Школа. Сериал

В ожидании реформы школьного образования учителя пребывают в состоянии массовой паники. МАРИЯ ФИЛИППЕНКО выясняла у двух известных московских преподавателей Льва Соболева и Михаила Случа, чего именно стоит больше всего бояться

​​В 12 часов дня 1 февраля закончилось онлайн-обсуждение законопроекта «Об образовании», вызвавшего сильный и вполне понятный переполох в обществе. Когда закон, сейчас отправленный на доработку, вступит в силу, менять его будет поздно.

В этот момент будут окончательно утверждены все изменения в отечественном образовании, которые вообще-то в экспериментальном порядке уже сейчас испытываются в провинции и много месяцев держат в состоянии ужаса, безвестности и напряжения тысячи учителей и директоров школ.

Идея нового закона, как всегда, разумна — оценивать не учебный процесс, а результаты работы школы и учителя. Но по каким критериям, непонятно. Разобраться в грядущем законе об образовании трудно, но главные темы, ставшие предметом наибольших опасений и публичных дискуссий, вкратце выглядят так.

1. Предполагается новая схема финансирования школ. Гимназии и лицеи лишатся всяких доплат. Зато школы должны будут искать «внебюджетные» источники дохода, то есть фактически продавать родителям услуги, выходящие за рамки обязательной школьной программы (например, приторговывать факультативами и кружками).

2. Видимо, будет введена новая система аттестации учителей: теперь они будут регулярно сдавать экзамены по своему предмету.

3. Оплата учительского труда тоже изменится, и довольно скоро — с 1 июля 2011 года. Теперь у учителя только 70% зарплаты будут постоянными, а 30% — «стимулирующими». Стимулировать учителя будет или не будет директор. В московских школах уже сейчас начали снижать зарплаты: с учителей снимают надбавки за научно-методическую работу, финансово страдают преподаватели иностранных языков и т.д.

4. С 1 января вступил в силу 83-й федеральный закон, по которому все государственные школы России делятся по степени экономической свободы на три группы: казенные, бюджетные и автономные. Казенные будут на полном гособеспечении, бюджетные и автономные — жить за счет отдельных субсидий государства, при этом автономные станут наиболее финансово свободными. Все директора должны срочно определиться со своим типом и начать переделывать документы.

5. Но главный скандал разгорелся вокруг новых образовательных стандартов для старшей школы. Как известно, предполагалось, что только четыре предмета, крайне сомнительные, а именно физкультура, ОБЖ, некая «Россия в мире» и загадочный индивидуальный проект, должны быть обязательными. К ним добавляется шесть, которые школьник сам сможет выбирать — по одному из шести же областей. При этом из области, которую он считает для себя профильной, разрешено выбрать два предмета. Области эти, собственно: русский (или родной) язык и литература, иностранные языки, математика и информатика, общественные науки, естественные науки, искусство. Выбранные предметы можно изучать на трех уровнях сложности: профильном (то есть углубленном), базовом или «интеграционном» (элементарном). На эти удивительные новые стандарты предполагалось перейти с 2013 по 2020 год, но после того, как в ЖЖ появилось открытое протестное письмо, подписанное тысячами людей, проект был отправлен на доработку лично Путиным, а образовательные верхи сменили тон с непререкаемого на осторожный.

Тем временем многие из изменений, независимо от закона, который пока дорабатывается, вступают в силу уже с нового учебного года. О том, что это будет значить для школ, МАРИЯ ФИЛИППЕНКО, не только журналист, но и сама учитель, поговорила с одним из лучших московских преподавателей литературы Львом Соболевым (гимназия №1567, бывшая 67-я школа) и с директором школы №1060 Михаилом Случем, победителем конкурса «Учитель года России — 2010».


Лев СОБОЛЕВ: «Это нарушение Конституции»

— Лев Иосифович, я работаю в школе не так долго, как вы, но уже 16 лет. И сейчас у меня впервые ощущение, что почва уходит из-под ног. Надвигается нечто такое, от чего не спасут ни родные стены, ни разумный директор. У меня ужасное чувство, что школа как институция меня бросает на произвол судьбы. У вас тоже?

