Михаил СЛУЧ: «Учителя — не десантники, которых можно поднять по тревоге»

— Михаил Ильич, многие сейчас говорят, что надвигающиеся перемены окончательно разрушат российскую систему образования. Это правда?

— Нет, у меня нет чувства, что это смерть. Многие замыслы, некоторые из которых возникли еще десять — пятнадцать лет назад, довольно хороши. Но их реализация очень механистична, без понятной временной раскладки и без понятного ресурсного, в том числе финансового обеспечения. Словно кто-то сформулировал некие идеи, затем нашлись управленцы, их понявшие, а если поняли они — значит, поняли все. И вперед!

— А почему так? Ведь это тоже люди от образования.

— Как бывший инженер, я вижу, что люди от образования, которые этим занимаются, плохо умеют планировать большие процессы. С другой стороны, те, кто принимает решения и подталкивает инновации, недоумевают: «Почему в других областях можно отчитываться тоннами стали, а в образовании ничего не происходит?» Им трудно понять, что здесь нет простых закономерностей: «Дал пять рублей — успеваемость на три процента улучшилась». Тем не менее ощущения катастрофы нет. Образование — такая вещь, которой всегда необходимы изменения и где многие реформы не произошли еще со времен советской школы, хотя были продекларированы. Это тоже одна из проблем.

— Я знаю нескольких директоров московских школ: один написал заявление об уходе, поняв, что не сможет правильно свести верхи с низами, у другого нервный срыв, так что он даже не пришел в школу на январский педсовет… Вас как директора не потряхивает?

— Меня, конечно, потряхивает. Мои коллеги чувствуют, что у них за спиной стоят педагогические коллективы, с которыми надо договариваться о деньгах, о перспективах на будущее. А они не очень понимают как. Они не знают, как их профинансируют, объединят ли их с другой школой, какие проверки на них обрушатся… Даже такой, казалось бы, незначительный с точки зрения законодательства момент, как переход на новые типы учебных заведений — бюджетный, казенный либо автономный, — может какого-нибудь слабонервного директора легко вогнать в ступор. На секунду, надо будет полностью перерегистрировать все уставные и правоустанавливающие документы!

©  Евгений Гурко / OPENSPACE.RU

Михаил Случ

— Правда, что это именно вы на встрече с Медведевым в День учителя предложили вынести законопроект «Об образовании» на всеобщее обсуждение, пояснив, что он нуждается в серьезной доработке?

— Заканчивался конкурс «Учитель года России». Лауреатам сообщили, что будет встреча с президентом и что для нее нужно заявить проблемы, а не вопросы. Я подумал, что закон об образовании — хорошая тема для разговора, тем более что к тому моменту его принятие было уже почти предрешено.

— И принятие притормозилось?

— Законопроект был вынесен на обсуждение. Не думаю, что после этого там многое изменится по сути. Но сам факт очень важен. Он положит кирпичик в основу привычки обсуждать что-то в более широком кругу, а не только среди экспертов. В общем, хочется все сделать быстрее и технологичнее, а надо медленнее и бестолковей. Но именно так. Чтобы эти документы были консенсусными. Иначе все останется, как было. Все будут переписывать бумаги под новый учебный план, имитируя новые стандарты.

— А вам что показалось непонятным или опасным в новом законе об образовании?

— Хотелось бы, чтобы он был законом прямого действия, а не таким, который требует других нормативных актов. Многие вопросы в нем по-прежнему окутаны туманом. То есть обещано, что что-то будет происходить, но как — «это будет принято позже, ждите разъяснений». Меня, честно говоря, беспокоит в законе то, что он очень декларативный. «Все должны быть хорошими, детей надо уважать…» А хочется конкретики! Хотя по сравнению с другим, очень резонансным и обсуждаемым сейчас документом — образовательными стандартами для старшей школы, этот закон — просто образец деловитости. Я считаю скандальным то, что четыре названных в стандарте базовых предмета ни в коей мере не приняты ни педагогическим, ни родительским сообществом.

— Их не принял и Путин, отправив на доработку, потому что все сказали, что эти стандарты — непонятные и в предложенном виде невозможные. Особенный гнев вызвали четыре обязательных предмета…

— ОБЖ — без комментариев. «Россия в современном мире» — просто слова, только концепция. Индивидуальный проект ученика? Есть отличные школы, в которых это замечательно происходит, но при чем тут все остальные? Единственный предмет, который поднимается, как хоругвь, — это физкультура. И, на мой взгляд, неправильно. Ее надо вообще убрать из этого перечня. Физкультура просто должна быть в школе — как питание или медицинский кабинет. Получается, в новом стандарте мы имеем четыре базовых предмета, ни один из которых в серьезном смысле слова предметом не является.

Вот что действительно оказалось болевой точкой и вообще ничем не защищено — это дополнительное образование, то есть кружки. По нему нет никакого стандарта, и ни один человек на сегодняшний момент не знает, как оно будет финансироваться. Совершенно непонятно, что заставит меня как директора оплачивать секцию по волейболу (а государство — ее финансировать), если она не входит ни в какой норматив или учебный план.

— Все же возможность выбирать предметы приближает нас к европейскому типу образования. Разве это плохо?

— В стандарте замечательным образом вводится выбор, но при этом такое ощущение, что все отлично знают, как этот выбор будет происходить.

