Я был в падающем Всемирном торговом центре

КОНСТАНТИН КРУПНИЦКИЙ и ЕГОР СКОВОРОДА поговорили с нашим соотечественником, который был свидетелем катастрофы 11 сентября и стал одним из добровольцев-спасателей, выводивших людей из Северной башни

Этот день я вспоминаю каждый год, каждое 11 сентября. До сих пор очень тяжело... Там все события как-то сцеплены, они как-то сразу, одно за одним. Сначала один самолет, потом второй самолет, потом башня рухнула, потом вторая, мы едва успели спастись, а потом сообщают, что в Пентагон врезался самолет, что сбили самолет где-то над Пенсильванией. Было ощущение спланированной войны. Какой-то грандиозный, чудовищный акт.

Я не спорю с людьми, которые говорят, что Америка получила по заслугам и так далее. Бог им судья… Бог им судья…

У меня есть друг, который работает в милиции, он мне рассказывал, что смотрел и злорадствовал, когда узнал о катастрофе. Потом, уже вернувшись в Россию, я рассказал ему, что я там был и что он, возможно, видел в репортажах и меня, как я бегу туда... Он, конечно, не пересмотрел свои взгляды на США, но его отношение к трагедии полностью переменилось. Оказалось, что он мог лишиться друга.

Я приехал в США по программе обмена, приехал работать с детьми в лагере. Ну, не совсем с детьми, я занимал административную должность — принеси-подай, скажем так. Развозил почту, общался с людьми. У меня был достаточно хороший уровень английского, поэтому я сразу попал на эту должность. В числе прочего я занимался вопросами безопасности лагеря и как раз тогда познакомился с шерифом нашего графства. Мы часто общались, он иногда заезжал проведать меня, мы пили пиво, я бывал у него в гостях. А потом мой контракт закончился, и я раздумывал, ехать мне домой или оставаться и искать работу. Тогда шериф предложил: «А давай ты поработаешь у меня помощником, мне как раз один нужен». — «А что делать?» — «То же самое, что ты делал в лагере, только будешь в форме». Я согласился, и так началась моя работа на шерифский департамент нашего графства.

В Нью-Йорке я жил в квартире моего друга, он сам, слава богу, в тот сентябрь уехал с девушкой в Вашингтон. Жил я там уже больше месяца, не работал — выпросил отпуск. Познакомился с девушкой, мы с ней жили вместе, и вот 11 числа мы решили на пароме прокатиться до Статуи свободы, погулять там. Утром мы шли мимо Всемирного торгового центра, он был тогда еще жив.

Я смотрел, как Северная башня отражается в очках моей девушки, и вдруг увидел на башне этот ослепительно красный цветок. И грохот. Это был огромной силы взрыв, яркая вспышка и клубы огня и дыма над башней. Это был шок, я не понимал, что происходит. Я подумал, что война началась. Никаких чувств, никаких эмоций, кроме шока и потрясения, у меня не было.

Когда мы прибежали туда, то увидели густой дым над башней, вокруг в шоке люди бегают. Меня тогда потрясло, что уже через считаные минуты после первого взрыва на месте были пожарные расчеты, были команды полицейских... Они формировали группы, раздавали оборудование, шли вытаскивать людей, которые застряли в башнях.

Опять чудовищный грохот, и я вижу, как в Южную башню влетает еще один «Боинг». Еще один огненный шар. Взрывной волной меня валит на асфальт, я больно бьюсь головой о металлическую ограду.

Читать текст полностью «Пиздец», — только это и крутилось у меня в голове. Я подошел к одному из полицейских, который руководил формированием групп спасателей, сказал, что я иду туда, что я должен там быть. Он сразу показал на инструменты: «Чем ты умеешь пользоваться из этого?» — и выдал мне каску.

Я вижу, как люди выпрыгивают, спасаясь от огня и дыма. Пытаются лезть по карнизу и падают вниз. Их крики резко замолкают.

Почти год я каждую ночь видел этот кошмар: люди прыгают из окон и разбиваются. Я ставил себя на их место. Ты горишь внутри здания и не можешь оттуда выйти. Они пытаются снаружи перебраться в безопасное место, они срываются и падают. Многие из них были красивые молодые люди, а тут они лежат бесформенной грудой мяса. Я должен был что-то делать, не важно что. Не мог стоять, уставившись на башни, не мог не побежать туда.

Иногда такие ужасные вещи как магнит притягивают взгляд, не можешь оторваться. Это было жутко и красиво, огонь поднимался наверх на много-много этажей, и дым таким черным хвостом. И я вполне понимаю тех людей, которые застыли в шоке. Но меня тот же шок заставил действовать, это был огромный вброс адреналина. Я все бросил и побежал туда. На мне была каска, которую мне вручили пожарные, а все остальное — джинсовая рубашка, джинсы.

У пожарных было специальное оборудование. Я тащил кислородные баллоны и домкраты — такие штуки гидравлические, не знаю, как они правильно называются.

