Просмотров: 37181
Станислав Белковский: «АО “Путин” – это совместное предприятие либералов и пацанов»
Антон Желнов ·
14/01/2011
АНТОН ЖЕЛНОВ поговорил с политтехнологом и автором пьесы «Покаяние», разоблачающей либеральную элиту 1990-х
Имена:
Станислав Белковский
© Коммерсантъ
Станислав Белковский
Пьеса Станислава Белковского «Покаяние» – драматический памфлет на основных героев русского либерализма 90-х. Кто такие бывший премьер-министр Игорь Тамерланович Кочубей, его друзья, президент Корпорации вечной жизни Борис Толь, Гоцлибердан и профессор Дедушкин, может легко догадаться любой читатель. Издательство «АСТ», выпустившее книгу,
прямо поместило искривленную фотографию Егора Гайдара на обложку. Пьеса вышла еще в начале сентября, к Московской международной книжной ярмарке. Но авторская ее презентация прошла относительно недавно. 16 декабря, в день памяти Егора Гайдара, Белковский устроил закрытый ужин для небольшого числа блогеров и политологов. Этим мероприятием, как и самой книгой, автор окончательно противопоставил себя тем, кто сегодня открывает Гайдару памятные доски. Читавшие книгу делятся на два лагеря: на тех, кто считает ее политическим манифестом (что-то вроде «кризиса либерализма в России»), и на тех, кто видит в ней просто циничный фельетон, обличающий быт и нравы политической элиты. АНТОН ЖЕЛНОВ решил выяснить у автора «Покаяния», что именно тот имел в виду.
– Можно ли утверждать, что вы освободились в пьесе от ответственности, свойственной политологу, и воспользовались преимуществами художественного слова? – Что может быть в России ответственнее, чем художественное слово? Тем более, чего там греха таить, границы политологии как специальности слишком размыты. Во всем мире, но у нас здесь и сейчас – особенно. По сути дела, в сегодняшней России политолог – это просто комментатор, обладающий неким статусом в медийном пространстве. Или стремящийся обладать. И я, строго говоря, никакой не политолог и никогда им не был.
– Но пьеса претендует на достоверность? – Скорее, я стараюсь ее приобрести, добиться ее. А это возможно только на путях литературы. Никакой априорной достоверности, лежащей вне литературы, в России не существует. Неслучайно один из главных результатов эпохи постмодернизма в России, когда размываются представления о достоверности и требования к ней, – падение статуса литературы и писателя как общественной фигуры.
– Вы как политолог, а теперь и как писатель, осмысляете политический процесс исключительно как последовательность финансовых махинаций различных властных групп. Это отражение реального положения вещей? – Я уже говорил, что политологом я, скорее всего, никогда не был, а писателем, скорее всего, всегда был. Независимо от того, какие у меня были звания и должности.
Читать текст полностью
Что же касается махинаций бизнес-групп… Да, сегодняшний режим в России – это бизнес-режим. Страной правят люди, которые мыслят в категориях бизнеса, а не политики, истории или, скажем, искусства. Больше того, этот режим – власть денег, монетократия. Деньги как субстанция приобретают здесь отдельную, особую, сакральную субъектность, отличную от субъектности их обладателей. В каком-то смысле современная Россия – это религиозное государство, в котором духовная власть денег стоит выше власти светских институтов. Впрочем, у нас и во времена СССР было религиозное государство, так что нам не привыкать.
Но в «Покаянии» никакие бизнес-махинации не изучаются. Там скорее судьба поколения, которое отказывается рефлексировать, потому что рефлексии могут быстро привести в сумасшедший дом. У меня главный герой стал премьер-министром, чтобы удержать жену, – какие уж тут бизнес-группы!
– У героев вашей пьесы нет внутреннего развития; даны несколько типов зла, но все они предсказуемы. Это застывшие души. Вам не скучно с такими героями?
– Застывшие души – такое же явление природы, как и развивающиеся. Они – результат эволюции молодых, подвижных душ. И, мне кажется, попытки отследить эту эволюцию в «Покаянии» есть. А с героями мне всегда весело. На то они и герои.
– Мне показалось, что в книге чувствуется влияние Пелевина… Или просто писать по-другому сегодня нельзя?
– Я не тот человек, который знает, как писать можно, а как нельзя. Есть вещи, которые или делаются по наитию, или не делаются никак. Что же до Пелевина, то он никогда не был среди моих любимых писателей, при всем к нему большом уважении. Правда, Нильс Бор нам объяснил в свое время, что подкова на двери дома приносит счастье даже тому, кто в чудодейственные свойства подковы не верит.
– Как у вас возникла потребность написать пьесу именно о Гайдаре?