— Думаю, это не так. Когда я сам учился, то в десятом или одиннадцатом классе я вместе со своими одноклассниками полгода не ходил в школу вообще, а ездил на производственное обучение на льнокомбинат. У меня есть удостоверение ремонтника прядильного оборудования второго разряда. Это было «приближением школы к жизни». А когда я пришел работать в 67-ю, мы выживали только за счет того, что в школе был цех Первого московского приборостроительного завода и мы собирали защелки. У нас были производственные классы с дополнительными часами практики в цеху. А химический и гуманитарный классы одно время делились пополам: половина производственников и половина тех, кто изучает химию или литературу углубленно. Я до обеда преподавал всему классу, а после обеда — только гуманитариям. И все это должна была быть одна программа.

©  Евгений Гурко / OPENSPACE.RU

Лев Соболев

— То есть после такого вам уже никакие реформы не страшны?

— У нас с бедным образованием делали уже всё, что только можно сделать. В конце концов я успокоился на том, что у меня есть моя грядка — мой класс, и пока мне не начнут серьезно мешать, я что-то успеваю сделать. В советское время было ничуть не проще. Тогда учеников нужно было готовить к ответу на вопросы «Ленинское определение партийности» или «Статья Ленина “Партийная организация и партийная литература”».

— Нам обещают много изменений: предметы по выбору для старшеклассников, новая система оплаты труда и новая аттестация учителей, платные образовательные услуги… Что из этого вас лично пугает больше всего?

— У Льва Толстого есть замечательные стихи — «Солдатская песня». Там есть такие слова: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить». Посмотрим, как это будет. Предлагается сделать меньше предметов. Это, конечно, делается не для того, чтобы разгрузить детей, хотя эта благая цель прокламируется. Более важно, что это освободит бюджетные деньги. Меньше часов — соответственно меньше зарплата учителей. Однако неслучайно все написано очень общо. Одно дело — наша многопрофильная гимназия, а другое — малокомплектная школа в районном городке. Как сделать так, чтобы школьник мог учить один и тот же предмет интеграционным образом, базовым или как профильный (на элементарном, основном или углубленном уровне. — OS)? Как составить расписание и где взять учителей, чтобы преподавать углубленно математику, химию или филологию, если их нет? Это утопический проект. Если оставить школе некоторую свободу, то она как-нибудь приспособится, как мы всегда приспосабливались. Но если это будет тупой волюнтаризм, который все ломает, то это будет аналогично вырубке виноградников и прочим славным делам давнего и недавнего прошлого.

— Вы говорите про новые образовательные стандарты для старших классов, где четыре обязательных предмета, а остальные — по одному на выбор из каждой области. Учительское сообщество на них отреагировало так остро, что Путин лично дал стандартам задний ход.

— Стандарты в предложенном виде неработоспособны. Упрек, сделанный в открытом письме Сергея Волкова, кажется мне очевидным: нельзя ограничивать количество предметов из одной области. Какой смысл в том, чтобы человек, выбравший для себя в десятом классе гуманитарный вуз, обязательно брал биологию или химию, географию или физику — а иначе никак? Логичнее было бы не разрушать систему профильного образования, а идти по тому пути, по которому оно развивается в нашей школе с 1975 года. То есть если ты идешь в гуманитарную область, ты выбираешь и русский, и литературу, и историю, и обществознание, и иностранный, и второй иностранный…

— Я по этой схеме для себя считала — не получается! Например, почему я, независимо от профиля, не могу выбрать два иностранных языка? Сейчас в Европе любой образованный человек знает как минимум два языка.

— Очевидно, что второй будет уже за деньги.

— Как и все предметы, не в обиду будет сказано, второго ряда — спецкурсы, латынь и прочие изыски, которые составляют сейчас бесценный «гимназический компонент». Знающие люди говорят, что этого уже не изменить и к этому надо готовиться.

— Мне кажется, что это нарушение Конституции. И я беспокоюсь не за своих учеников. Большая их часть может спокойно оплатить и второй язык, и третий — так же, как оплачивает репетиторов. Или сразу платить репетиторам, лишая тем самым работы и денег школьных учителей. Но есть семьи, которые этого сделать не могут. Получается, мы делим всех на бедных и богатых. Но ведь это не Куршевель! Когда перед нами талантливый от бога ребенок, который хочет заниматься языком, но мама воспитывает его без отца, и они не могут себе этого позволить, мне кажется неправильным лишать его возможности учиться. Мы опять толкаем наших соотечественников с короткой памятью к тому, чтобы они идеализировали советское прошлое. Мол, раньше все, что хочешь, можно было учить бесплатно, а сейчас только за деньги.