Команд было много; как правило, они состояли из пожарных и полицейских. Это были сводные расчеты. Группы делились на два потока: один шел в Северную башню, другой в Южную, вытаскивать людей. Из Южной, насколько я знаю, удалось спасти больше, чем из Северной.

В моем расчете было десять человек, мы направились в Северную башню. Вошли внутрь. Там холл, лестница, и люди спускаются вполне спокойно, без суеты и паники. Когда мы поднялись уже довольно высоко, этажей на десять, начали встречаться пострадавшие. Они были грязные, почему-то мокрые, многие были в крови. Это были люди, которые эвакуировались с пострадавших этажей. Но все было хорошо, размеренно, без паники: мы поднимаемся по правой стороне, они спускаются по левой.

Нашей задачей была помощь людям, которые оказались заблокированы в лифтах, в каких-нибудь офисах. Еще одна задача — подняться как можно выше, как можно ближе к зоне разрушения, провести там разведку, попытаться вытащить кого-то. Я знаю, что до нас туда поднялось несколько групп, что они поднялись почти до самого места крушения. Но об их судьбе я ничего не знаю, скорей всего, они погибли. Нас спасло только то, что мы были относительно внизу; мы успели подняться не выше тридцатого этажа.

Я знаю, что удалось эвакуировать часть людей, которые оказались выше зоны попадания самолета. Это поразительно, там все было жутко задымлено, дым густой, ядовитый. Пламя поднималось очень высоко. Вниз протекло топливо. Но все-таки кого-то спасали, кажется, с помощью вертолетов.

Здание начало рушиться в тот самый момент, когда мы стали спускаться. Мы увидели, какая судьба постигла Южную башню, там балки лопались, как щепки. Мы спешно начали эвакуироваться сами, просто спускаться по лестнице. И уже на последнем десятке этажей мы осознали, что нашему зданию тоже скоро конец.

Везде уже грохот, вокруг барабанят осколки. Пол, лестницы — все дрожит. Надеваем газовые маски. Повсюду эта ядовитая пыль, дым и пепел в лучах фонарей. Здание гудит и трясется. Стены издают противный скрежет. Местами лопаются стекла. Мы бежим так, как только можем, перепрыгивая ступеньки. По каскам стучит штукатурка.

©  Антон Сташевич

На втором этаже мы вынесли окно и выпрыгнули. Конечно, высоко было прыгать, но если бежать по всем этим переходам, потом через холл, ты потеряешь несколько лишних минут. И когда мы выбежали из здания, оно стало рушиться.

Я помню, я до сих пор помню эти страшные звуки, которые сопровождают обрушение. Эти хлопки: бум, бум, бум! Я думал, это лопались балки. Но когда мы разбирали завалы, я увидел, что здание укрепляли огромные связки стальных тросов, которые тянулись от самого низа. Там было семь или восемь этажей вглубь, и здоровенная подушка фундамента держала эти тросы. Но тогда я об этом не задумывался.

Мы бежали из здания, нас сопровождал грохот падающих стеклопакетов, и я боялся, что, если на меня упадет стеклопакет, он меня просто раздавит, расплющит, как блин, потому что я видел, что происходит, когда огромный стеклопакет падает на землю — это ужасно. И за нами этот страшный «бум, бум, бум» — и скрежет. Визг стекла, сирены, ты дышишь полностью заполненными дымом и пылью легкими, а там еще не видно ни черта. Ни черта не видно, потому что кругом стоит дым и пыль от рухнувшего здания, и ты бежишь, ориентируясь на светоотражающий костюм пожарного перед тобой.

Реально, я бежал так, как никогда не бегал в жизни, и потом она начала рушиться, прямо нам на головы, эта башня. Слава богу, она рушилась вниз, как карточный домик. А если бы она стала падать вбок, нас бы прихлопнуло, как тараканов, и не убежали бы мы никуда.

Мы забежали за здание какого-то магазина, которое располагалось в одном из высотных зданий, и там спрятались. И потом нас настигла уже эта волна, обломки падали, падали, казалось, что они будут бесконечно падать.

Мы ждали, потому что невозможно было выйти, было все запорошено пылью, дымом. Дым настолько густ, что реально не видно протянутую руку. Серый такой дым, очень едкий, очень вонючий, смесь дыма и пыли, густая взвесь.

Когда она немного рассеялась, мы связались с остальными пожарными расчетами. Было какое-то недоумение по поводу того, что делать дальше. Оно быстро прошло, и те спасательные расчеты, которые выжили, потянулись на развалины, все было уже оцеплено, потом подтянулись другие, добровольцев было очень много. Я знаю, например, что долгое время с нами бок о бок работала студентка из Москвы. Ее зовут Ирина.

Дальше я неделю участвовал в разборе завалов. Как-то само собой получилось, что остался в той же бригаде, с парнями. Мы искали выживших, которых могли еще найти. И их находили! Гораздо больше, чем мы ожидали. Потому что здание превратилось в огромный навал из кусков бетона, железа, перекрученной арматуры, пыли, всего-всего. Трупы после этого представляли собой просто фарш. И кого-то спасали, кого-то находили живым.