– «Покаяние» – это вообще не о Гайдаре. Главный герой, может быть, чем-то похож на Гайдара, но с таким же успехом в нем есть и мои собственные черты. «Покаяние» – это эскиз портрета некоего поколения в странных исторических обстоятельствах. И еще, конечно, «Покаяние» – это о покаянии, как мне кажется. Я неслучайно выбрал некоммерческое название и настоял на нем. Потому что самое важное слово надо было обязательно поместить на обложку, независимо от того, вырастут продажи книжки или упадут. Обложка, правда, по дизайну получилась плохая, но я не мог на это повлиять, так вышло. А что касается Гайдара… Я помню, в 2004 году Ходорковский, уже сидя в тюрьме, написал статью «Кризис либерализма в России», где сказал, что либералы должны покаяться. Гайдар на это публично ответил: каяться не намерен! Вскоре после этого, по моим сведениям, он начал пить. Но не от готовности к раскаянию, а скорее от невостребованности той системой, которую он сам создавал и которой был предан (во всех смыслах последних трех слов). Несмотря ни на что. Мне представляется, покаяние для многих – это такое петушиное слово. Которое нельзя произносить вслух и всерьез, иначе все резко и быстро изменится. Для того, кто не хочет, чтобы что-то фундаментально изменилось, покаяние табуировано. И наоборот.
– А вы не пытаетесь разоблачить этой книгой собственную профессию, себя и ваших коллег? Взять хотя бы эту лексику, которую знает только человек изнутри.
– Никаких страшных тайн, которые не были бы известны довольно широкому кругу включенных наблюдателей, в «Покаянии» нет. Да и о какой профессии речь? Было бы что разоблачать.
– Из «Покаяния» ясно, что язык и этика либералов не очень отличаются от языка и этики Путина и тех, кого принято относить к пацанам. Это так?
– Сегодняшняя власть – это совместное предприятие либералов гайдаровского призыва-замеса (это понятие гораздо шире, чем собственно «команда Гайдара») и криминалитета начала 1990-х годов. Оба учредителя совместному предприятию совершенно необходимы: либералы дают ему содержание, контент, как сейчас модно говорить, бандиты – технологию. При этом стилеобразующие функции в такой системе выполняют обе группы. В общем, и те и другие – это классические продукты краха Империи, два десятилетия назад вырвавшиеся из-под советского гнета, главные выгодоприобретатели распада советско-имперских структур. Во всемирно знаменитом АО «Путин» 50% акций принадлежат, грубо говоря, Собчаку-Чубайсу, а 50% – питерским и московским пацанам; я имею в виду философию и технологию режима, а не конкретные личные отношения-обязательства. И не важно, что многих создателей режима уже нет в живых. Дело их пока что вполне живет. Соответственно, именно такая сейчас у нас власть. Она абсолютно и совершенно антиимперская и антисоветская, кто бы что ни говорил. Чтобы на нее жаловаться, надо для начала понимать ее анатомию и физиологию. Этот режим – режим максимальной энтропии, предельного упрощения, топливом и символом которого являются те самые деньги. Такой режим очень подходит для периода цивилизационного упадка, когда страна и люди, ее населяющие, устали от своей истории, от самих себя. А когда говорят, что Путин великий империалист и кагэбэшник, – так ему только этого и хочется! Он смеется над простецами, которые делают вид, что с ним борются, а на самом деле укрепляют механизм этой власти.
– И у режима упадка есть своя метафизика и эстетика, которые понятны каждому, кто жил в поздние восьмидесятые и девяностые: блат, связи и т.д. Вы пытались избежать романтизации этого?
– У всякого режима есть своя метафизика и эстетика. Тем более – у режима, воплощающего все ценности заката цивилизации, возраст которой – почти 1200 лет, если отсчитывать от призвания варягов, то есть от появления Рюрика в Новгороде. И, конечно, всякий упадок невозможен без большой и слезливой доли романтики. Согласитесь, закат, каким бы он ни был, куда бы ни садилось солнце – в данном случае большое подгорелое солнце русской цивилизации, – это всегда романтично. Особенно когда стоишь на балконе и наблюдаешь за этим закатом через пляж с бокалом или рюмкой в руке. Я не знаю, удалось ли мне избежать романтизации эпохи. Думаю, это было почти невозможно. Но хочу заметить, что блат и связи вовсе не характеризуют постсоветское время в России. Блат, связи – это вещи аристократические, они присущи системам, проходящим стадию определенной сложности. А когда приходит всевластие денег, блат и связи, как любые устойчивые социальные коммуникации, разрушаются. Деньги как универсальный всеупрощающий эликсир становятся сильнее всего остального, любых связей, любых нитей, соединяющих человека с ему подобными. {-tsr-}Деньги оказываются выше традиции, родства, любви, дружбы, преданности. За деньги в такие времена убивают родную мать – и это в принципе укладывается в рамки господствующей морали. Закат русской цивилизации – это время, когда деньги пришли на смену любым связям, любым знакам отличия. И «Покаяние» – об этом закате. Что не исключает некоторой сентиментальности в описании эпохи. Нельзя в таком драматургическом разговоре обойтись совсем без «Вишневого сада». Все-таки тут Россия у нас.
– Читали книжку те, кого она могла потенциально задеть? Есть отклики?
– Я надеюсь, что книжка заденет каждого, кто ее прочитает. На что еще мне надеяться?
Нет, всё-таки проигнорирую пиар)