-хау помимо общепринятой программы?

— Да не учу я! И это принципиально. Научить театру нельзя. Можно быть только проводником в этой непростой профессии. Здесь важно создать особенную среду, где молодой человек может начать познавать самое себя. Одна из главных задач театральной школы — помочь человеку за четыре года сформулировать те вопросы, на которые он будет отвечать очень долго — может быть, всю жизнь. Мы играем со студентами в разные игры, и незаметно они начинают по-другому смотреть на знакомые вещи. Задаем вопросы, на которые нет однозначных ответов. Это процесс бесконечный. И не надо рассчитывать, что завтра или когда-нибудь станет легко. Главное, полюбить сам процесс. Как у Бродского: «Всякое творчество начинается как индивидуальное стремление к самоусовершенствованию, в идеале — к святости». И все это в компании. Ведь театр-то искусство коллективное! Вот какая непростая штука!

— Вы ведете мастер-классы на тему «Система Станиславского и современная пьеса». Есть между ними какое-то противоречие?

— Кто-то думает, что система Станиславского — это вчера, а современная пьеса — сегодня или завтра. А я пытаюсь стереть эту черту. И подчеркнуть, что прежде всего есть путь, сложный и противоречивый. Сам Станиславский в конце жизни пришел к выводу, что надо переписать всю систему. Она тем и уникальна, что воспринимать ее надо не как застывшую догму, а как некий путь. В этом смысле и «Горе от ума», и пьесу, например, молодого Александра Молчанова «Убийца» можно открывать по одним законам. Да, можно наткнуться на какие-то несовершенства текста, на то, что не позволяет «взлететь». Но я уверен — классика любого времени не возникла бы, если бы не было драматургического контекста. А что станет классикой, покажет время. Та же Дорота Масловская, написавшая в 19 лет свой знаменитый роман «Польско-российская война под бело-красным флагом», повернула сейчас в сторону театра. Значит, этот особенный литературный жанр оказался ей необходим. В любом случае, не надо сидеть и ждать, что кто-нибудь напишет новое «Горе от ума».

— В вашей личной «географии» оказалось множество мест: Хабаровск, Владивосток, Саратов, Москва, Камчатка, Сочи, Варшава, Лос-Анджелес, Эдинбург, Будапешт, Санкт-Петербург… Где заманчивее заниматься театром: в театральном городе с продвинутой публикой или там, где публика неискушенная?

— Путешествие, приключение — очень важные для меня понятия. У меня появилась в какой-то момент потребность уехать на край света. Меня не покидало ощущение, что именно на Камчатке я что-то пойму про себя и про жизнь. Прожив первый год на этом безумно красивом, но суровом, страшном, изолированном от мира полуострове, столкнувшись со всякими театральными коллизиями и житейскими трудностями, я пришел в отчаяние. И вдруг случайно мне попалось на глаза юбилейное интервью Юрия Сенкевича. Его спросили, какое место на Земле для него самое лучшее. Он ответил, что одно из самых красивых и уникальных мест — Камчатка. Тогда мне стало понятно — не зря я здесь! Так получилось, что именно там я встретил много важных для себя людей, с которыми продолжаю дружить и работать до сих пор. С Ваней Вырыпаевым и Светой Ивановой мы встретились как раз на «краю света». Где бы ни был театр, это всегда сообщество людей: актеров и зрителей. В поисках автора и этого сообщества ты и находишься всю жизнь.​

Ссылки

• Марина Шимадина. «Пять вечеров» в «Мастерской Петра Фоменко», 30.03.2011