Крестовый поход детей

22-летний ЮРИЙ БОЛОТОВ о том, как митинговали в Питере, и о мальчиках, впервые оказавшихся за решеткой

5 декабря, 18:00. В Петербурге моросит дождь. На небольшой площади у Гостинки толпа. Слепят синие фонари. «Данная акция не является санкционированной, расходитесь. Граждане, вы мешаете выходу пассажиров из метро», — говорит в мегафон полицейский, а в ответ лишь: «Позор! Позор! Позор!»

Нет разрешения, нет организаторов, нет выступающих, почти нет плакатов — этот митинг кажется совсем неправильным. Есть молодежь, двадцатилетние студенты, которые где-то «Вконтакте» прочли о встрече и пришли протестовать против фальсификаций на выборах. Площадь шумит, все очень похоже на большой праздник. То тут, то там что-то происходит. Кто-то кричит про нечестные выборы — через полминуты его уже уносят люди в камуфляже. Площадь взрывается: «Позор! Позор! Позор!» ОМОН змейкой рассекает толпу, а потом скручивается в кольцо: «Позор! Позор! Позор!» Кто-то вспоминает белорусский опыт и хлопает в ладоши. Их фотографируют журналисты и сразу уносит ОМОН. По толпе проходит волна: «Позор!» Никого не отбивают.

18:25. Толпа все прибывает. Молодежь из метро останавливается посмотреть, что происходит, и сама вливается в митинг. Говорят о фальсификациях на выборах, а потом о новом Поланском или о том, что зашли сюда так, между делом, просто потому, что так надо, а потом пойдут за книжками. Многие фотографируются и смеются: «Карнавальный протест!»

Митинг проходит и в Твиттере: несколько человек ведут трансляции. Мы знакомимся. Из Твиттера же узнаю, что буквально пару минут назад в автозак увели моего друга Кирилла Артеменко, главреда iUni.ru, — а ведь было это всего в 20 метрах от меня. Бросаюсь к Невскому, но автобус с задержанной прессой отъезжает.

18:45. Меня берут глупо и случайно.

Богдан Литвин, активист «Молодежного Яблока», вспоминает о новом знамени и достает его из сумки, чтобы показать мне. Через полминуты налетают фотографы, еще через полминуты — ОМОН. Змейка в камуфляже уносит Богдана в автозак, и по пути знамя падает в грязь на Невском. Я остаюсь в одиночестве на свободной площадке у выхода из метро, но скоро меня крепко хватают с двух сторон. И пока омоновцы, спотыкаясь о мои ноги, грубо тащат меня к автозаку, я пытаюсь что-то выкрикнуть из концовки горьковской «Матери», но выходит только хриплый вой.

Автозак уже на треть полон. Я встаю с места и возвращаюсь к выходу, чтобы посмотреть, сколько людей на митинге. В толпе казалось, что всего человек триста — оказалось, что точно тысячи полторы. Омоновец грубо шлет меня обратно в автобус, но его тон быстро меняется после двух волшебных фраз: «Как вас зовут?» и «Почему вы мне тыкаете?».

18:55. Очень скоро автозак забивают целиком, и новички стоят в проходах. Шутят: «Передавайте за проезд, пожалуйста». Полный полицейский осматривает салон и с улыбкой дает отмашку: «Путин и Медведев уже здесь, поехали». Ему отвечают бабушки: «Вы же везете своих детей!»

Нас увозят из центра куда-то на окраину. Вот проехали Сенную, вот Обводный, южнее, южнее, южнее.

Мы знакомимся и болтаем. Почти все молодые, никто не боится, всем даже весело, и любая шутка идет в два раза лучше обычного. В автозак по ошибке забрали одну супружескую пару и парня с Украины, который спешил на поезд. У кабины водителя едут две бабушки: одну взяли из-за трогательного рисованного плаката о мирной, честной, доброй птице и обреченном медведе, другая, словно персонаж корейского артхауса, живет под мостом Александра Невского, ходит на митинги и тихонечко мстит — ее бизнес отобрал муж одного прокурора.

Всего в автозаке 46 человек, и все говорят, что они обычные прохожие и их забрали совершенно случайно — свои все понимают и так.

19:30. Нас привозят к 64-му отделению полиции. Нарушая правила, автозак паркуется против движения в одностороннем кармане проспекта Маршала Жукова. По автобусу ходят слухи, что всех нас задержат до полуночи, а потом отпустят, ничего не оформляя.

За окнами люди возвращаются домой с работы. Мы смотрим на них, а они делают вид, что нас нет.

Скоро в отделение забирают несовершеннолетних. Остальные ждут в автобусе. Ждут. Ждут. Кто-то не выдерживает: «А в туалет можно? И покурить». В туалет водят по одному раз в 15 минут, в сопровождении полицейского. Еще один сторожит снаружи, хотя двери и так закрыты. Двое задержанных каким-то образом открывают заднюю дверь и сбегают настолько тихо, что этого не замечают даже в автобусе.

