Делу Кашина полгода. Но расследование до сих пор ни к чему не привело. По просьбе редакции сам ОЛЕГ КАШИН делится своими мыслями об этом бесплодно прошедшем времени
Имена:
Олег Кашин
© Евгений Гурко ⁄ OpenSpace.ru
Олег Кашин
См. также: Илья Азар. Что говорили о деле КашинаТелеведущий Владимир Соловьев время от времени, примерно раз в месяц, в своем
твиттере обращается к президенту Медведеву с вопросом о «деле Кашина» — как там дела, не поймали еще? Однажды кто-то из читателей ответил Соловьеву что-то вроде: «Спросите у своего друга Суркова, он должен знать». Соловьев огрызнулся — мол, лучше у Земфиры спросите, вот она точно знает.
Соловьев (вряд ли он этого хочет, но по факту так есть) в этой истории — мой союзник. То есть наверняка он имеет в виду что-то другое, наверняка он как-то хочет отвести подозрения от прокремлевских молодежных движений (тем более что он сам с ними связан — в журнале «Нью таймс»
писали, что он проводит у «Наших» тренинги по полемическому искусству, и в том же твиттере он сам это подтверждал). Но за то, что он напоминает о моем деле — и президенту, и многочисленным своим читателям, — я ему действительно благодарен в той же мере, в какой я благодарен Сергею Шаргунову, прямо спросившему обо мне президента Медведева месяц назад. Если о деле забудут, делу станет проще остаться нераскрытым, а я не хочу, чтобы оно осталось нераскрытым.
КоллегиВ ноябре, когда я еще лежал в реанимации, обо мне и о случившемся со мной было много написано и сказано таких слов, которые, очевидно, уместны у смертного одра, но вызывают неловкость в спокойной и мирной обстановке. Среди прочего Союз журналистов и некоторые СМИ обещали провести самостоятельные журналистские расследования, и вот за эти обещания неловко в той же мере, в какой неловко сейчас за высказывания в том духе, что я, например, совесть нации. Дело в том, что никаких журналистских расследований по моему поводу не было, хотя, мне кажется, они всерьез могли бы помочь и следствию, и мне. Понятно, что полноценной журналистики в России сейчас нет как таковой, и то, что у нас принято называть расследованиями, чаще всего оказывается формой спецслужбистского пиара. Поэтому отсутствие публикаций с подробностями моей истории легко объяснить нежеланием следователей что-то сознательно сливать прессе. Я совершенно не хочу осуждать коллег за то, что никто из них не взялся за эту тему, но не поворчать не могу. Себе, по крайней мере, я кажусь невероятно простым и удобным объектом для независимого журналистского расследования — на виду и я сам, и мои друзья-знакомые-недоброжелатели, и даже соседи по дому. Моя активность в социальных сетях прерывалась только на время искусственной комы, и, даже ни с кем не разговаривая и не встречаясь, можно узнать буквально все о предшествовавших нападению на меня месяцах моей жизни. (Кстати, иллюстрация: несколько лет назад, ориентируясь только по моим записям в ЖЖ о каких-то забавных эпизодах, связанных с обменными пунктами, и сравнив по календарю время появления этих постов со временем моей работы в одном онлайн-издании, о котором я тоже, конечно, писал в ЖЖ, какой-то проницательный блогер пришел к совершенно верному выводу о том, что в этом онлайн-издании зарплату платили долларами; открытые источники — великая вещь.) Можно было, не прибегая к помощи источников в каких бы то ни было органах, самостоятельно добиться либо тех же, либо, наоборот, каких-нибудь новых выводов, отличающихся от тех, к которым пришло следствие. Ни один журналист ничего такого не сделал, к сожалению.
Читать текст полностью
Следствие
По поводу того, чего добилось следствие. Я не уверен, что знаю об этом все, но того, что знаю, мне достаточно, чтобы до сих пор верить в скорую поимку преступников. Судя по тому, что я слышу от сыщиков из МУРа и от людей из Следственного комитета, оснований быть недовольным их бездействием у меня нет. Они действительно работают, и, кажется, работают хорошо, но в любом случае единственным критерием успешности следствия будут пойманные хотя бы исполнители покушения. Никто, как известно, не пойман.
Единственное обстоятельство расследования, о котором я знаю все, это мое в нем участие, мое взаимодействие со следователями. Из людей, фотографии которых мне показывали, чтобы я узнал в них нападавших, можно составить город. Меня водили в НИИ МВД на «активацию памяти» (это что-то вроде гипноза) на случай, если в ночь нападения я что-то видел, но не запомнил. Если бы следователи захотели зачем-нибудь проверить меня на полиграфе, я бы и на эту процедуру, конечно, сходил.
