Что такое либерализм?

И почему он стал бранным словом. Объясняет поэт и публицист АЛЕКСЕЙ ЦВЕТКОВ

Писать о либерализме в современном российском контексте — исключительно трудная, почти непосильная задача. Дело в том, что этот термин, в свое время выхолощенный и искаженный до карикатурности большевистской пропагандой, неожиданно явился вновь в эпоху перестройки в совершенно ином обличии, часть была выдана за целое, а репутация этой части была целиком поставлена в зависимость от судьбы экономических реформ, которые нельзя сказать чтобы полностью преуспели. В результате слово стало фактически бранным, и поправить ситуацию никто не торопится, большинство даже не полагает, что она подлежит исправлению. Невольно вспоминаются приключения слова «демократия» в советскую эпоху.

Если говорить без эвфемизмов, сегодня в России под либерализмом понимается свобода наживы с минимальными препятствиями со стороны правительства, и такое понимание, похоже, устраивает многих — по крайней мере, оппонентов. Справа в противовес этому отстаивают некую невещественную соборную духовность, слева размахивают жупелом «неолиберализма», который сами же левые и культивируют в целях поношения.

Поучительно сравнить это с американской реальностью, где это слово тоже претерпело дрейф и сегодня служит для обозначения сторонников перераспределения доходов в обществе. Причем некоторые из наиболее рьяных противников такого «либерализма» отождествляют его с социализмом и даже с коммунизмом. То-то удивился бы резидент мавзолея на Красной площади.

При этом замечательно, что и те, и другие объекты карикатур теоретически вполне могут иметь некоторую общую платформу с реальным либерализмом, но вполне могут и не иметь. Мы знаем, что хирурги часто моют руки, но было бы ошибкой причислять к хирургам каждого, замеченного в частом мытье рук, таким вполне может оказаться человек с психическими отклонениями, жертва известной фобии. Дело в том, что либерализм в его исконном понимании — вовсе не идеология, в нем не заложена какая-либо правизна или левизна. На самом деле это система этико-философских принципов, и при этом достаточно узкая.

Основоположником либерализма как теории, по общему мнению, является английский философ XVII в. Джон Локк, и он вряд ли опознал бы свое детище в вышеописанных экстремальных модификациях. В своих «Двух трактатах о правлении» он постулировал свободу и равенство как естественное состояние человека. Он был также одним из основоположников так называемой «теории общественного договора», согласно которой в основе любого правления лежит согласие управляемых. И ему же принадлежит идея об автономии человеческой личности и неотъемлемости человеческого достоинства. Все вместе эти три идеи составляют неразъемный комплекс, каждая из них мотивирует остальные и получает от них собственную мотивировку.

В Талмуде есть история о некоем язычнике, явившемся к известному раввину Гиллелю и потребовавшем, чтобы тот изложил ему всю Тору, пока тот стоит на одной ноге. На что Гиллель ответил: «Не делай ближнему то, что тебе ненавистно. Это и есть вся Тора, остальное — комментарии, иди и изучай их». Об этом, собственно, и речь — изложенные тезисы Локка и есть, по сути, кратчайший конспект учения либерализма. Легко заметить, что ничего об обогащении или распределении здесь нет. Но как Гиллель не преуменьшал роль комментариев, так и здесь не следует пренебрегать подробностями.

Политическая философия Локка, конечно же, возникла не на пустом месте — у него были предшественники, в том числе и такие дальние, как римский император Марк Аврелий, писавший о равенстве граждан перед законом, и Сенека-младший, впервые сказавший о человеческом достоинстве как универсальном факторе. У Локка было немало авторитетных единомышленников и последователей — Монтескье и мыслители французского Просвещения, а также представители шотландского — Дэвид Юм и Адам Смит. Но наиболее важным, пожалуй, стал Иммануил Кант, сформулировавший основной нравственный принцип либерализма: человека следует трактовать только как цель и никогда — как средство. Эта формула придает стержню либерального учения окончательную полноту. И если считать этот комплекс идей идеологией, то почему тогда не начать уже прямо с библейских десяти заповедей? Или, допустим, почему не объявить идеологией принудительное скармливание манной каши младенцам? По мне так идеология вполне правая или даже крайне правая.

