Одни вопросы, нет ни одного ответа

Через год после взрывов в московском метро 29 марта 2010 года МАРИЯ ИЩЕНКО и ЕГОР СКОВОРОДА поговорили с Надеждой Николаевной, мамой погибшей в теракте Юлии Щукиной, и ее восьмилетним внуком Даней

Трудно, конечно, об этом говорить. Тяжело, очень тяжело. Я начинаю прокручивать в голове этот год, я неоднократно ездила к Юле на работу и в общем-то в течение года никак не могла понять, почему она оказалась именно в этом вагоне. Когда она делала переход на «Охотном ряду», ей надо было возвращаться из третьего вагона назад. А у Юли во всех отношениях жизненных все движения отточены, ни одного движения у нее не было лишнего. Вот такой вот она человек, ни одного движения не делала просто так. Весь дом был на ней, ребенок был на ней. И все это она делала настолько молниеносно, быстро, без лишних движений, без лишних отвлечений.

С Юлей вместе работала одна девочка в «ОТП Банке», который находится на «Войковской», и вот только она мне открыла секрет: оказывается, на «Охотном ряду» нужно сделать еще переход вверх по эскалатору и потом спуститься вниз. Потому Юля и оказалась в третьем вагоне, что ей из первого было дольше переходить... Это очень характеризует Юлю.

Она в жизни очень дисциплинированная, требовательная, и не только к себе. Она и сама по себе такая, и к людям такая. Мы все жили дома «по линейке» и по определенным правилам. У нас не было никакой расхолаженности. За каждым ужином обсуждалось, как у кого прошел день, кто что полезного почерпнул, кто что узнал, кто что видел, чем занимался ребенок, как в школе. Выходной, как и у каждой семьи, у нас начинался с завтрака, мы обсуждали конкретные планы на день. У нас никогда не было такого, чтобы мы спали до обеда и никуда не могли попасть.

Ребенок в три года встал на коньки, она его поставила. С ним же она на роликах, на скутерах... Все эти этапы она проходила с ним. Плавать она его учила. Да, Юля была требовательная к людям. У нее это было в характере, а вот нам было где-то даже сложно с ней. На работе за ней было не успеть. К нам недавно приезжал управляющий банком, и они до сих пор не могут понять, как это все произошло именно с ней.

И в доме она была ведущей во всех отношениях. И когда мы с Данилой остались вдвоем, конечно, нам было очень тяжело. Я раньше в доме ничего не делала, кроме того чтобы взять Данилу из школы, из сада, погулять и приготовить поесть. У меня проблемы с сердцем, слабое здоровье. И Юля практически ничего не давала мне делать дома. А теперь все обрушилось на нас. Стараемся как-то выживать, существовать.

В первом классе Данила в бассейн не ходил, у нас не было возможности его водить. Я работала с 8:00 до 17:00, Юля — с 9:00 до 18:00. Она его с утра отводила в школу, в сад, а я забирала. Теперь я работаю полдня, с 9:00 до 13:00, чтобы быть и с Данилой рядом, и по состоянию здоровья — нет уже сил. Все это надо как-то пережить и перенести, и, конечно, с ним хочется больше быть, дать еще что-то, помимо школы.

Очень тяжело, конечно. Это единственная дочь, которую я всю жизнь воспитывала одна, растила одна. Она получила два образования. Юля росла настолько незаметно, со всем она справлялась легко и просто, в плане поведения, учебы, вообще во всем. Она такая ответственная с детства. Я никогда, ни разу не сказала ей, что надо собрать портфель или еще что-то. Я никогда не спрашивала, сделала ли она уроки. У меня этот вопрос даже не возникал. Я Юлю никогда этому не учила, у нее это внутри было.

У меня есть сестра, у нее двое детей. Они росли в более благоприятном достатке, чем мы с Юлей. И помню, как кто-то из родственников спросил: «Юля, ну почему ты такая? Почему твои брат и сестра ленятся, не хотят чего-то в жизни, как-то преуспеть?» И она сказала: «У них в жизни есть намного больше, чем у меня, и им не к чему стремиться. Им этого уже не надо, за них это сделали родители, а мне всего нужно добиться в жизни самой». Ну, и я ее воспитывала в таких условиях и с такими словами, что ты должна стоять на ногах так, чтобы могла прокормить себя и хотя бы одного ребенка. Женщина без ребенка — это не женщина. Такую ответственность она и несла.

Теперь Даниле приходится объяснять, что мужчина в жизни должен кормить жену и детей, должен учиться, зарабатывать и обеспечивать семью. Так что говорю ему: учись, грызи науку, на тебя большая надежда в жизни. Потому что мама не успела сделать многое. Много планов у нее было.

Каждый день без пяти, без десяти девять от нее был звонок, что она доехала до работы, что все в порядке. А в тот день мне сестра позвонила, сказала, что произошел взрыв, и мы сразу стали ее искать, в двадцать минут девятого, но нигде не могли найти. Нашли уже только вечером, часов в девять-десять. Была надежда до последнего, что она где-то в больнице или еще что-то. Но судьба оказалась к нам настолько жестока.

