Константин Райкин vs. Римас Туминас

Два худрука двух крупных московских театров поставили пьесу «Ветер шумит в тополях». OPENSPACE.RU решил взглянуть на этот текст их глазами

Имена:  Владимир Вдовиченков · Владимир Симонов · Григорий Сиятвинда · Денис Суханов · Константин Райкин · Максим Аверин · Максим Суханов · Римас Туминас

Пьеса современного французского драматурга Жеральда Сиблейраса «Ветер шумит в тополях» почти одновременно поманила двух очень разных режиссеров: Константина Райкина и Римаса Туминаса. В прошлом театральном сезоне она появилась на сцене «Сатирикона»

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

(в спектакле заняты Денис Суханов, Максим Аверин и Григорий Сиятвинда), а в этом — на вахтанговской сцене (Максим Суханов, Владимир Симонов, Владимир Вдовиченков). Это история о том, как три ветерана Первой мировой собираются бежать из богадельни и покорять далекий холм с высокими тополями. Если учесть, что один с трудом волочит ногу, другой носит осколок снаряда в голове и время от времени теряет сознание, а третий явно не в себе, взять эту высоту вряд ли возможно. Да и что эти трое будут делать там, наверху? Райкин и Туминас попытались ответить на этот вопрос — каждый по-своему. Мы решили посмотреть на пьесу, так и тянущую актеров или в откровенный фарс, или в банальную мелодраму, глазами двух режиссеров, далеких друг от друга, как два полюса Земли.


Разговор с Константином РАЙКИНЫМ

— Как эта пьеса попала к вам в руки? Складывается впечатление, что вы специально подбирали ее для ведущих актеров. Три бенефисные роли — это бонус для них, ну а возможность полюбоваться на трех звезд — бонус для зрителей.

— Пьеса попала мне в руки случайно. И я ее как-то сразу почувствовал. Я понял, что ее должны играть мои артисты. Я еще даже не знал, кто есть кто, но уже решил: пусть это будут Денис Суханов, Макс Аверин и Гриша Сиятвинда (он играет в очередь с Антоном Кузнецовым). Они, конечно, принципиально моложе своих героев. Но в этом есть художественный смысл! Вообще, мне кажется, в театре стариков должны играть совсем не старики. Эта традиция давно идет, еще от великих артистов. От Михаила Чехова, который в двадцать с небольшим сыграл Калеба в диккенсовском «Сверчке на печи». А другие его знаменитые старики, которых он сыграл, будучи очень молодым человеком! Ну а потом у меня просто нет старых артистов, соответствующих героям по возрасту.

Конечно, в академическом театре почему бы каким-нибудь трем большим пожилым мастерам не сыграть это? Но это будет совсем другая история. В этом меньше чуда. Этот вопрос похож немного на советскую полемику: кто лучше сыграет рабочего, артист или рабочий? Мне кажется, что лучше, когда больше артистизма, когда искусство получается реальной дистанцией между тем, кто играет, и тем, кого он играет. В некотором смысле чем дальше эта дистанция, тем больше чудо перевоплощения.

— В подзаголовке на афише значится — «Героическая комедия». Что это за жанр такой?

— Критики на этот счет высказывались. И я понял: они всерьез думают, что Жеральд Сиблейрас придумал этот подзаголовок. Нет, жанр обозначили мы сами, по ассоциации с «Сирано де Бержераком»: пьеса Ростана — «героическая комедия». Мы так решили еще потому, что три героя этой пьесы — герои Первой мировой войны. И конечно же, это комедия, притом, с моей точки зрения, глубокая и в чем-то горькая. Мы решили, что назовем ее «героическая». Вот так. Это наша придумка.

— Говорят, что Римас Туминас собирается ставить ту же пьесу как «сентиментальную комедию»…

— Сентиментально? Ну, понимаете, все режиссеры — они же хитрецы, тем более такой мастер, как Римас Туминас. Конечно, сделать «сентиментальную комедию» — это слишком просто для него, так не будет. Я ведь смотрел его спектакли. Я понимаю, что он слишком талантлив, умен и многозначен, чтобы сделать из этого просто сентиментальную историю. Там будет, конечно, что-то еще. И конечно, это будет другая история. Меня совсем не страшит, что кто-то еще будет ставить эту пьесу. Я думаю, зрителя мы поделим.

©  Михаил Гутерман

Сцена из спектакля Константина Райкина «Тополя и ветер»

— В спектакле много талантливого шутовства и трюкачества. Но что зритель должен увидеть за всем этим?