— Благородные школы будут зарабатывать на своих учениках в последнюю очередь, а постараются продавать свои услуги — репетиторство, подготовка к ЕГЭ, кружки — жителям окрестных домов. То есть мы будем привлекать ребят из района. Вы готовы, что к вам придут явно не гимназисты, а скорее персонажи сериала «Школа»? Зато они принесут деньги.

— Гимназистами не рождаются. Если у меня будет получаться с детьми из других школ, я буду только рад. Не будет получаться — попрошу меня от этого освободить, потому что делать то, чего я не умею, я бы не хотел. Я же не веду кружок бального танца.

©  Евгений Гурко / OPENSPACE.RU

Лев Соболев

— Что-то в этих изменениях вам все же кажется правильным и разумным?

— Уменьшить нагрузку детей и предоставить им возможность выбирать — уже более чем достаточно. Но это ставит перед каждой школой проблемы подчас неразрешимые. Я имею в виду расписание и кадры. Представим себе: вот два десятых класса по тридцать человек. Посчитайте, сколько там будет предметов трех сортов. Это как же надо составлять расписание? Тогда отменяется само понятие класса как коллектива. У них не будет ни одного общего предмета.

— То есть все будут перетекать с урока на урок в разных комбинациях?

— Не станет института классного руководителя. Не будет никакого воспитательного момента. Получится поточная система, когда у тебя твое индивидуальное расписание, например: первая — профильная литература, потом базовый русский, интеграционный курс по химии, затем базовая математика и ОБЖ. И может выйти, что ни у кого второго в школе такого расписания нет. Я не очень себе это представляю. В итоге получится так: «Ребятки, выбирать вы ничего не можете, потому что у нас один химик и одна географичка на всю школу. И если вы выберете химию, называйте это как хотите, но это будет просто химия».

— Теоретически один учитель может вести предмет на всех трех уровнях — и углубленно, и облегченно, и стандартно.

— Но не одновременно! То есть я с утра веду литературу профильную, потом базовую, затем интеграционный курс русской словесности, потом опять профиль…

— Вы с ума не сойдете?

— Я-то нет, но дети сойдут!

©  Евгений Гурко / OPENSPACE.RU

Лев Соболев

— Постоянно витает идея о том, что школа должна учить детей патриотизму. Будет ли это предмет «Россия в мире» или какой-то другой, не важно. Как можно научить патриотизму?

— Мне кажется, что патриотизму учат не специальные уроки, а жизнь. И если дети видят, что профессор получает меньше дворника и что каждый пятый, который хоть что-то собой представляет, старается уехать, то никакие уроки не помогут. Это мировоззрение, которое складывается под влиянием всего. Не того, что ребенку говорят, а того, что он видит.

— Вот как раз же считается, что школа должна формировать мировоззрение.

— Школа формирует мировоззрение не правильными речами, а своими людьми. В 1977 году ко мне приходили умная девочка или мальчик. И ребенок был убежден, что всё, о чем сейчас пишут в газетах, говорят по радио и телевизору, — ложь. И был близок к тому, чтобы сказать, что весь мир — бардак и нет в нем правды. А потом вдруг видит, что у Толстого и Достоевского эта правда есть. Более того, он видит, что учитель, который с ним разговаривает, считает ложью те же вещи, что и он сам. Но этим мир не исчерпывается. Вот это воспитывает. А слова, сами по себе правильные, сочинения на патриотическую тему только увеличивают ложь, приучая к двоемыслию. Это была главная беда советской школы, от которой мы, слава богу, избавились. И если мы к этому вернемся, тогда мы проиграем по всем показателям — материальным, идейным, нравственным… Сейчас я могу сказать: да, время циничное, многим стало жить намного тяжелее, но мы же свободны. Мне не нравится телевизор — я его не включаю. И не ходит парторг, не говорит: «А где у тебя в кабинете ленинский уголок? Где стенд “Навстречу съезду”?»

— Вы затрагиваете тему патриотизма на уроках или считаете, что это личное дело каждого?

— Конечно, личное дело. Гордиться тем, что ты родился в России, то же самое, что гордиться тем, что ты родился белым. Или мужчиной. Это как-то странно. Если ты любишь свою страну, то сделай так, чтобы людям — хотя бы тем, которые рядом с тобой — было лучше. На уроках я стараюсь не цитировать позднего Толстого, который писал, что патриотизм — вредное чувство, потому что все, что разъединяет людей, — вредно.

— Разве патриотизм разъединяет?

— Конечно. Если я люблю свою землю, а ты, эстонец, любишь свою, то что у нас с тобой общего? Я остался здесь, работаю и надеюсь, что приношу пользу, — вот вам патриотизм, как я его понимаю.