Знаю точно, спасли одну из пожарных бригад, которая была блокирована в башне. Им повезло, они как под зонтиком очутились. Это мне рассказывал товарищ, с которым мы были в бригаде. Он сказал, что им просто повезло. Лестничные пролеты так сложились друг на друга, что получился такой домик, зонтик. Естественно, на них было страшно смотреть, потому что выжить в этом запыленном пространстве без кислородных баллонов — что-то из области фантастики.

У меня работа была достаточно простая: нужно было резать куски балок, куски металлических перекрытий, чтобы их потом оттаскивал бульдозер. У других спасателей задача была примерно такая же. И смотреть, есть ли живые люди. Собаки у нас там были, кинологическая служба. Раздавался гудок, и все замолкали, тишина. Все слушают, вдруг раздастся какой-нибудь звук, вдруг кто живой?

Еда, вода — все это было централизованно организовано властями. Вообще, я мэра города, господина Джулиани, увидел на месте сразу же, как только рассеялись дым и пыль после обрушения башен. Я считаю, что он показал себя как настоящий человек, смог организовать работу многих сотен спасателей, многих сотен пожарных.

Мы постоянно были на завалах. Кто-то на ночь уходил к себе домой, кто-то спал поблизости в гостиницах, я спал в фургоне. Не хотелось возвращаться в квартиру, мне было необходимо, чтобы мой мозг, мои руки постоянно были чем-то заняты.

Самая серьезная проблема в организации работ — вывоз огромных обломков. И проблема вывоза мертвых тел. Потому что сентябрь был жарким, и даже день пролежавший, даже обгоревший, труп начинает разлагаться. А там несколько тысяч погибших... И на жаре.

Я до сих пор помню первую мою страшную находку, это был почти полностью сохранившийся человек, только будто выгоревший изнутри, у него осталась как будто маска на лице, черная от копоти, и пустые глазницы. Это было ужасно.

Через неделю я покинул это место, мне нужно было уезжать. Но насколько я знаю, операция по разбору завалов продолжалась больше года. Когда я был там в 2002 году, на месте катастрофы до сих пор работали люди. Они что-то вытаскивали, выкопали огромный котлован. Почти все обломки были вывезены, но оставили тот самый крест, который я увидел еще в первый день. Это был просто огрызок балок, воткнувшийся в гору обломков, но он выглядел точно как могильный крест. Сильное зрелище.

Я был бы очень рад, если б этот крест сохранили как памятник.

Все события той недели превратились для меня в огромный калейдоскоп. Я могу говорить о людях, о гражданских, о бизнесменах, которых мы вытаскивали, когда на нас буквально рушилась эта громада. Я могу рассказать об ужасе, когда ты не понимаешь, что делать, и о том, что в считаные мгновения ты можешь быть мертв. И от этого очень страшно.

Ты понимаешь, что смерть неизбежна, но от этого страх не уходит. Ты знаешь, что сейчас, возможно, перестанешь дышать. Страх за девушку, которую ты оставил снаружи. Страх за тех людей, которые находятся где-то вне тебя и которым ты не можешь ничем помочь. Страх за тех, кто наверху. Они наверху, а вы не дошли туда, потому что не смогли. А если вы пойдете туда, то вы погибнете. И ты погибнешь, ты знаешь, что погибнешь сейчас. Рассказывать можно о всяком.

Я не пользовался помощью психологов, но могу сказать честно, что после этой недели я запил. Конечно, не только катастрофа этому виной, потому что в тот день я еще и с девушкой расстался, которую любил. Все это наложилось. Мне казалось, что я попал в какую-то глобальную черную дыру, из которой нет возврата.

Я вернулся на работу, рассказал обо всем коллегам. Пожарные, полицейские — это такие люди, они постоянно сталкиваются с кровью, с болью человеческой, и у них отношение к этому такое... у них нет лишних эмоций. Они просто говорили: «Вы, ребята, делали нужное дело там. Мы вас уважаем». И всё.

Недалеко от площади ВТЦ, через дорогу от Ground Zero, есть небольшая аллея, огороженный кусочек земли, там растут кусты, деревья. И вокруг оградки висят портреты: погиб тот-то, пропал тот-то, пропала пожарная бригада — и список. Если кто знает о местонахождении, просьба перезвонить. Везде фотографии. Много русских фамилий.

{-tsr-}Когда я был там в 2002 году, я прошел по улице возле этой оградки, и там были эти портреты, там были фуражки, были фотографии полицейских. Там были флаги, вымпелы — атрибутика пожарных со всех концов США. Потому что действительно трагедия была очень большой, очень неожиданной и... очень страшной. Для всех, я думаю.

Сразу после трагедии власти Нью-Йорка решили обозначить место катастрофы прожекторами. По-моему, это были те же прожектора, которые освещали наши ночные работы. Два огромных столба света, которые упираются в небо. Я через неделю уехал, а эти столбы света так там и остались, как призраки башен.