Новоиспеченный лауреат Европейской театральной премии на сцене «Балтдома» объяснился в любви к театру
Имена:
Кристиан Смедс
Церемония награждения лауреатов
Европейской театральной премии в минувшее воскресенье состоялась в Петербурге. В этот раз Европа отметила главной наградой (60 тысяч евро) Петера Штайна и дала
спецприз Юрию Любимову. А премия «Новая театральная реальность» (она вручается не патриархам, а относительно молодым людям, обновляющим, по мнению жюри, театральный язык) досталась одному из самых интересных режиссеров Британии Кэти Митчелл, нашему Андрею Могучему, яркому представителю
physical theatre Вильяму Дочоломански, обаятельному исландскому театру «Вестурпорт», португальскому коллективу «Меридиональ» и хорошо знакомому российским зрителям финскому режиссеру Кристиану Смедсу. Именно его спектакль «Мистер Вертиго» и открыл фестивальную неделю, приуроченную к вручению премии.
Смедс, как большинство финнов, на вид суров и нелюдим. Он совершенно безразличен к своему внешнему виду и наплевательски относится к правилам хорошего тона: прийти на торжественную церемонию в растянутой футболке и странного цвета штанах или пожаловаться во время интервью на мучающее похмелье — для него почти норма. В то время как все вокруг говорят о театре, Смедс его создает. Он сочиняет свой, ирреальный, ни на что не похожий мир, больше напоминающий сон, нежели явь.
«Мистер Вертиго» для Смедса-хулигана, Смедса — нарушителя общественного спокойствия — своего рода рубеж. Не хочется о сорокалетнем режиссере говорить «постарел», но он определенно успокоился, остепенился. Вопрос, надолго ли, но факт налицо. В новой постановке он не расстреливает портрет президента своей страны, как делал в спектакле «Неизвестный солдат». Не пугает Евросоюз нашествием своих соотечественников, вываливающихся из мусорного контейнера вперемешку с окурками и смятыми пивными банками, испуская газы и злостно рыгая, как в
Mental Finland. Персонажи «Мистера Вертиго» (инсценировку романа американца Пола Остера режиссер делал сам) не напаивают Санта-Клауса до потери сознания и не распинают его на кресте, облив предварительно кетчупом. Новый спектакль Смедса, несмотря на его драйв, брутальность, лихую круговерть (круговерть — в прямом смысле этого слова, ибо тут все вертится, и крутится, и несется колесом), полон такой созидательной энергии, что впору сравнить его с мистерией.
В Финляндии его играют на сцене Национального театра в Хельсинки. В Петербурге показали на сцене «Балтийского дома». Зрителей усаживают тоже на сцене — в специально выстроенный амфитеатр. Перед их лицами бархатный занавес. Он ползет вверх, настраивая на начало представления. Но это обманный маневр: за бархатным занавесом оказывается глухая стена пожарного занавеса. Нас, сидящих в зале, замуровали. И вдруг пол под амфитеатром дергается: это начинает свое движение поворотный круг, а вместе с ним и зрители. Маленький оркестр, гримировальные столики, то ли помост, то ли эшафот, чучела животных, множество свечей в подсвечниках, перья индейцев и ковбойские шляпы (намек на Америку, в которой происходит действие), ружье на стене, меловая надпись
Redrum (
murder, то есть убийство, написанное наоборот)… Все это мелькает перед глазами. Так когда-то давно, в детстве, ты катался в тележке по пещере Страха в луна-парке…
В это пространство попадает мальчик Уолт (в спектакле Смедса Уолта играет совсем не мальчик, а вполне взрослый артист, очень похожий на нашего Алексея Девотченко). В романе он беспризорник, на которого обратил внимание мастер Иегуди, путешествующий по миру с труппой бродячих артистов. Иегуди, разглядев в Уолте особый дар, берется обучить его левитации и хождению по воде. Причем прибегает для этого к самым жестоким методам и средствам, так что его цирк немного напоминает религиозную секту. (Кстати, в основу романа положены реальные события, случившиеся в Америке в 20-е годы прошлого века.) В спектакле Смедса способность к левитации становится синонимом актерского мастерства и актерской свободы — способности в буквальном смысле воспарить над сценой. Герою, чтобы постичь все тайны театра, придется многое пройти и многое узнать: и мордобой, когда он попытается удрать от мастера Иегуди; и приступы поноса от страха выйти на сцену (гомерически смешная сцена, когда Уолт бегает по сцене со спущенными штанами, сверкая голой задницей и размахивая рулоном туалетной бумаги). И минуты славы — как знак признания и обожания на Уолта (а заодно и на первый ряд зрителей) обрушивается груда нижнего белья. Брутальные сцены сменяются сценами, исполненными доброй иронией: Уолт появляется в балетной пачке с беленьким пирожным и фарфоровой чашечкой в руках (воплощение его мечты танцевать на сцене «Ком-театра»), а монтировщики, бутафоры и прочий персонал спектакля выстраивается в громкоголосый хор, исполняющий что-то очень романтическое.
После тридцатиминутного антракта зрители возвращаются, но уже не на поворотный круг, а в зал. И про Уолта на время забывают. Начинается параллельная история. Перед нами приоткрывается завеса тайны личной жизни мага Иегуди. Разыгрывается история его любви с леди Марион Уизерспун, которая заканчивается разрывом. Оставшаяся одна, леди М. манит пальцем зрителей, приглашая их вновь подняться на сцену и разделить с ней скорбную трапезу: встав на стул, она льет и льет себе на голову бутылку за бутылкой, топя боль и тоску в алкоголе. Поднявшиеся на сцену зрители в этот момент уже расселись по периферии поворотного круга.
А после вновь является мастер Иегуди, собирает вокруг себя оркестрик и зовет публику сомкнуть кольцо вокруг него, встать плотно друг к другу на сам поворотный круг. Круг движется, как оторванная льдина, на которой сбились в кучку те, что надеются выжить. И пока продолжается вращательное движение и льется музыка, пока горят свечи и позвякивают стекляшки многочисленных люстр, к горлу подступают слезы. Хочется плакать от счастья, хотя никакого повода для этого вроде бы и нет. Просто Смедс мастерски создал иллюзию, в которую поверил каждый пришедший на спектакль. Он поймал зрителя и купил его с
потрохами, как можно купить шоколадкой малыша. Впрочем, этот тот самый случай, когда каждый зритель «сам обманываться рад». Казалось бы, на тему «весь мир — театр» сказать уже нечего. Но Кристиану Смедсу удалось вставить свое слово в рассказ о вечном театре жизни и играющем свои роли человечестве. Он поставил спектакль о безграничных возможностях того, кто верит в чудо вообще. И, как бы это пафосно ни звучало, в чудо театра. Удивительно было обнаружить в этом сумрачном финне такую искреннюю любовь к закулисью, к волшебству, к сказке, в конце концов. Мечты приводят нас туда, где мы хотим оказаться. И делают нас теми, кем мы на самом деле хотим быть. Каждый может, как Уолт, стать великим и ужасным мистером Вертиго, обладателем тайного знания и вечной мудрости. Театру подвластно все.
