За что можно посадить театрального директора?

Ситуация вокруг Театра им. Образцова заставила вернуться к вопросу, почему учреждения культуры последнее время так часто становятся местом финансовых скандалов

Лавина финансовых скандалов вокруг служителей сцены – это поистине новое поветрие в нашей и без того неспокойной жизни. МХТ им. Чехова, РАТИ – ГИТИС, финансовые проверки в Малом театре, показательное снятие директора в Театре им. Станиславского, теперь вот взятие под стражу директора Театра кукол им. Образцова.

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

Невольно возникает ощущение, что театральное творчество – это просто ширма для воровства директоров. Между тем у самих театральных директоров есть своя точка зрения на то, что происходит в подведомственной им сфере. Один из них, по понятным причинам попросивший не называть его фамилию, изложил МАРИНЕ ДАВЫДОВОЙ свой взгляд на проблему.


– Чем можно объяснить такой пристальный интерес финансовых органов именно к театру. Может быть, тем, что в театре легко воровать?

– В театре воровать как раз сложнее, чем где бы то ни было. Во-первых, в отличие от просто чиновника ты постоянно на виду. Сколько раз ты вышел из кабинета, кто к тебе вошел в кабинет – знает весь театр. Все в театре видят, на какой машине ты приехал и с кем. Театр – это община. К тому же в театре всегда есть обиженные люди, неизбежны интриги, а значит, есть почва для доносительства. И потом, это только кажется, что именно к театру у финансовых органов особый интерес. У них вообще интерес к бюджетной сфере.

– Ну я, признаться, не слышала о крупных хищениях в городских больницах или школах.

– Они просто меньше на виду и на слуху. Помнишь громкую борьбу 2005–2006 годов театрального люда против так называемых «автономок», в которые всю бюджетную, то есть дотационную, сферу пытались загнать. Все аргументы против этой идеи, звучавшие из уст представителей больниц, школ, вузов, власти пропускали мимо ушей. И журналисты тоже пропускали. Реагировали еще как-то на фамилию Садовничий, скажем, а все остальные вопли им были до лампочки. А как только на экране замелькали узнаваемые артисты старшего поколения, сразу дело сдвинулось. Театральные люди на виду, и скандалы вокруг них тоже на виду и на слуху.

– Причем теперь на виду и на слуху не только артисты, но и никому не ведомые прежде за пределами театральной сферы театральные директора.

– Разумеется. Они оказались в самом уязвимом положении. Кто подписывает бумаги, тот и уязвим. Но в некоторых случаях, например в случае с Табаковым, совмещающим должности худрука и директора, уязвимым может оказаться и известный артист. Даже если он передоверил свою подпись заместителю директора, это не снимает с него ответственности. В свое время Анатолий Васильев очень обиделся, когда московское Управление культуры предложило ему остаться в «Школе драматического искусства» просто худруком театра, а не худруком-директором. Сейчас уже совершенно ясно, что быть просто худруком лучше. Безопаснее. Задачи ставит художественное руководство, а отвечает-то за их выполнение директор. Или худрук-директор.

– И тем не менее в столь пристальном интересе к директорам театров есть вина самих директоров (совокупная вина, конечно: говорить о конкретных случаях, не располагая документами, мы не можем)? Или это просто параноидальное состояние наших финансовых органов?

– Это не параноидальное состояние. Это давняя и планомерная политика власти. В конце 90-х, если не ошибаюсь, глава Казначейства госпожа Нестеренко совершенно открыто сформулировала цель грядущей финансовой реформы: минимизировать нагрузку на бюджетную сферу. То есть, грубо говоря, лишить театры (и не только театры) госдотации, перевести их на самоокупаемость. В ответ на это группа товарищей, то бишь выдающихся творческих деятелей, пошла к тогдашнему премьеру Примакову и приостановила на какое-то время осуществление реформы. Нестеренко в жесткой форме отреагировала на это. Она сказала: идею перехода в «автономные организации» торпедировали театральные деятели, но мы должны довести ее до конца, и для этого надо создать им (то есть бюджетникам) «невыносимые условия существования». Эти слова не были мною подслушаны где-то, они были напечатаны в «Экономической газете». Они ясно свидетельствуют, что у нас на государственном уровне не отдают себе отчета, что такое социально-культурная миссия, вообще зачем нужна культура. У нас за последние четыре года ни один из руководителей в отчетах, речах или посланиях парламенту слово «культура» не произнес. И с 2000 года действительно условия становятся все более и более невыносимыми. Огромное количество каких-то безумных бумаг, отчетов… Это просто неописуемо. Если в 90-е стопки этой отчетной документации умещались за год в тумбочку, то теперь для нее без преувеличения нужны шкафы. А чего – лесов у нас много, не жалко.

– О-кей. Но как такая непомерная отчетность связана с воровством?

– Знаешь, что самое страшное в армии? Самое страшное – если заставят жить по уставу. Тот человек, который начнет на самом деле жить по уставу, будет жить как мертвец. Так вот, чтобы жить по нынешнему финансовому уставу, надо просто прекратить выпуск премьер. Только тогда нарушений можно будет избежать. Любой же директор, который не будет сидеть сложа руки и трястись за свою шкуру, а будет способствовать выпуску премьер, показу спектаклей, выездам на гастроли, вынужден в чем-то нарушать закон. Знаменитый федеральный закон 94-ФЗ о тендерах, предполагавший, в частности, тендеры на творческих работников, например, в случае художников и сценографов (какой тут может быть тендер?!) не нарушить вообще было невозможно. Его не выполняло ни одно учреждение культуры. Два с лишним года понадобилось, чтобы переубедить и заставить внести в Закон очевидные поправки.