©  Евгений Гурко / OPENSPACE.RU

Лев Соболев

— В последние годы в школе все-таки возникло ощущение, что жизнь налаживается. Работалось хорошо, спокойно, с радостью. И даже платить стали прилично.

— Пока я лучшего времени, чем прошлый год, ни по свободе, ни по зарплате не знал. Хотя я не уверен, что многие мои коллеги из других школ могут это сказать. В советское время, когда у меня было четыре учебных дня в неделю и классное руководство, я получал 110 или 120 рублей. Ни мое председательство в методическом объединении, ни мои кружки, ни мой театр не оплачивались. Когда в начале голодных девяностых годов мне надо было выкручиваться, потому что зарплата явно не поспевала за инфляцией, я работал еще и в МИРОСе (Московский институт развития образовательных систем. — OS), в газете «Литература», в Федерации интернет-образования. Только штатных рабочих мест у меня было четыре, если не больше. И еще литературные заработки, частные уроки…

— Но постепенно подработок на стороне стало меньше, поскольку в гимназии действительно стали платить лучше?

— Да, и я мог себе позволить взять какую-то литературную работу, за которую мне почти ничего не заплатят, просто потому, что мне интересно. В прошлом году нам платили за научно-методическую работу. Мы с коллегой составляем антологию литературно-критических материалов в помощь учителю словесности. Однако с сентября надбавку за научно-методическую работу сняли. Это около 15 тысяч рублей в месяц. Сейчас мы делаем это уже бесплатно.

— Какие настроения царят в школе? Как ваши коллеги оценивают перспективы?

— Противоположным образом. Насчет новых стандартов одни говорят: «Выбор — это прекрасно! Мы обеими руками за». Но большинство считает, что это конец.

Что касается прочих изменений, мы пытаемся убедить нашего директора Екатерину Львовну не нервничать. Я успокаиваю ее банальностью: «Давайте переживать неприятности по мере их поступления». Вполне может оказаться, что неприятности не такие уж страшные. Два года назад из-за кризиса было распоряжение найти дополнительные средства. Где искать? Не в «Роснефти» же. Значит, в школе. Говорили, что надо отказываться от нагрузки, так сказать, оптимизировать зарплаты… Было много разговоров. В итоге никто ни от чего не отказывался. Наоборот, на следующий год еще и прибавили.

{-page-}

 

Михаил СЛУЧ: «Учителя — не десантники, которых можно поднять по тревоге»

— Михаил Ильич, многие сейчас говорят, что надвигающиеся перемены окончательно разрушат российскую систему образования. Это правда?

— Нет, у меня нет чувства, что это смерть. Многие замыслы, некоторые из которых возникли еще десять — пятнадцать лет назад, довольно хороши. Но их реализация очень механистична, без понятной временной раскладки и без понятного ресурсного, в том числе финансового обеспечения. Словно кто-то сформулировал некие идеи, затем нашлись управленцы, их понявшие, а если поняли они — значит, поняли все. И вперед!

— А почему так? Ведь это тоже люди от образования.

— Как бывший инженер, я вижу, что люди от образования, которые этим занимаются, плохо умеют планировать большие процессы. С другой стороны, те, кто принимает решения и подталкивает инновации, недоумевают: «Почему в других областях можно отчитываться тоннами стали, а в образовании ничего не происходит?» Им трудно понять, что здесь нет простых закономерностей: «Дал пять рублей — успеваемость на три процента улучшилась». Тем не менее ощущения катастрофы нет. Образование — такая вещь, которой всегда необходимы изменения и где многие реформы не произошли еще со времен советской школы, хотя были продекларированы. Это тоже одна из проблем.

— Я знаю нескольких директоров московских школ: один написал заявление об уходе, поняв, что не сможет правильно свести верхи с низами, у другого нервный срыв, так что он даже не пришел в школу на январский педсовет… Вас как директора не потряхивает?

— Меня, конечно, потряхивает. Мои коллеги чувствуют, что у них за спиной стоят педагогические коллективы, с которыми надо договариваться о деньгах, о перспективах на будущее. А они не очень понимают как. Они не знают, как их профинансируют, объединят ли их с другой школой, какие проверки на них обрушатся… Даже такой, казалось бы, незначительный с точки зрения законодательства момент, как переход на новые типы учебных заведений — бюджетный, казенный либо автономный, — может какого-нибудь слабонервного директора легко вогнать в ступор. На секунду, надо будет полностью перерегистрировать все уставные и правоустанавливающие документы!

