Лиля БРАЙНИС (W-O-S)
Я готова пожертвовать вещами

Я никогда не сомневалась, что являюсь частью поколения. Возможно, ощущение принадлежности начало формироваться в 2002 году, двадцать четвертого октября. Это был четверг, и я шла в школу. Отчетливо помню дождь, тусклый свет и мои мысли: «Вот сейчас я тут иду, а в этот же самый момент в нескольких километрах от меня, на Дубровке, сидят люди, и их каждую минуту могут убить». Прошлым вечером их захватили на мюзикле «Норд-Ост», поставленном по любимой книге, по «Двум капитанам». А я иду в школу. Девятый класс.

Ощущение тревожности впервые возникло раньше, еще в 99-м. Детство резко закончилось, когда я поняла, что даже дома не могу быть в безопасности. Тогда взорвали многоэтажки в спальных районах: сначала в Печатниках, потом на Каширке. Я хорошо помню — в школе мы рассказывали друг другу, как родители патрулируют дома, а на уроках слушали технику безопасности. К страху тогда впервые добавилось упоительное переживание единства с окружающими. Мне никак не удавалось найти общий язык с одноклассниками, а тут наконец было о чем с ними говорить. Кажется, тогда же в автобусах и метро появилось тревожное сообщение: «Обо всех забытых вещах, оставленных другими пассажирами, сообщайте водителю». Я училась в шестом классе.

С тех пор каждый год что-то взрывалось: переход на Пушкинской (2000), башни-близнецы (2001), фестиваль «Крылья» (2003), станция метро «Рижская» (2004).

Я не стала хуже спать, не боялась выходить на улицу. Я продолжала жить своей жизнью: влюблялась на каждой перемене, каталась на роликах, ходила в музыкальную школу. Но где-то в бессознательном появилось приглушенное ощущение собственной уязвимости. Доза хоть и была гомеопатической, но все же достаточной, чтобы сдвинуть мировоззрение раз и навсегда.

Незаметно я начала острее ценить жизнь. Не абстрактную «когда-нибудь», а конкретную — здесь и сейчас. Прямо по Хайдеггеру: вероятность смерти, которую я по-настоящему ощутила кожей, позволила иначе выбирать жизненные ценности. Мне стало неинтересно тратить жизнь на труд, цель которого — сверхприбыль. Это не значит, что я собралась надеть вериги и уйти в монастырь. Нет, мне нравятся красивые вещи, и я знаю, где они продаются. Но я готова ими жертвовать ради смысла или идеи, в которую верю.

Не важно, будет ли это мечта о мире, комфортной городской среде или равном образовании. Главное — я буду действовать. Стану волонтером в благотворительном фонде, организую интерактивную карту велодорожек или пойду работать в школу. Я понимаю, что ни завтра, ни послезавтра ничего не изменится. Это не важно. Когда Мартин Лютер Кинг говорил о своей мечте, ему тоже никто не верил. Говорили, что в Америке никогда не будет двух вещей: президента-черного и президента-женщины. Но со дня его речи прошло 45 лет, и на выборах 2008 года между собой соревновались Барак Обама и Хиллари Клинтон.


Илья ИНОЗЕМЦЕВ (W-O-S)
Каждый скрылся на страничке в социальной сети

Я не знаю свое поколение и не могу о нем рассказать. В смысле, я знаю про себя, про своих друзей и просто знакомых сверстников. Знаю нескольких людей, которых когда-то видел в школе и институте — им всем живется хорошо. Мне тоже живется неплохо. Я мог бы рассказать про то, какая у нас замечательная, интересная жизнь, но есть же и другая жизнь моего поколения. Есть ребята, которые крушат палатки и бьют приезжих просто потому, что им кажется это хорошим времяпрепровождением. Есть ребята, которые получают золотые медали и красные дипломы, а работать их берут только в курьеры. Есть и те, которые крадут деньги у родителей и тратят их на дозу. И таких историй много, но я не могу о них рассказать, потому что я незнаком с этими ребятами.

В этом я и вижу главную черту поколения — в том, что мы совсем не знаем друг друга. Мы сами выстроили эти стены, где каждый скрылся в отдельной комнатке, которую олицетворяет наша страничка в социальной сети или наш мобильный телефон. Мы вольны выбирать круг нашего общения, просто нажав на кнопку «Удалить из друзей» или добавив неугодного собеседника в черный список нашего аккаунта в скайпе. Представители старшего поколения могут дружить между собой просто потому, что жили они со своими товарищами в одном дворе, а у нас даже и дворов-то толком не было. Нас называют «потерянным» поколением; почему — мне, например, малопонятно. Но я могу признать, что мы потеряны сами для себя, поскольку отсиживаемся в своих многочисленных клубах по интересам.