Где, собственно, пролегает этот водораздел между этикой и идеологией? Легко заметить, что либерализм с его идеей неотъемлемого суверенитета человеческой личности противопоставляет ее власти, он включает в себя понятие индивидуализма, хотя изначально и не предписывает его степень. Понятно, что его естественными противниками являются любые разновидности коллективизма и корпоративизма. Идеология, как правило, либо служит власти, либо представляет собой заявку на власть — во что выливались именно эти идеологии, слишком хорошо известно.

Либерализм, конечно же, не остался в стороне от идейных битв: внутренняя напряженность между концепциями свободы и равенства представляет собой плодородную почву для размежевания на правых и левых, порой довольно слабо вспоминающих о своем родстве в отсутствие мощного внешнего противника. С одной стороны, автономия личности побуждает к раздвиганию своих границ. Нельзя требовать от государства, чтобы оно финансировало мою свободу за счет других граждан, но и я не намереваюсь оплачивать чужую из своих средств. Здесь как раз очень важна неприкосновенность частной собственности и возможность беспрепятственно обогащаться: свобода слова, например, ничего не стоит, если я не в состоянии донести это слово до широкой аудитории, а независимые СМИ требуют независимых средств. Эти соображения лежат в основе либертарианства, которое в России многие по сей день ошибочно отождествляют с либерализмом во всей его полноте.

С другой стороны, идея равенства закономерно перерастает в понятие социальной справедливости. Могу ли я беззаботно наслаждаться своей свободой, если рядом живут люди, чей куда более печальный жребий во многом определен лотереей рождения — в бедной семье или у родителей альтернативной и исторически маргинальной расы или религии? Приверженец максимальной свободы может возразить, что никто не мешает мне тратиться на благотворительность, но частная благотворительность никоим образом не в состоянии обеспечить универсальный охват нуждающихся и всегда сопряжена с личным долгом, что некоторым представляется ущемлением человеческого достоинства.

Эта напряженность со временем привела к тому, что размежевание кое-где носит черты полной поляризации. В частности, сегодня в США правое крыло либертарианства смыкается с консервативными идеологиями, с которыми генетически имеет очень мало общего, ради оппозиции левым, в которых усматривает поворот к коллективизму, предпочитая не замечать корпоративизма собственных союзников. По счастью, всегда были люди, способные к разумному диалогу. В прошлом веке жили и творили, может быть, крупнейшие со времен Просвещения теоретики либерализма — интересно при этом, что темы они себе выбирали, как правило, по одну из сторон поляризации. Британский философ Исайя Берлин, уроженец Риги, занимался в основном проблемой свободы, хотя отнести его к одной из сторон политического спектра трудно. Американца Джона Ролза, которого многие считают одним из крупнейших моральных философов всех времен, сравнимым с Кантом, интересовала в первую очередь проблема построения общества всеобщей справедливости и необходимые в этой связи ограничения, которые государство вправе налагать на своих граждан. Коллега Ролза по Гарварду Роберт Нозик ответил ему полемической книгой, ставшей чем-то вроде манифеста либертарианства. В любом случае, ни Локк, ни Кант не обязаны нести ответственность за идеи своих последователей, и тем, кто желает ознакомиться с доктриной либерализма без идеологических наслоений, полезно обратиться к ее истокам.

Этот молниеносный обзор нельзя завершить без того, чтобы не уделить внимание демократии и институту свободных выборов, которые часто трактуются как неотъемлемый атрибут и составная часть либерализма. Как ни парадоксально, это не так: и демократия, и выборы — всего лишь политические инструменты для проведения в жизнь либеральных принципов, и если иметь очень богатое воображение, можно себе представить даже либеральную абсолютную монархию, хотя и крайне быстротекущую. Что же касается самих инструментов, то они представляют пока что единственные известные нам способы возобновления социального контракта и контроля над его исполнением, а также разрешения упомянутых противоречий между свободой и равенством. Те, кто их критикует и отвергает, обязаны либо предложить альтернативу, либо прекратить строить из себя либералов.