©  Евгений Гурко / OPENSPACE.RU

Михаил Случ

— Правда, что это именно вы на встрече с Медведевым в День учителя предложили вынести законопроект «Об образовании» на всеобщее обсуждение, пояснив, что он нуждается в серьезной доработке?

— Заканчивался конкурс «Учитель года России». Лауреатам сообщили, что будет встреча с президентом и что для нее нужно заявить проблемы, а не вопросы. Я подумал, что закон об образовании — хорошая тема для разговора, тем более что к тому моменту его принятие было уже почти предрешено.

— И принятие притормозилось?

— Законопроект был вынесен на обсуждение. Не думаю, что после этого там многое изменится по сути. Но сам факт очень важен. Он положит кирпичик в основу привычки обсуждать что-то в более широком кругу, а не только среди экспертов. В общем, хочется все сделать быстрее и технологичнее, а надо медленнее и бестолковей. Но именно так. Чтобы эти документы были консенсусными. Иначе все останется, как было. Все будут переписывать бумаги под новый учебный план, имитируя новые стандарты.

— А вам что показалось непонятным или опасным в новом законе об образовании?

— Хотелось бы, чтобы он был законом прямого действия, а не таким, который требует других нормативных актов. Многие вопросы в нем по-прежнему окутаны туманом. То есть обещано, что что-то будет происходить, но как — «это будет принято позже, ждите разъяснений». Меня, честно говоря, беспокоит в законе то, что он очень декларативный. «Все должны быть хорошими, детей надо уважать…» А хочется конкретики! Хотя по сравнению с другим, очень резонансным и обсуждаемым сейчас документом — образовательными стандартами для старшей школы, этот закон — просто образец деловитости. Я считаю скандальным то, что четыре названных в стандарте базовых предмета ни в коей мере не приняты ни педагогическим, ни родительским сообществом.

— Их не принял и Путин, отправив на доработку, потому что все сказали, что эти стандарты — непонятные и в предложенном виде невозможные. Особенный гнев вызвали четыре обязательных предмета…

— ОБЖ — без комментариев. «Россия в современном мире» — просто слова, только концепция. Индивидуальный проект ученика? Есть отличные школы, в которых это замечательно происходит, но при чем тут все остальные? Единственный предмет, который поднимается, как хоругвь, — это физкультура. И, на мой взгляд, неправильно. Ее надо вообще убрать из этого перечня. Физкультура просто должна быть в школе — как питание или медицинский кабинет. Получается, в новом стандарте мы имеем четыре базовых предмета, ни один из которых в серьезном смысле слова предметом не является.

Вот что действительно оказалось болевой точкой и вообще ничем не защищено — это дополнительное образование, то есть кружки. По нему нет никакого стандарта, и ни один человек на сегодняшний момент не знает, как оно будет финансироваться. Совершенно непонятно, что заставит меня как директора оплачивать секцию по волейболу (а государство — ее финансировать), если она не входит ни в какой норматив или учебный план.

— Все же возможность выбирать предметы приближает нас к европейскому типу образования. Разве это плохо?

— В стандарте замечательным образом вводится выбор, но при этом такое ощущение, что все отлично знают, как этот выбор будет происходить.

Я помню свой разговор 15-летней давности с Анатолием Каспржаком, который был директором московской городской педагогической гимназии на «Преображенской». У него уже тогда была простроена система элективных курсов (курсов по выбору. — OS). Он сказал, что это два разных типа — учитель, который ведет базу, и учитель, который ведет электив. Им требуются совсем разные навыки. Первый должен не слезать с ученика и долбить в хороших традициях классической Мариванны. А у второго должно быть нечто совсем другое, иначе его не выберут. Ведущим школам потребовалось десять — пятнадцать лет, чтобы пройти этот путь, создать технологии, научить учителей работать таким образом. Как это будет готовиться для массовой школы, для меня большой вопрос.

— Одна из новых идей — уравнивание школ, которые вы назвали ведущими, а некоторые называют элитными, с обычными. Теперь их будут финансировать одинаково. Это справедливо?