– Но идея тендеров была изобретена не нами, она позаимствована на Западе.

– Да. И сама идея очень хорошая, правильная. Она подразумевает создание конкурентного пространства. Но в нормальных странах, на которые якобы ориентируется наше руководство, тендеры начинают проводить от двух миллионов долларов, а не от ста тысяч рублей в квартал. Это же несусветный абсурд. Это фактически означает проведение тендера буквально на все, включая покупку новых унитазов, ручек, карандашей. Это объявление директора недееспособным. Предполагается, что он не может распорядиться в месяц суммой, которая меньше, чем его ежемесячная зарплата.

– А за что еще, кроме проведения тендеров, можно посадить честного театрального директора, если он не собирался купить себе квартиру на деньги, которые выделены на декорации, а просто обеспечивал выпуск спектаклей?

– За все.

– А поконкретнее?

– Ну, например, за нарушение правил охраны труда. Сотрудник театра на сцене оступился, упал, сломал себе что-то. В принципе, можно обвинить директора в том, что с сотрудником не был проведен должный инструктаж по технике безопасности. Или, например, переброс денег из одной статьи в другую…

В начале 90-х годов в бюджете театра было четыре очень разумные позиции:
1) зарплата, к которой директор практически не имеет доступа;
2) расходы на новые постановки;
3) разнообразные коммунальные расходы (тут кому на 10%, кому на 30%, кому на 100% эти расходы закрывали);
4) наконец, деньги, идущие на коммунальный и текущий ремонт.

И при этом у театра, то есть у директора, оставалось пространство для маневра. Скажем, мне приходила дотация на ремонт в марте, но я не могу ремонтироваться в марте, в разгар сезона. Тогда я использовал эти деньги на новые постановки. Продавал билеты. А летом на деньги от продажи билетов и, скажем, деньги на новые постановки делал ремонт. Я просто знал, что, так или иначе, внутри квартала и к концу года у меня баланс должен быть выверен. А сейчас переброс денег из одной статьи в другую сопряжен с огромными трудностями, почти невозможен.

Или ситуация вокруг МХТ, которая, конечно же, была спровоцирована экономическим абсурдом. Деньги, которые не были использованы театром до конца года, по нашему законодательству автоматически пропадают. Чтобы они не пропали, директор переводит их какой-нибудь фирме в счет будущей работы. И конечно, он рискует. То есть он подписывает бумаги о том, что кресло сделано еще до того, как оно сделано, чтобы как-то спасти деньги, чтобы они в черную бездну не провалились. А представитель фирмы просто дает честное слово, что сделает кресло (например, просто ему поставщик еще ткань не довез, задержали ее из-за очередных нововведений на таможне). То есть фактически ничем не рискует. В этой ситуации партнер должен быть надежным, проверенным. А если это случайный партнер, выбранный по тендеру, он ведь может и обмануть. Поэтому надо как-то схитрить с тендером, чтобы выбрать надежного партнера, чтобы перевести ему деньги за еще не сделанное кресло… В общем, это замкнутый и совершенно порочный круг.

– А что случилось в Театре им. Образцова?

– Не знаю. Но случившееся может быть в равной степени глупостью, умыслом (я его не исключаю) или просто некоей комбинацией, к которой прибегал директор, чтобы обойти некоторое количество идиотских барьеров.

– Но видишь… ты не исключаешь и злонамеренности. И я все же пытаюсь понять, что первично во всей этой фантасмагорической ситуации: удивительная вороватость людей в нашей стране, которая распространяется на все сферы жизни, в том числе на больницы и театры? Или абсурдные законы? Есть ощущение, что их ввели от отчаяния.

– Я знаю только одно: с воровством эти законы в нынешнем своем виде бороться не помогают. И потом, откуда такая презумпция виновности? Подавляющее большинство театральных директоров ведь не просто управленцы – это люди, выпестованные в театральной среде. И это очень важно. После перестройки, примерно до 1997 года, в принципе, любой театр можно было приватизировать. Так же как завод, фабрику и все остальное в России. Заводы и фабрики приватизировали. Продавали за копейки братанам и т.д. Но ты знаешь хоть один случай приватизации театра? Что мешало в центре городов, в лакомых местах приватизировать театральные здания, а потом их продавать? Уж поверь, театральные директора на порядок мощнее и креативнее любого «просто директора». Уж сообразили бы, как провернуть эту операцию. Но почти все директора варились в театральной тусовке, жили в театрах и театром. И у них сработала корпоративная этика. Нельзя этого делать, это не мое.

– Давай смоделируем такую ситуацию. Правительство отменило абсурдные тендеры на смехотворные суммы, отменило невозможность перекидывать деньги из одной статьи в другую, перестало снимать деньги со счета в конце года, а позволило оставлять их на балансе театра. Театральный директор перестал заполнять отчетностью несколько шкафов, а получил возможность размещать отчеты в тумбочке. Наступило счастливое время. Твой прогноз: воровства будет больше или меньше?

– А не надо ничего моделировать. Все, о чем ты говоришь, уже было, например, в 90-е годы. Или в 80-е. И тогда тоже органы проверки не дремали. Ты слышала о каких-то громких театральных делах тогда? А теперь мы слышим о них регулярно. То есть, по всей видимости, тогда – при гораздо большей финансовой свободе – в театрах воровства было уж точно не больше, чем теперь. А теперь наоборот: чем больше закручивают гайки, тем больше громких дел вокруг. Весь этот абсурд не избавляет общество и театр от воровства. Он лишь создает благодатную почву для нарушения закона. Запреты и правила должны быть, но они должны быть ясные, четкие, конкретно сформулированные и, я бы сказал, максимально минимальные. Кстати, это имеет отношение ко всей экономике, а не только к театрам.