Самая большая сложность теперь — психически вырастить Данилу. Как все у него сложится в голове? Сейчас он задает много вопросов. Вот только ответить на них нет возможности. Остаться в восемь лет и без мамы, и без папы...

Это даже нельзя понять. Нам это трудно понять. Он сидит и говорит: «Бабушка, а кому тяжелее, тебе или мне?» Что тут можно сказать? Кому тяжелее?

Данила очень похож на маму. Что-то в нем есть и папино, конечно. Но характер... Я даже раньше к нему так не приглядывалась. Ну, растет ребеночек, и растет, в любви, в ласке, в поцелуйчиках. Я с ним играла все время. Мама всегда была в делах, поэтому он никогда даже не задавал вопросов: «А почему, мама, ты со мной не гуляешь и не играешь?» Мама постоянно то гладит, то пылесосит, то стирает, а вот бабушка с ним играет в машинки. Это из-за того, что у меня с сердцем не очень хорошо, Юля старалась беречь меня, чтобы я не перенапрягалась в каких-то домашних делах.

Данила очень сильно повзрослел за это время. Он стал намного ответственнее, серьезнее. Очень редко улыбается, нечасто смеется. Тут дети в бассейне играли в PSP, Даня подошел, слегка улыбнулся и отошел в сторону. И мальчик из его группы говорит: «Даня уже целый год ходит, и я ни разу не видел, чтобы он улыбался».

Первое время у нас был такой шок, что мы даже сами не понимали, что произошло. Просто вот эта боль начинает появляться намного позже, когда появляется ощущение того, что человека нет долго. Первое время было ощущение, что вот ее нет, но она где-то, она с нами, мы ее чувствуем, ее дыхание, что вот вещи в доме, к которым она прикасалась, которые она здесь положила. Мы не могли понять, что ее уже нет.

Тяжелее всего нам стало с сентября. Апрель прошел в подготовке документов, было трудно собрать все эти документы на опеку, на все. Апрель, май... Потом каникулы, отпуска. Самый трудный момент был, когда первое сентября настало. Одно время мы еще после школы гуляли вечером, пока не начало темнеть рано. Из-за того что Данила ходит в бассейн, тоже время как-то коротается. А так вечером находиться дома очень тяжело. Даже в школе, он же теперь у всех на виду, все же обращают внимание на него, как у него состояние, в каком он настроении... Все это сказывается, конечно, на уроках тоже сказывается. Он говорит: «Бабушка, вот я могу сидеть-сидеть, что-то считаю, что-то пишу и вдруг — раз! Передо мной мама — и все. И я не помню, что я пишу, чем я занимался...» Куда деваться от этого?

Стараемся куда-то вечером пойти, поехать, сами кого-то приглашаем. У нас часто дома бывают детишки в гостях. Мы стараемся кого-то к себе пригласить, потому что нам одним очень сложно быть. Одиночество для нас убийственно.

У нас стоят две кровати напротив, буквально 60 сантиметров между ними, достаем друг до друга руками, но Даня все равно каждую ночь приходит и засыпает со мной. Ему нужно чувствовать, что его обняли, важно чувствовать физически, что с ним кто-то рядом. Что его любят так же, а может, даже и еще больше — за всех, и за маму, и за папу.

Надо сказать, когда все это случилось, в этой беде нас люди не оставили. Пятиэтажки наши — это те же деревни, здесь люди живут по шестьдесят лет, уже знают друг друга, детей, внуков, правнуков... И соседи, и, мне кажется, весь район присутствовал на похоронах. Народу было очень много.

И со стороны тоже очень многие люди откликнулись. Вот есть женщина, про которую я знаю только то, что зовут ее Ольга. Вот она нам без конца звонит: а давайте куда-нибудь сходим, давайте кого-нибудь пригласим; она нас вытягивает. Буквально недавно мы были, и до этого уже неоднократно ездили, на метро «Первомайская». Там женщина с сыном держат отдел детской одежды. Мы уже трижды к ним ездили. Они, можно сказать, с иголки одевают Данилу. То, что у них есть в отделе из одежды, вот стоит только посмотреть, не то что пальцем показать, — они тут же снимают с вешалки и всё складывают... Когда мы к ним ездили в сентябре, я говорила, что после того, что нам дали весной, нам уже ничего не надо, он вырастет. Если люди настолько искренни и доброжелательны, это же не значит, что надо набрать горы вещей.

Они постоянно звонят, они часто бывают в паломнических поездках в Иерусалиме, и везде, где они ходят, они за поминовение Юли свечки ставят, и она им даже снится. Настолько переживают с нами вместе. Недавно вот у них были, к весне кое-что Даниле надо. Очень, очень доброжелательные люди. Я каждый раз, когда в церкви бываю, ставлю за их здравие обязательно, о них думаю всегда.

Ссылки

• Михаил Зыгарь. Взрывы как школа неповиновения, 31.03.2010