— Это история о том, как три человека, сюжет жизни которых закончен, всеми силами длят этот сюжет, всякими идиотизмами, всякими, казалось бы, глупостями. Что они делают? Они борются со смертью. В этом смысле старость — потрясающе интересное для исследования возрастное поле. Потому что старость — это, как ни странно, место, где бушуют невероятные энергии. Это последний бой за жизнь, последний, решительный бой со смертью. И в этом смысле пьеса, конечно, очень позитивная. Но в то же время она очень горькая. А глупые критики иногда пишут: «Над чем вы смеетесь?» Они, видите ли, хотят быть святее папы римского. 

©  Михаил Гутерман

Сцена из спектакля Константина Райкина «Тополя и ветер»

Можно сказать: зачем смеяться над смертью? А зачем вообще в театре смеяться? Где-то я читал, что это пьеса, обреченная на успех. Ничего подобного! Ни на какой успех она не обречена. Это же совсем не самоигральная пьеса. Ее очень легко завалить, очень легко! Она играется на чистом сливочном актерском масле, там ничего нет, я специально лишил ее всяческих постановочных подспорий, чтобы обнажить мастерство актеров, их темперамент, их души и сердца. Мне кажется, что работа всех ребят заслуживает в худшем случае уважения, а вообще — восхищения. В таком большущем зале они играют такую трудную для большого театрального пространства пьесу.

— Вы заметили, что часть зала на этом спектакле была в недоумении, уходила, а часть заходилась от восторга?

— Вообще публика смотрит спектакль хорошо, мне нравится, как она реагирует. Но, к сожалению, в зале всегда есть какой-то процент людей, которые посидят-посидят, почешутся и уйдут. Может быть, они вообще невосприимчивы к театральному искусству. Я считаю, это их проблема. Хотя не могу не огорчаться, потому что, даже когда человек уходит в туалет и потом возвращается, мне неприятно. Когда ты высказываешься о том, что для тебя очень важно, а человек в этот момент поворачивается к тебе спиной и уходит, пусть даже на время, я думаю: «Его мочевой пузырь сейчас сильнее, чем мои доводы!» Но что делать, приходится с реальностью жизни не то чтобы смиряться, но как-то сосуществовать.

©  Михаил Гутерман

Сцена из спектакля Константина Райкина «Тополя и ветер»

— Ваш спектакль можно было бы назвать «В бой идут одни старики»... Есть какой-то идеальный рецепт, как справляться со старостью?

— Никаких рецептов тут нет. Эта пьеса полна не просто каких-то вопросов к старости, но очень доброго ироничного взгляда на нее. Она про некую энергию заблуждения, которая нас спасает. Может, спасение этих героев в том, что один — шизофреник, а другой — эпилептик. Может, будь они головой здоровы, они были бы раздавлены той в общем-то очень горькой реальностью, которая вокруг них царит. Дом престарелых — это очень печальное место. Но эти трое инвалидов, в некотором смысле идиотов, пытаются уверить себя, что сюжет не кончен, что приключения продолжаются. Они придумывают эти приключения. Какая прелесть! В этом есть очень большой урок вообще всем живущим.


Разговор с Римасом ТУМИНАСОМ

— Слухи о том, что вы планируете ставить «Ветер шумит в тополях», ходили еще в прошлом театральном сезоне. И многие говорили, что трех стариков, ветеранов Первой мировой, будут играть народные вахтанговские старики. Почему играют актеры, которым еще далеко до почтенного возраста?

— Три года прошло, как у меня появилась эта пьеса, но я выжидал. Хотя, когда пришел в театр, многие советовали с нее начать, говорили, что надо ставить эту пьесу на старых вахтанговских мастеров, что это будет данью уважения — и так я смогу заручиться их поддержкой. Но я за большие пьесы взялся, за Шекспира, за Чехова, за «Маскарад» Лермонтова и вот подошел, условно говоря, к камерной пьесе. Чтобы познать театр, надо вглубь нырнуть и посмотреть, что там скрывается на дне, что творится в закоулках, увидеть всю пирамиду, а не только мастеров, они и так на виду, и так признаны.

©  ИТАР-ТАСС

Сцена из спектакля Римаса Туминаса «Ветер шумит в тополях»

— Но чем эта бенефисная пьеса может быть интересна такому режиссеру, как вы?

— Это одна из немногих современных пьес, в которой живет доброта и сочувствие к человеку. Ты начинаешь вспоминать и понимать своих родных и близких, своего отца, который прошел войну, не важно какую, Первую или Вторую мировую. Война есть война. Есть ощущение, что она еще не ушла так далеко, как нам кажется, она другой характер приобрела. Продолжается война. Но ей надо противостоять. Не отвечать противникам тем же, а из последних сил «рисовать» на своем лице улыбку — не обманчивую, естественную.

