Юлия ЛАТЫНИНА, писатель и журналист

Я тогда интересовалась больше античной историей, чем современной. В 1991-м путч не произвел на меня сильного впечатления, и, что я делала тогда, не помню.

Постфактум мне жалко, что путч не удался. Да, с одной стороны, был дуболомный совок, но с другой — кагэбэшники, которые распродают Родину. Именно это и происходило в Советском Союзе с 1985-го по 1991-й. Именно тогда исчезли валютные запасы и страна стала банкротом. Все это происходило не из-за олигархов, а из-за людей из КГБ и ЦК, которые были у власти и вдруг обнаружили, что претензия на монополию власти прекрасно сопрягается с распродажей Родины. В этом смысле для России было бы более удачно, если бы путч удался, потому что тогда эта шобла просидела бы у власти еще лет десять и произошло бы то же самое, что в Грузии, — полное обновление страны. При этом все те вещи, которые происходили при Ельцине и Гайдаре, то есть создание рынка, который не полностью подконтролен власти, либерализация цен, — все равно бы произошли, потому что не могли не произойти. Но их бы ассоциировали не с «дерьмократами» и «либерастами», а с силовиками, которые под видом патриотизма продолжают торговать страной. Для России в стратегической перспективе это была бы гораздо более удачная история.


Вадим ДЫМОВ, бизнесмен

19 августа 1991 года я был во Владивостоке, в армии. И поскольку Язов был министром обороны, а я был кадровым военным, мне было непонятно, как человек, прошедший войну, смог поднять военный мятеж. Я был в недоумении и не мог понять, что происходит. Я к Язову относился с глубоким уважением, мне это было удивительно. Но сейчас я понимаю, что ему больше приписывают дурного, чем есть на самом деле. Эти люди были благородны, в душе они были идеалистами, просто их коммунистическое прошлое не давало им возможности смотреть на ситуацию немного шире.

На самом деле я думаю, что никакого путча не было, а было желание консервативных людей, которые понимали, что изменения неизбежны, замедлить процесс. Всего через два года последовал второй путч, 1993 года, и на этом фоне забылся первый.


Александр ПРОХАНОВ, писатель

19 августа я провел в газете «День», редактором которой был. Я сразу вошел в контакт с членами ГКЧП и стал готовить меморандум ГКЧП, который безоговорочно поддерживал. Ко мне весь день приходили люди из властных структур, которые хотели разведать, что происходит, и странно было видеть в моем кабинете тех, в чьих кабинетах я появлялся с робостью.

В последующие дни я пережил ощущение полной катастрофы. Мне казалось, все демоны мира сорвались со своих колоколен и набросились на меня. Я жил на Пушкинской площади, там строили из досок эстраду для концерта, сквозь сон я слышал стук досок и думал, что строят эшафот для меня. Основания для этого были: меня называли идеологом путча.

Теперь я понимаю: ГКЧП был обречен. В его руководстве находился Крючков, не выполнивший первоначальный план по интернированию, аресту Ельцина.
Путч был последней фазой грандиозной операции по уничтожению СССР, именуемой перестройкой. К 1991 году страна была разрушена, оставалось всего лишь перебросить власть от Горбачева к Ельцину, и это было сделано. После путча Ельцин получил в свое управление финансы и власть, а Горбачев, вернувшись, совершил ужасное преступление, что не потребовал свои полномочия обратно. После этого Беловежское соглашение и спуск красного флага были делом нескольких месяцев. Великая страна исчезла.


Виталий МАНСКИЙ, режиссер-документалист

19 августа я был на «Ленфильме», шла двенадцатичасовая рабочая смена, и я целый день просидел в тон-студии с заложенными ушами: в голове все кипело, крутилось и бурлило. А потом пошел с композитором, который писал музыку, в город. Ночь провели у Ленсовета, где уже строили баррикады, видел там Сокурова. Это были одни из самых радостных дней в советской и постсоветской истории. Не только 19-е число, а все эти дни: возвращение Горбачева, арест ГКЧП. Дни надежды, веры в цивилизованное светлое будущее. Все эти дни были наполненными, сущностными, днями единения. Жаль, что та надежда была реализована на обидно малый процент.


Михаил ШВЫДКОЙ, спецпредставитель президента РФ по международному культурному сотрудничеству

19-го я был в отпуске, в Подмосковье, в Доме творчества «Руза». Утром пришли друзья, сказали, путч начался. В это время я работал в издательстве «Культура», оно находилось в здании Министерства культуры, и я понимал, что все его руководство очень мечется внутренне, предполагал, что в стране что-то происходит, но не верил, что случится что-то серьезное.

В «Рузе» мы были с детьми, не знали, что с ними делать. Поэтому я просто позвонил своим сотрудникам и сказал не ходить на работу, все-таки редакция на Арбате. Но на следующий день путч продолжился, и я понял, что надо ехать в Белый дом.

Ехали мы по Можайке, на ней уже были танки. Не могу сказать, что был среди защитников Белого дома, но как-то участвовал: помогал что-то носить, подвозил на машине. И видел, что переломить народное движение уже невозможно, у путчистов ничего не получится. Раз КГБ и Министерство обороны не могут провести путч — значит, страны уже нет. Если бы эти организации не были внутренне деморализованы, путч бы не состоялся.

А потом началась жизнь, и все пошло по-иному. Великая идея конца 80-х, что мораль и политика могут соединиться и быть тождественны, идея многих революций, себя не оправдала.