— Я бы сказал, что «злорадство» общеобразовательных школ абсолютно ни на чем не основано, потому что никто не говорит, чтó они получат от тех богатств, которые забирают у гимназий. Школы, многие из которых составляют гордость московского образования, находятся сейчас в очень тяжелой неопределенности. Это школы, которые добились высоких результатов, работая с мотивированными, одаренными детьми. И если где-то надо придумывать, как организовать учреждение с углубленным изучением определенных предметов, то можно смело утверждать, что в Москве система таких школ создана и функционирует. Однако из-за того, что есть решение — оно, правда, пока не прописано, — что всех будут приводить к единому нормативу, непонятно, как эти образовательные учреждения будут существовать.

— На конкурсе «Учитель года России» вы общались с лучшими учителями страны. Каковы настроения по поводу реформ?

— Россия тут не мерило, потому что, во-первых, по стране многие из этих изменений уже прошли. Во-вторых, когда узнаешь, что учитель из не самого бедного региона получает восемь тысяч рублей в месяц, то чувствуешь себя как-то неуютно.

©  Евгений Гурко / OPENSPACE.RU

Михаил Случ

— И все же существует некое общее мнение? Учительство в целом одобряет, учительство тихо возмущается?

— Общая атмосфера скорее кислая.

— Скепсис? Безнадежность?

— Мне кажется, учителя ждут прямых инструкций. Вещи чуть более проблемные вызывают у них раздражение: «Что там в законе написано? Ничего не понятно, какой-то бред». Из сообщества уходят люди, готовые развивать в нем атмосферу свободы. Это качество вообще исчезает из профессии учителя. Недавно меня приглашали в Сколково на комиссию по модернизации. У меня было три минуты, чтобы высказаться. Я сформулировал три пункта: во-первых, в школу должны прийти новые люди, в том числе не педагоги, а специалисты — физики, химики, филологи, которые испытывают интерес к работе в школе. Во-вторых, эти специалисты не останутся, если школа не будет современным образом оборудована. В-третьих, эти люди никогда не придут в школу, если там не будет свободы. Новый закон об образовании не убивает эту свободу, но очень важно, чтобы его реализация не обернулась бы «свободой» писать стостраничные обоснования.

— Но пока эти новые учителя не пришли в школу, старые пребывают, мягко скажем, в растерянности. А что чувствуете вы?

— Спокойствие тех, кто работает в школе, можно сейчас сравнить с анекдотом про двух представителей малых народов, которые едут на санях по тундре. Один другому говорит: «Хочешь, политический анекдот расскажу?» Другой: «Тсс! Услышат — сошлют!» То есть это спокойствие основано на единственном ощущении, что дальше школы не сошлют. И что при всех потрясениях она как институт устойчива к любой ядерной катастрофе. Однако педагоги — это не тот контингент, который надо держать в неопределенности. Это не десантники, которые привыкли, что их могут поднять по тревоге, посадить в самолет и где-то выбросить.

Если вносятся изменения такого масштаба, то нужно понимать, что требуется время, чтобы все граждане, и учителя в том числе, осмыслили, что и как на них обрушится. Школы не знают своих будущих бюджетов, не понимают, о каких конкретных нагрузках и зарплатах идет речь. А ведь учителей только в одной Москве больше ста пятидесяти тысяч. И если руководство хочет осуществить эти изменения, апеллируя к разумному принципу, что для родителей они должны остаться незаметными, тогда их нельзя проводить в такие сжатые сроки через такие массы учителей. Не успеваем — давайте откладывать.

Известно, что появляются новые правила игры. Карты еще сдаются — закон об образовании, новые стандарты, новая система аттестации, финансовый норматив… Однако карты пока лежат на столе. Ты знаешь, что будет, если сесть без двух или получить шесть взяток на мизере. Но ты не видишь своих карт, и непонятно, как играть.

— Можно хотя бы предположить, какие последствия нас ждут?

— Это скорее вопрос к разумным экономистам — в том смысле, что они понимают, как распределяются деньги. Если бы тут был Чубайс, он мог бы сказать: «Вы какую зарплату получаете?» — «Такую-то». — «Значит, вы будете получать в два раза меньше. Это раз. Два: сколько привлечете родительских денег, столько себе и доплатите. Три: причина — нет денег». Все было бы предельно ясно, хотя и не так оптимистично. Нам же никакой понятной картины никто не собирается обрисовать. И еще мне непонятно вот что. Сейчас февраль 2011-го. В 2012-м выборы. Зачем это хозяйство так интенсивно раскачивать, чтобы люди себя чувствовали как на корабле при сильном шторме — у всех позывы, будто их сейчас вырвет? Возможно, это все слова, и на самом деле, как обычно, отгремит гром, и всё останется по-прежнему. А может быть, и нет.