Хотя, может, мы это делаем ненамеренно. Где-то в пятом классе родители ругали меня за то, что я постоянно вынуждаю их переплачивать за превышенный трафик скачанного в сети (тогда же еще все не было безлимитным), поскольку я так старался отличаться от сверстников, что скачивал песни и альбомы непонятных групп, которые, как мне тогда казалось, больше никто не слушает и никогда не будет слушать, кроме той сотни людей с форума, которая меня на десять лет старше; по ночам я включал «Ультру» — в надежде, что любимая песня хоть раз выпадет в ротации. Каково же мое удивление сейчас: я окружил себя со всех сторон людьми, которые занимались такой же ерундой. При этом я же не специально их отбирал, нет; просто у нас одни интересы, и так уж получилось, что мы все сбиваемся в одну группу. А те, кто не скачивал в седьмом классе ничего и покупал новый альбом «Сектора Газа» или «Арии» на кассете, — сбиваются в свою.

Кстати, я вижу положительную сторону в этом расслоении. Наши родители жили тогда, когда в стране была, по сути, одна-единственная идеология, которая навязывалась каждому. Сейчас же в нашем государстве нет единой, но есть куча маленьких идеологий, каждая из которых тоже навязывается нашим незамутненным умам. Однако у всех нас есть выбор, пусть даже и мнимый, но он есть. Мы можем выбрать любую маленькую идеологию. Это как телевизор. Никто не мешает нам переключать нашу веру.

Тем не менее именно эти маленькие идеологии нас и разбивают. Наше поколение действительно слабое, но не потому, что нам на все плевать, а просто потому, что мы все стали совсем разными. И пока мы не поймем, что на самом деле мы все одинаковые и у нас у всех есть одинаковые истории и интересы, — мы ничего не добьемся.


Паша НИКИФОРОВ
От нас останется пара намеренно состаренных поляроидов

Мы поколение неудачников. Это что-то вроде констатации факта, не более. Не укор всем двадцатилетним, не обвинение, просто так получилось. Так получилось, без следствия и причины. Кстати, «так получилось» — любимое выражение рожденных в эпоху излома, где-то на границе краха империи и обстрела Белого дома в Москве. Так получилось — полная неопределенность. Неопределенно даже время нашего рождения — где-то между тем и тем. Поколение неопределившихся.

Золотая молодежь, поколение «икс» и «П» были еще кто-то, а мы — неудачники. Может быть, самое умное, но при этом ни к чему не приспособленное, ничего не умеющее и ничего не желающее унылое говно. Нигилисты были хотя бы убеждены в том, что убеждения — пережиток прошлого. Дауншифтинг придумали те, кому сейчас сильно за тридцать, а то и за сорок — им есть от чего отказываться. Стритэйдж создали тоже те, кому «за» — им было за что оправдываться. Нам — нет. У нас ничего нет. Поэтому мы отказываемся, ничего не желая взамен и ничего не умея. От мяса, карьеры, машин и меха. И при этом не ищем оправдания. До нас отказывались всегда в пользу чего-то. Мы отказываемся без пользы, и оттого без всякого смысла.

Половина моих сокурсников в университете были лимитой. Приезжали с мыслями о журналистике, искусстве, науке и, прости господи, писательстве. Прошло время, и мыслей не осталось. Сокурсники остались в Питере, а дурацкие мысли нет. Олеся у себя «на границе» (так называются все отдаленные и непригодные для жизни участки этой родины) писала в какую-то газетенку, водилась с местными патлатыми звездами рок-н-ролла и мечтала о Пулитцеровской премии, не меньше. Сейчас работает администратором в итальянском ресторане, где меня угощают неплохим кофе, и каждый вечер курит гашиш. Люто ненавидит хипстеров, разговоры о смыслах и радуется своей должности в сфере обслуживания и питания. В залах ресторана общается с безумными людьми всех возрастов и причесок и считает, что больше нигде не встретит столько интересных людей не отходя от кассы. Год назад мы сидели в зале ожидания Пулково, и она обмолвилась, что хочет писать про рестораны, еду и вино в журналы. Наверное, временное помешательство было — сейчас-то она о подобных глупостях уже не говорит.