О людях, которые встречали меня с букетом той ночью у калитки, мне сказать нечего — я видел только одного, это незнакомый человек, который, и об этом я сказал еще в реанимации, показался мне похожим на футбольного хулигана, и это не те слова, которые мне хотелось бы взять назад. Очень высокой кажется мне вероятность того, что поймают в конце концов именно этих двоих, а тех, кто их ко мне прислал, — не поймают, но, конечно, именно о заказчиках этого нападения было бы интереснее всего узнать, во всяком случае, мне.
Версии
Телеведущий Соловьев, кажется, намекает на Земфиру, и, как я уже сказал, этот намек кажется мне попыткой отвести подозрения от прокремлевской молодежи. Откуда взялась Земфира? В ноябре Lifenews сообщал о том, что певицу допрашивали по моему делу; сейчас, когда я пишу этот текст, я вдруг понял, что даже не знаю, правда это или нет. За все время общения со следователями мне просто не пришло в голову спросить их, допрашивали ли они Земфиру. Единственное мое с ней общение случилось три года назад, когда для издательства «Вагриус» по его заказу (их предложение было — биография знаменитого современника, я сказал: давайте Земфиру; они согласились) я писал ее биографию и просил ее об интервью. Она отказалась, сказала, что пока народ не прочитал Гоголя, книга про Земфиру народу не нужна, в итоге книгу я писал по материалам базы «Интегрума» (пересказал все газетные публикации за десять лет), книга получилась очень плохая, где-то она продается до сих пор, а я получил за нее адекватные ее качеству копейки от издательства — вот вся история, и даже с поправкой на характер Земфиры в этой истории, по-моему, нельзя найти что-либо, за что можно захотеть убить. Если Соловьев и его друзья говорят сейчас об этой версии, значит, версий, которые могли бы опровергать мою версию, у них нет, и я этому, чего уж там, рад.
Зимой они (я говорю «они», но сам толком не могу правильно обозначить эту группу заинтересованных лиц и болельщиков — ну, так скажем, прокремлевская тусовка) активно пропагандировали «бытовую версию», то есть нападение из ревности, и это меня немного нервировало, но именно с той точки зрения, которую стоило бы назвать эмоциональной. Я видел, что многие, в том числе мои добрые знакомые, допускали возможность этой версии, и мне было неприятно в их глазах превращаться в того, который «мы думали, за правду, а он из-за бабы пострадал». Думаю, авторы этой версии именно на такой эффект и рассчитывали, так что с некоторым успехом их поздравить можно, потому что нервы потрепали. Сама же версия, как и с Земфирой, к реальным результатам расследования отношения не имеет и не имела, и я сам, перебрав в телефоне и в голове всех имевших ко мне отношение женщин, в этом твердо уверен. Хотя когда одна знакомая журналистка, которой источники в «Единой России» тоже рассказывали о «бытовой версии», сказала мне: «А я сразу им не поверила, потому что не могу представить тебя в роли альфа-самца», — я на нее даже обиделся.
Есть еще некоторое количество версий той же степени достоверности, каждая из которых, однако, подробно проверялась. Не уверен, что следствие будет радо конкретным примерам, поэтому без имен, но выглядело это так. На допрос приходит очередной мой знакомый из телефонной записной книжки, его спрашивают: когда вы последний раз виделись с Кашиным? Он честно отвечает: «Давно, где-то за год до нападения». — «Отлично, а о чем вы говорили?» — «Обсуждали статью журналиста Сидорова, Кашин говорил, что Сидоров говноед». Свидетель подписывает протокол и уходит, дальше допрашивают меня: «Знакомы ли вы с журналистом Сидоровым?» — «Да, виделись пару раз, но мы не общаемся, потому что я считаю его говноедом, а он меня». — «Мог ли Сидоров заказать нападение на вас?» — «Думаю, нет». Расписываюсь в протоколе. Потом вызывают Сидорова, спрашивают, был ли у нас конфликт. Сидоров отвечает, что конфликта не было, потому что я говноед, и тоже подписывает протокол. «Сидоровскую версию» следствие рассмотрело и подтверждений ей не нашло.
Не уверен, что корректно называть основными те три версии, о которых я говорил с самого начала и от которых теперь у меня осталась только одна (та самая «якеменковская», которую сейчас рассматривает Хамовнический суд). Но сейчас речь именно о них: Химкинский лес, губернатор Турчак и якеменковские нашисты. Еще до первых допросов, лежа в реанимации, я думал о трех этих версиях — мог бы думать и о четырех, и о пяти, но в голову пришли только три. Потом мне принесли газету «Кашинъ», которую сборная московских журналистов делала, еще когда я был без сознания, — в этой газете вся третья полоса была посвящена трем этим версиям.