— Для вас имеет какое-то значение возрастная разница, дистанция между актером и героем, которого он играет? Или для тех правил игры, которые вы задаете, это не главное?

— Возрастная разница мне была не важна. Эти герои могли очутиться в такой, как они говорят, богадельне в любой момент. По разным причинам. И в том возрасте, в каком они есть, то есть в возрасте Вдовиченкова, Симонова, Суханова. Со стороны видно, что это дом приюта, дом престарелых, и, наверно, табличка соответствующая висит на здании, но в докторских отчетах эти трое значатся как люди с психическими отклонениями… Весь фокус в том, что у этих людей еще есть желания. А у людей преклонного возраста организм так устроен, что он постепенно отрезает все желания, как ниточки, связывающие человека с жизнью, — и вот он уже не боится смерти. Но эти трое еще окружены желаниями, значит, они только условно старики. Они еще не в том возрасте, когда уже ничего не хотят.

©  РИА Фото

Сцена из спектакля Римаса Туминаса «Ветер шумит в тополях»

— Что объединяет этих героев? Почему они держатся вместе?

— Они скорее вынуждены держаться вместе. Но обстоятельства их жизни настолько разные, что не дают им объединиться и быть в единой связке. Они одиночки. И их одиночество я воспринимаю как норму существования. Это естественное состояние человека. Он всегда один: умирает один, живет один. В 60—70-е годы мы все время ставили западную драматургию, про одиночество. А объединение, если оно и будет, то где-то высоко, в небесах, вот там сольются наши голоса, и мы будем звучать в едином великом хоре.

— В том типе игры, который вы предлагаете, есть элементы клоунской игры? И если есть, то в чем именно она заключается?

— Клоунская игра — это способ мышления. Клоунада связана с абсурдом. Но элементов абсурда я избегал специально. Если здесь и есть клоунада, то она не та, о какой обычно идет речь. Просто все эти герои немного чокнутые. Я думаю, во всех пьесах персонажи должны быть немножко чокнутыми. Нужно держаться в отстранении, в дистанции от персонажа, но подпитывать вот этих чудаков своим жизненным опытом. Я актерам постоянно говорю, что они всегда должны быть чуть-чуть больными. Если ты здоров, придумай себе болезнь, чтоб ты просил какой-то помощи — не у другого человека, а с небес.

©  ИТАР-ТАСС

Сцена из спектакля Римаса Туминаса «Ветер шумит в тополях»

— Пространство, в котором существуют эти герои, мало похоже на богадельню… Они где-то на границе между мирами? Между миром живых и миром мертвых?

— Всегда нужно существовать с ощущением, что мы временные. Вот эти люди, эти трое, — временные. Они уходят. И смотреть на них надо так, как будто мы видим их в последний раз. Потому что они перейдут на другую сторону земли, совсем исчезнут, а может, улетят. А может, им эта земля не нравится, может быть, она их сильно обидела. И они хотят от всего этого уйти — освободиться. Это история об освобождении. Их не убивают, их не толкают к краю, просто они сами выбирают этот путь. Они ускользающие, они мерцающие. Это не характеры. Я вообще прошу актеров не употреблять такое понятие, как характер, за которым они тут же прячутся. Я советую понять, какой ты человек. Характер крутится вокруг своей оси, но в космос не полетишь с ним. А с человеком полетишь.

— После премьеры вы признались, что временами вам хотелось «выколоть артистам глаза». Почему? Что у них так отчаянно не получалось?

— Бывают моменты, когда ты в них влюбляешься, когда ты ими гордишься, но иногда ты зол, потому что они не видят жизнь, не видят человека. Наверное, наше зрение — то, что мы видим сегодня, — только мешает последовать за своей памятью. А надо, чтобы наша личная память заработала, пришла к нам на помощь. И тогда мы могли бы многое рассказать о своей жизни, о жизни своих родителей, бабушек и дедушек, своих предков, — и с горечью, и с юмором.

— Герои Сиблейраса похожи, как вам кажется, на героев Беккета «В ожидании Годо»?

— Да, они тоже ждут. Ждут, что кто-то придет и скажет, как им жить и как им быть. Разница с героями Беккета лишь в том, что эти трое хотят в путь, в один и тот же — на холмы с тополями, туда, где гуляет ветер. У них осталась возможность самим выбрать себе край надежды. Они его сами себе придумали, «навеяли». Но именно в этом их спасение, в стремлении к красоте. Иногда мы, наверно, должны существовать как последние дети нашей планеты, как будто бы вокруг никого и мы ощущаем опустошение мира и пытаемся его восстановить во всей его красоте, во всей первозданности.​