Сережа бросал университет дважды. Сначала запил и забыл сдать сессию. Потом поступил в Смольный, не готовясь к экзаменам. Литературу отвечал Андрею Аствацатурову, после чего называет его задротом. На музыкальном факультете проучился несколько месяцев. Понял, что никто из преподавателей даже близко не сидел рядом со всякими драм-машинами и секвенсорами, и заперся в комнате. Строго следуя завету Бродского, не выходил оттуда, пока не написал альбом. Дальше концерты по всей Европе, альбомы на американских и канадских лейблах, совместные сплиты с чуваками из всяких Индонезий, джемы в Берлине, что-то еще. А потом ему не захотелось, чтобы его музыку кто-нибудь услышал, и стал сочинять для себя. Потом самому не захотелось слушать собственную музыку. А еще позже он прочел пару книг Шульгина, попробовал тусиби и сейчас проводит пьяные ночи в караоке-барах, подпевая «Бисти бойз». Занимается осознанным саморазрушением и ищет точку невозврата.

Другой Сережа пришел в Театр сатиры монтировщиком сцены на пятом курсе. Через год стал заведующим постановочной частью. Просто никто из спившихся упырей на эту должность больше не подходил, когда прошлого завпоста уволили за воровство. Сережа переехал в каморку за сценой, хлещет водку за кулисами с бесталанными актерами и выходит из сумрака только во время гастролей. Летом он ездил в Португалию ставить новый спектакль по Чехову и рассказал мне, как увидел целую улицу, что ведет от мотеля до местного театра. А еще Сережа считает себя очень талантливым, перспективным и лучше других. Верит коммунистам, соблюдает пост и выпивает по два литра соса-солы каждый день. Однажды пробовал написать книгу, но на десятой странице опомнился. Нашему поколению вообще свойственно вовремя одумываться и не делать глупости. А то еще, не дай бог, и правда получится и что-нибудь да выйдет путное.

Оля уехала учиться в Париж. За последние три года это то ли третье, то ли четвертое ее образование. Многие из нас честно признают, что больше ничего в жизни толком и не умеют, кроме как постоянно учиться. Мозгов хватает, чтобы пройти конкурс, выиграть грант, найти бесплатные курсы, пройти летние семинары. Хватает мозгов и на то, чтобы все эти знания не применять.

Вместо жежешечки мы юзаем тамблер. Выйти на Триумфальную или к Гостинке заслуживает такого же презрения, как проголосовать за упырей, пьющих кровь христианских младенцев. Человека с айпэдом мы обходим за пятьдесят метров, как если бы он был прокаженным. И о нашем поколении неудачников никогда не напишут книгу. Потому что некому, кроме нас самих. А мы не будем, не умеем, не хотим, и так получилось. А еще всех нас объединяет одна особенность: мы одни. Все перечисленные в этом тексте, все, кто пришел мне на ум, когда я писал этот текст, сам я — одиноки. Ну, то есть без дам и кавалеров. Мы неудачники, и люди думают, что это болезнь, которая передается воздушно-капельным путем. Поэтому с нами предпочитают не связываться. После себя мы не оставим ни детей, ни книг, ни музыки. Может, только несколько умышленно потрепанных и состаренных поляроидов. Но по ним ни черта будет не разобрать.

Январский P.S.
В этот же день и в это же время ровно год назад я сидел один в «пивораме» и пил хреновуху. На улице было дико холодно, и после теплой едальни пьяненьким прогуляться по морозу было самое то. Сегодня я сидел в рюмочной, пил водку, и на улицу совсем не хотелось. На улице слякоть, плюс два или околоноля. Между этим и тем днем я успел из «высурковской» пропаганды переквалифицироваться в володинскую. Посетить первые в своей жизни митинги. И окончательно убедиться в инородности нашего поколения. Мы лишние на празднике ликующей гопоты и сытого гражданского общества. Немцовы, с его хомяками, презервативы-троицкие, слава россии, за честные выборы и перетягивание флагов в Питере, да, впрочем, и аналогичный московский онанизм — кроме презрения, по-прежнему ничего не вызывают. Был, правда, плакат «верните в соса-солу кокаин», но он ничего не изменил. Декабрь вообще ничего не изменил. Шанс был. Но наше поколение его сознательно просрало. Потому что ничего не хотим, не умеем, лень и так… Ну, в общем, вы знаете. Говорите, эпоха застоя и #спасибопутинузаэто. Ну-ну —#спасибонамзаэто!
31 декабря 2011