О Химках я думал не столько потому, что несколько раз писал о конфликте вокруг Химкинского леса (о нем все писали), сколько потому, что уровень общей опасности, исходящей от химкинских властей, казался мне невероятно высоким. О Бекетове знают все, за два дня до меня такие же (голова и нога) травмы получил Константин Фетисов — черт их знает, что у них на уме. Я однажды общался с Владимиром Стрельченко, это было на кладбище в Химках в годовщину вывода войск из Афганистана, и (я и в ЖЖ тогда об этом писал) мне было действительно не по себе во время этого интервью — братва поминает своих на кладбище, а я тут с диктофоном лезу. С социальной категорией «страшные люди» я в своей жизни пересекался не так часто, поэтому тот эпизод я запомнил и о Химках как о причине нападения на меня думал всерьез.
Об Андрее Турчаке я тоже думал всерьез, более того — это ведь ответом ему была процитированная в ноябре многими моя октябрьская колонка о переписи населения, в которой я хвастался, что никто не знает моего домашнего адреса, и когда мне кто-то угрожает, то я радуюсь тому, что никто не знает, где я живу. Напали на меня в ноябре, случай со «сраным Турчаком» в ЖЖ произошел в августе, и вот на протяжении всего промежутка между августом и ноябрем общие знакомые регулярно передавали мне, что Турчак обещает не оставить нанесенную мной ему обиду без ответа. Что это за человек, я примерно представлял (сын друга Путина, дзюдоист из девяностых и т.п.; словосочетание «бригада Турчака» я слышал достаточно часто), поэтому угрозы воспринимал всерьез и всерьез же жалел о том своем комментарии в ЖЖ. Турчак тогда пришелся к слову, не более, а сознательно кричать ему «Эй, Турчак, ты сраный!» я бы, конечно, никогда не стал, потому что я все-таки не самоубийца. Но что случилось, то случилось, поэтому версия о Турчаке, мне кажется, имела право на существование.
И третьей версией были «Наши». Почему-то многие из тех, кто с этой версией соглашался, связывали ее с эпизодом, когда я (причем я был не первым) и еще несколько коллег в ЖЖ обратили внимание на переписку между Василием Якеменко и комиссаршей, которая ночевала в его палатке на Селигере, — наверное, это был обидный и болезненный для Якеменко эпизод, но мои отношения с «Нашими» и Якеменко этим эпизодом не то что не исчерпываются, а делают его слишком незначительным. Те, кто давно следит за «молодежной политикой», должны помнить о приключениях Яшина и Кашина в пансионате «Сенеж» на тайном съезде «Наших» за несколько месяцев до официального запуска движения. Это был 2005 год, потом мы на какое-то время помирились. (Об этом периоде моих отношений с «Нашими» осталось какое-то количество слухов, но на формулировке «помирились» я настаиваю, — ни на них, ни с ними я ни в тот период, ни когда-то еще не работал и ужасно теперь этому рад. Страшно представить, что было бы, если бы я, например, однажды съездил на Селигер с какой-нибудь лекцией — думаю, такой или сопоставимый с ним эпизод сейчас против меня использовался бы как олень в народном хозяйстве — более чем на сто процентов.) А последние три года, начиная с крайне подлой и некрасивой акции против журналистки Таратуты, мое отношение к нашистам {-tsr-}остается неизменным. Более того, когда я прошлой осенью заметил, что чуть ли не в каждом своем тексте (даже если пишу про музыканта Шнурова) я срываюсь на разговор о нашистах, мне самому стало неприятно, потому что зацикливаться — это всегда плохо. Но к осени 2010 года я, видимо, действительно на них зациклился. «Наши» («Росмолодежь» — это их псевдоним, не более) были единственной структурой, с которой я находился в долгом и открытом конфликте. Поскольку структура эта кажется мне вполне опасной (секс на Селигере здесь ни при чем, прогуглите лучше словосочетание «Вася Киллер»), версия о причастности нашистов к нападению на меня также стала для меня одной из трех основных.
Поскольку надежды на то, что кто-нибудь из коллег все-таки возьмется за журналистское расследование моего дела, я все равно не теряю, готов оставить такому коллеге возможность выяснить, что стало с первыми двумя версиями и почему я о них больше не думаю. А у меня осталась одна версия — третья, и эту версию мы с адвокатами подавшего на меня в суд Василия Якеменко обсуждаем сейчас в Хамовническом суде.
Автор — специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ»