Я помню свой разговор 15-летней давности с Анатолием Каспржаком, который был директором московской городской педагогической гимназии на «Преображенской». У него уже тогда была простроена система элективных курсов (курсов по выбору. — OS). Он сказал, что это два разных типа — учитель, который ведет базу, и учитель, который ведет электив. Им требуются совсем разные навыки. Первый должен не слезать с ученика и долбить в хороших традициях классической Мариванны. А у второго должно быть нечто совсем другое, иначе его не выберут. Ведущим школам потребовалось десять — пятнадцать лет, чтобы пройти этот путь, создать технологии, научить учителей работать таким образом. Как это будет готовиться для массовой школы, для меня большой вопрос.

— Одна из новых идей — уравнивание школ, которые вы назвали ведущими, а некоторые называют элитными, с обычными. Теперь их будут финансировать одинаково. Это справедливо?

— Я бы сказал, что «злорадство» общеобразовательных школ абсолютно ни на чем не основано, потому что никто не говорит, чтó они получат от тех богатств, которые забирают у гимназий. Школы, многие из которых составляют гордость московского образования, находятся сейчас в очень тяжелой неопределенности. Это школы, которые добились высоких результатов, работая с мотивированными, одаренными детьми. И если где-то надо придумывать, как организовать учреждение с углубленным изучением определенных предметов, то можно смело утверждать, что в Москве система таких школ создана и функционирует. Однако из-за того, что есть решение — оно, правда, пока не прописано, — что всех будут приводить к единому нормативу, непонятно, как эти образовательные учреждения будут существовать.

— На конкурсе «Учитель года России» вы общались с лучшими учителями страны. Каковы настроения по поводу реформ?

— Россия тут не мерило, потому что, во-первых, по стране многие из этих изменений уже прошли. Во-вторых, когда узнаешь, что учитель из не самого бедного региона получает восемь тысяч рублей в месяц, то чувствуешь себя как-то неуютно.

©  Евгений Гурко / OPENSPACE.RU

Михаил Случ

— И все же существует некое общее мнение? Учительство в целом одобряет, учительство тихо возмущается?

— Общая атмосфера скорее кислая.

— Скепсис? Безнадежность?

— Мне кажется, учителя ждут прямых инструкций. Вещи чуть более проблемные вызывают у них раздражение: «Что там в законе написано? Ничего не понятно, какой-то бред». Из сообщества уходят люди, готовые развивать в нем атмосферу свободы. Это качество вообще исчезает из профессии учителя. Недавно меня приглашали в Сколково на комиссию по модернизации. У меня было три минуты, чтобы высказаться. Я сформулировал три пункта: во-первых, в школу должны прийти новые люди, в том числе не педагоги, а специалисты — физики, химики, филологи, которые испытывают интерес к работе в школе. Во-вторых, эти специалисты не останутся, если школа не будет современным образом оборудована. В-третьих, эти люди никогда не придут в школу, если там не будет свободы. Новый закон об образовании не убивает эту свободу, но очень важно, чтобы его реализация не обернулась бы «свободой» писать стостраничные обоснования.

— Но пока эти новые учителя не пришли в школу, старые пребывают, мягко скажем, в растерянности. А что чувствуете вы?

— Спокойствие тех, кто работает в школе, можно сейчас сравнить с анекдотом про двух представителей малых народов, которые едут на санях по тундре. Один другому говорит: «Хочешь, политический анекдот расскажу?» Другой: «Тсс! Услышат — сошлют!» То есть это спокойствие основано на единственном ощущении, что дальше школы не сошлют. И что при всех потрясениях она как институт устойчива к любой ядерной катастрофе. Однако педагоги — это не тот контингент, который надо держать в неопределенности. Это не десантники, которые привыкли, что их могут поднять по тревоге, посадить в самолет и где-то выбросить.

Если вносятся изменения такого масштаба, то нужно понимать, что требуется время, чтобы все граждане, и учителя в том числе, осмыслили, что и как на них обрушится. Школы не знают своих будущих бюджетов, не понимают, о каких конкретных нагрузках и зарплатах идет речь. А ведь учителей только в одной Москве больше ста пятидесяти тысяч. И если руководство хочет осуществить эти изменения, апеллируя к разумному принципу, что для родителей они должны остаться незаметными, тогда их нельзя проводить в такие сжатые сроки через такие массы учителей. Не успеваем — давайте откладывать.

Известно, что появляются новые правила игры. Карты еще сдаются — закон об образовании, новые стандарты, новая система аттестации, финансовый норматив… Однако карты пока лежат на столе. Ты знаешь, что будет, если сесть без двух или получить шесть взяток на мизере. Но ты не видишь своих карт, и непонятно, как играть.

— Можно хотя бы предположить, какие последствия нас ждут?

— Это скорее вопрос к разумным экономистам — в том смысле, что они понимают, как распределяются деньги. Если бы тут был Чубайс, он мог бы сказать: «Вы какую зарплату получаете?» — «Такую-то». — «Значит, вы будете получать в два раза меньше. Это раз. Два: сколько привлечете родительских денег, столько себе и доплатите. Три: причина — нет денег». Все было бы предельно ясно, хотя и не так оптимистично. Нам же никакой понятной картины никто не собирается обрисовать. И еще мне непонятно вот что. Сейчас февраль 2011-го. В 2012-м выборы. Зачем это хозяйство так интенсивно раскачивать, чтобы люди себя чувствовали как на корабле при сильном шторме — у всех позывы, будто их сейчас вырвет? Возможно, это все слова, и на самом деле, как обычно, отгремит гром, и всё останется по-прежнему. А может быть, и нет.