Что значит «Нет войне»

ЕКАТЕРИНА ДЁГОТЬ призывает не просто жалеть погибших, а сознательно учиться противостоять войнам

Война не закончилась, она только начинается. Она идет, и это значит, что мы все — пишущие, говорящие, думающие — ходим по минному полю. По минному полю слов. Мы должны очень внимательно следить за своими речами, чтобы не пропустить в них войну, не стать ее сообщниками.

Есть сегодня такие речи, которые вызывают во мне мгновенную реакцию протеста, гнев и желание бороться. Потому что я знаю, что за такими речами стоит. Ну, пусть хотя бы может стоять. Даже если опасность лишь гипотетическая, все равно: так говорить нельзя. Бывают исторические мгновения, когда нейтральные на вид слова — вроде, например, слова «русский» или «еврей» — перестают таковыми быть. Политический контекст лишает их нейтральности, и это момент, когда наивно этот контекст игнорировать, — преступление.

Бог с ним, со словом «русский». Что я больше всего ненавижу, так это фразу «мы проиграли информационную войну». Так говорят поклонники бога Пиара, верующие, что все на свете рекламируется и покупается. Но так же говорят и постмодернисты, убежденные, что все есть лишь вопрос интерпретации. Именно эти абсолютные релятивисты, эти политтехнологи-любители правят сегодня нашими умами, как политтехнологи-профессионалы — страной.

Но я начинаю кипеть и от совершенно другой, распространенной ныне фразы, хотя, казалось бы, ее произносят совсем другие люди — не релятивисты, но универсалисты. Те, для кого война ужасна, потому что человеческая жизнь есть ценность абсолютная, а остальное все не важно. Только эта абсолютная ценность все равно отчего-то окружена исключениями и, во всяком случае, имеет иерархию. Вот эта фраза: «Кого мне больше всего жалко, так это осетин».

Если кого-то жаль больше других, то других жаль немного меньше. Если первые кто-то — это осетины, то вторые, очевидно, грузины (ну, может, русские). Куда же мы отнесем тогда нидерландского оператора, погибшего от русского снаряда? Он останется за бортом истории, потому что не попадает в ясную этническую картину? Как нам справиться с невольным ксенофобским подтекстом любого деления людей по национальностям и расам, который только усиливается от аккуратных поправочек типа «нет, конечно, и среди грузин бывают хорошие люди»? И как сделать так, чтобы это наивное «война настолько ужасна, что просто нет слов» не приводило к тому, что слов действительно нет, нет и нет?

Слова должны быть.

13 августа я была в нейтральной Швейцарии на одном семинаре. Малознакомые иностранные коллеги, в последние годы приученные во всяком русском подозревать патриота, тактично говорили о погоде. Я сама их спровоцировала на вопросы.

Меня не спросили, зачем Россия бомбила Грузию или про трубу. Никто не выходил за сферу моей личной компетенции. Меня спросили про то, что в моей власти: критикуют ли в России грузинскую политику Путина. И когда я с облегчением стала отвечать, да, конечно, свобода слова у нас все еще есть, меня спросили: а за что его критикуют?

Что я могла сказать? Что его критикуют главным образом за несколько непропорциональный ответ на действия безумца Саакашвили?

Саакашвили, хвала географии, не мой президент, я могу себе позволить не иметь про него никакого мнения и не чувствовать себя ответственной за его действия. Виновны в происшедшем и Россия, и Грузия, но даже сдержанные наблюдатели считают, что Саакашвили реализовал сценарий, для чего-то Москве нужный. Не говоря уже о том, что показал себя верным учеником тех, кто сжег Грозный.

И вот за это уже все мы — российские граждане — ответственны: все, кто знал, что жителям Южной Осетии давно и с неясной целью раздают русские паспорта. Все, кто в последние месяцы испытывал на себе воздействие российской пропагандистской машины. Увы, это правда, что Россия атаковала грузинские военные базы (и неизбежно — мирное население), потому что российское общество не приняло бы иного развития событий. Мы и есть это российское общество. Мы все — коллаборационисты образа «сильной России», которая действует с позиции богатства и мощи, не прислушивается ни к чьему мнению и вооружена демагогией.

Такая Россия похожа на карикатурную Америку, но есть и другие исторические сравнения. Уже было замечено, что логика защиты угнетенного родственного меньшинства — та самая, которую Гитлер использовал в начале Второй мировой войны. Это сравнение не ради красного словца. Оно должно напомнить, что ситуация, как никогда, серьезна. Война с Украиной за Крым уже не кажется невозможной. Мы не должны тешить себя тем, что Грузия (как и Украина) маленькая страна и нам на Садовом кольце ничто не угрожает. Россия — этот факт еще предстоит осознать — уже вступила по крайней мере в «холодную войну» со всем остальным миром. При нашем молчаливом согласии.

У нас нет опыта борьбы с войной. Потому что мыслящее сословие десятилетиями отказывалось считать себя гражданами, предпочитая роль пассивных жертв, которым якобы не дают эмигрировать. Потому что теперь, когда эмигрировать можно, мыслящее сословие этого не хочет, обретя материальный комфорт. Но гражданами все равно себя не считает.

У нас нет опыта антивоенных действий и антивоенных мыслей, но ему нужно учиться, как учились американцы во время войны во Вьетнаме. Как немой, который учится говорить, мы должны снова и снова повторять «нет войне», одновременно пытаясь понять, что это должно значить для всех нас.


Еще по теме:

Гиги Гуледани. Несколько дней и одна ночь
Павел Пепперштейн. Две руки одного тела
Александр Пятигорский: «Нормально омерзительно»
Марина Давыдова. Война для пролетариев
Ольга Славникова. Что делать?

Ссылки

• Гиги Гуледани. Несколько дней и одна ночь
• Павел Пепперштейн. Две руки одного тела
• Александр Пятигорский: «Нормально омерзительно»
• Марина Давыдова. Война для пролетариев
• Ольга Славникова. Что делать?