Мы присутствовали при окончании нечеловеческого эксперимента, прощании с той утопической казармой, о которой думали еще в XVIII и XIX веках, но которую реализовали только у нас, в Кампучии и Северной Корее. Сейчас я оцениваю это как важный шаг в истории, и не потому, что после этого развалился СССР, а потому, что это было единство народа и лидеров демократических сил, какими оказались Ельцин и Горбачев. В нашей памяти это фигуры остроконфликтующие, но лет через пять они окажутся в одном ряду не как люди, развалившие СССР (он развалил себя сам), а как два человека, которые пытались соединить политику, мораль, демократию и интересы народа.

В 1991 году закончился не Советский Союз, а Российская империя. Та империя, которая пятьсот лет прирастала землями и объединяла народы. И в этом смысле это огромная историческая трагедия, предопределенная коммунизмом.


Павел ЛУНГИН, режиссер

Я жил на углу Нового Арбата и Садового кольца, поэтому оказался в эпицентре событий.

Утром 19 августа из Франции прилетел мой продюсер, мы должны были начинать съемки фильма «Луна-парк». И вдруг выяснилось, что все встало, никуда не выйти, вокруг война, демонстрации, баррикады. Продюсер оказался кошерный, его надо было кормить, еду для него не найти, но он храбрился и не улетал.

Вечером 20-го мы с друзьями собрались у меня, в амфитеатре происходящего. Темнеет, мы сидим с веселым детским ощущением, что происходит что-то страшное и прекрасное. Вдруг — стрельба, пули, одна пуля пробила окно (я потом долго его не менял), мы упали и вокруг ужинного стола улеглись. И тут начинают звонить в дверь, какие-то люди требуют пустые бутылки для зажигательной смеси. Берут бутылки, потом приходят, просят еще, еще. Целое паломничество, словно они ходят потом эти бутылки сдавать.

Все вели себя неадекватно, безумно, приподнято. Не в ожидании катастрофы, а в ожидании счастья. Друг мой Володя Репников схватил беременную жену и побежал в самую кущу. Потом женщины начали изменять мужьям с революцией и тайком бегали на баррикады, а когда я их там встречал, умоляли, чтобы не рассказывал мужьям.

Одно воспоминание острое: была очевидна раздвоенность России, неподготовленность к восприятию свободы. Мне казалось, что весь мир дрогнул, но стоило отступить на двести метров от Белого дома — и ты попадал в обычную жизнь: стояли очереди, сидели люди в кафе. Помню эту одновременность крайнего волнения и наплевательство основной массы.

В 1993 году все было уже по-другому: ненависть, толпы фашистов с арматурой, жуткие рожи, убийцы, которые хотели крови. А в 91-м был какой-то взлет общей радости, единства. Я давно не видел так много счастливых людей вместе.

Казалось, что можно жить по-человечески, по справедливости. Это был острый период утопии. Но, если общество не переживает такие счастливые всплески и головокружения, оно становится унылым, тупым и бессмысленным. Так что мне намного ближе то время, наполненное пусть и не оправдавшимися ожиданиями, чем такой свинцовый, бесплодный, наполненный безразличием цинизм, как сегодня.


Григорий ПОМЕРАНЦ, философ

Узнав о путче, я взволновался. Это показалось мне крушением всего. Мое поколение помнит слишком много провалов всех наших надежд, но люди моложе меня были спокойны. Я говорил с ними и думал: а может, ГКЧП быстро провалится? И когда он начал проваливаться, у меня был взрыв энтузиазма.

Позднейший анализ показал слабость этого людского движения. У него не было организации, вождей, но был взрыв эмоций, чувство потрясающего народного единения. Если не считать войны, я такого больше не видел никогда. Так что провал ГКЧП стал для меня не менее ярким событием, чем провал гитлеровского наступления на Москву в декабре 1941 года.

После путча я надеялся, что из этого народного единения начнется формирование чего-то нового: структуры, идеологии. Но все дальнейшее оказалось крайне слабым, стала видна нравственная неподготовленность к созданию новой структуры. К 1993 году все уже было ясно. Хотя моя глубинная вера в победу нравственности остается внутри меня.


Александр РАСТОРГУЕВ, режиссер

В 1991 году я был студентом второго курса, и 19 августа мы с моими приятелями раскидывали листовки по разным предприятиям города. Это было абсолютно глупое пионерское чувство, что народ встал и пошел против власти. Если по телеканалу шел балет «Лебединое озеро», то у Белого дома происходил балет «Спартак». Сейчас ничего из той энергии ни в ком из нас не осталось.

Мы отказались от этого высокого состояния, открестились от подвига: в референдуме по Советскому Союзу, в голосовании 1996 года за коммунистов, в чеченской войне. И интеллигенция, и вся нация. Сейчас мы к этому относимся не как к выбору, а как к ордену: достаем его из бабушкиной шкатулки, протираем и воспринимаем как повод выпить. Мы отказались от этого выбора в прошлый раз, и еще один организовать сил уже нет. Мы стали покорными адептами овощной культуры, которых приглаживают и стригут люди с известными фамилиями.

Постфактум я думаю, что это был последний всплеск коллективного состояния. Этот порыв был прекрасен, но именно он подорвал нацию, поскольку мощно выплеснулся в ничто. Когда все живут семьдесят лет в предчувствии свободы, получают намек на эту свободу и не могут ею воспользоваться, поскольку ее вынимают изо рта быстрые и умные подонки, нация получает унизительный подзатыльник. К сожалению, наша нация не смогла от него оправиться.


Записали Полина Быховская, Елена Рачева, Дарья Саркисян​

Ссылки

• Панки и танки, 19.08.2011