Я читаю ленту Твиттера: у Гостинки митинг в самом разгаре, жгут шашки и поют песни. В Москве что-то невообразимое: на Чистых прудах собралось то ли пять, то ли десять тысяч человек, а Навальный, опаздывая на выступление, перелез через заграждение. Когда на телефоне внезапно кончаются деньги, я прошу что-то почитать у соседей — мне предлагают лекции Жака Лакана о нарциссизме. Кажется, рядом собрались лучшие люди Петербурга.

22:00. Время идет, а несовершеннолетних еще даже не стали оформлять.

Хочется есть. Приехавший после митинга к отделению друг покупает задержанным еды из «Макдоналдса» через дорогу — полицейские отказываются открывать двери, и пакеты с трудом передают через форточку.

Все продолжают шутить, но развлечение явно затянулось, и очень хочется домой. Раз в полчаса в отделение отводят по два человека, а потом опять скука, и чтобы от нее избавиться, читают даже гороскопы. Звезды обещают новые знакомства, теплую компанию и незабываемый вечер.

Один из задержанных устанавливает wi-fi-точку для обитателей автобуса. Вновь читаю Твиттер: в Петербурге после митинга толпа отправилась на площадь Восстания и там в универмаге отбивается от полиции. В Москве все прорываются к Лубянке, а потом к Театральной, но их бьют и теснят. Восторженной девушке Кате я рассказываю о том, что в Москве почти революция, а сам про себя жалею, что не там, не на Кузнецком Мосту.

Когда парня с wi-fi-точкой уводят, девушки ловят радио с помощью телефонов. Мы слушаем отрывочные новости. Говорят, что в Петербурге задержано сто человек — неправда, конечно: до нас уже увезли четыре забитых автозака.

6 декабря, 00:15. У супружеской пары кончается терпение, они звонят в полицию и жалуются на незаконное задержание. Очередь ускоряется, но не сильно: просто из отделения родители уже уводят оформленных несовершеннолетних. Тех заставили покаяться: участвовал, нарушал, простите, я больше не буду. Отпускают ли прочих, неясно.

Наступает моя очередь, отводят в здание. Обычный советский отдел, в приемной двое полицейских пишут бумажки, еще трое или четверо слоняются без дела. Спрашиваю полицейских, как их зовут — они игнорируют. Фотографирую нескольких, и в ответ сразу получаю: «Нельзя фотографировать!» Конечно, можно. Покажите бумаги, где разрешено. А вы покажите бумаги, где это запрещено. Мы сейчас просто заберем телефон. Это незаконно. Законно, законно, мы конфискуем до выяснения всех обстоятельств — и раз ты такой умный, оформляйте ему первым.

Двое омоновцев говорят, что я кричал «Долой полицейское государство! Долой "Единую Россию"!». Мне пишут ч. 1, ст. 19.3 КоАП и ч. 2, ст. 20.2 КоАП. «А ведь можно 280-ю УК», — устало бросает один. Я отказываюсь подписывать их показания, и меня отводят в один предбанник, а за ним в другой. За дверьми со стеклянными вставками уже сидят. Рядом говорят: «Никого не отпустят до часу, никого».

01:00. iPhone умирает — про себя я проклинаю слабый аккумулятор последней версии. Я достаю запасную алконокию и сообщаю новые подробности: до утра нас не отпустят, утром суд. Мне звонит адвокат друзей и говорит, что не надо ничего бояться. Рядом отпрашиваются с работы: «Да, задержали, утром освободят, приеду на час-два позже». Меня просят подойти к двери, где мелом расчерчена линейка, и фотографируют. «Ебашить лук это у вас зовется?» — молодой полицейский жмет на кнопку.

В предбаннике у полных «обезьянников» 16 человек: две бабушки, дюжина парней, очень вежливый полицейский, который заполняет чей-то протокол и объясняет, что можно не свидетельствовать против себя: «Ребята, вы же все такие хорошие». А еще единственный настоящий преступник: мужичок небольшого роста, опустившийся, явно хорошо знакомый работникам отдела — проходя в диспетчерскую, они почти дружески бросают: «А, ты опять тут». Мужичку лет под 30, наверно. Он жил с дедом, но дед умер, и тогда тот в магазине украл пару бутылок водки. Дорогую хоть? Да не, так, на распродаже взял.

Меня вызывают и переписывают IMEI-коды телефонов. Я смотрю на заботливо выписанные списки задержанных. 1991 года рождения, 1991, 1991, 1992, 1990, 1991-го… Меня отпускают опять в предбанник ждать протокола. Задержанные сдают вещи, шнурки, ремни. Я разговариваю с вежливым полицейским: у него небольшая зарплата, но дали квартиру. «А еще я сегодня такой терпеливый, что охренеть».

Обезьянники закрыты на задвижки, но их можно открыть. Все равно не сбежишь из предбанника, железная дверь открывается с пульта в диспетчерской. Иногда выпускают в туалет. А можно воды? Ну, в туалет сходите, мужчина, из-под крана.

Иногда «обезьянники» открывают и задержанных уводят вместе с вещами в пакетах. Это увозят в другое отделение. То ли в 8-е, то ли в 31-е. Иногда по предбаннику пробегают две опустившиеся женщины лет 25–30. Это понятые, от них пахнет алкоголем. В середине ночи где-то за стеной, у туалета, они устраивают скандал и драку с задержанными девушками.