ЕГОР СКОВОРОДА навязался к переписчикам в провожатые
«Алеша, тебе тоже надо будет встать», – трясет пенсионерка мужа за плечо. «А? Что такое? Перепись? Да ну и что!» – ворчит в ответ и отворачивается к стенке. Старушка усаживает нас за стол. В квартире запах лекарств, негромко работает телевизор. «Вы уже приходили, да? Я в больнице была, два дня назад только выписали. Уже боялась, что вы больше не зайдете».
Мы заполняем переписные листы, на каждого отдельный. Как зовут, номер квартиры, сколько комнат, кто здесь живет, на какие доходы, откуда родом, когда переехал в Москву... «Я родилася, – говорит она, – в Ульяновской области, село Колпаковка». Он – из Тамбова. В столице оказались в середине пятидесятых. У нее образование семь классов, у него – четыре.
Хочется расспрашивать людей, а не задавать стандартные вопросы. Как вы познакомились? Почему поехали в Москву? Как жили? Кто это на черно-белом фото машет нам рукой из трактора? Так будет в каждой квартире: нестерпимое желание знать личную историю всех тех людей, на которых ты заполняешь анкеты и которые так добродушно тебя встречают. Мы ставим последнюю галочку, прощаемся и уходим.
Сейчас полдень. Седьмой день переписи. Мы обходим дома по второму кругу: пытаемся застать кого-нибудь в тех квартирах, куда не удалось попасть в первые дни. «Мы работали почти без отдыха, по полсотни квартир обходили за день, уставали ужасно. Пару дней было интересно, все было в новинку, а потом всё, утомились. Когда только в одной квартире переписываешь пять или семь человек, начинает кружиться голова. Теперь я каждый раз надеюсь, что дверь откроет кто-нибудь одинокий», – рассказывает Даша, студентка, к которой я напросился в напарники.
Читать текст полностью
Наши дома – кирпичные пятиэтажки, построенные в начале шестидесятых. Центральное отопление, газовые плиты, есть холодная вода, горячей нет – у всех стоит газовый водонагреватель. «Очень это неудобно, всю жизнь так мучаемся», – жалуются старики.
В подъезде так тихо, что слышно, как несколькими этажами ниже звонит телефон. В углу лестничной клетки стоит горшок с каким-то увядшим растением. На подоконнике банка, полная окурков.
Слышно, как внутри квартир идет жизнь. «Ба!» – кричит откуда-то ребенок. У кого-то явно праздник, звенят тарелки. Две женщины обсуждают прическу: «Тебе хорошо так, лучше, чем Верке». Я уже знаю планировку этих квартир: при входе сразу попадаешь в узкий коридор и к зеркалу, там и стоят эти женщины. Где-то автоответчик гундосит. Радио играет. За дверью, сбоку от которой висит вырванный с мясом звонок, тихо скулит собачка.
Дверь нам открывает распаренный мужик с животом, голый по пояс, еще не причесавшийся. «Я только проснулся – может, потом? Ладно, ладно, проходите». Он все время охает, а когда отвечает на вопрос, добавляет – без грусти, скорее по привычке: «Один я, один». Долго вспоминает год своего рождения. «Жена? Она со мной развелась, а я это... ну, надо в загс, наверное, идти, еще куда-то». На кухне шумит чайник. «Доходы? Да нет, ничего нет, откуда там, никакой дачи... Вот до пенсии год еще. Да нет, работу не ищу, куда там, я же на фабрике всю жизнь, пока не закрыли». Провожая нас, бормочет: «Да, беда-беда...» У меня из головы не выходит фильм «Пыль».
Многие сейчас пишут в сети, что люди относятся к переписчикам с подозрением, не пускают в квартиры, проверяют удостоверения и даже звонят в управу: убедиться, что такой-то и правда переписчик. Наверное, везде по-разному. Нас встречали очень доброжелательно и с интересом, усаживали на кухне или в комнате, искали нам стулья. Даша говорит, что за всю неделю на ее участке только двое отказались переписываться. Когда приходит переписчик, для многих это оказывается небольшим событием в их повседневной жизни.
Мы звоним в очередную дверь, мимо нас по лестнице поднимается бабушка, которую мы переписали десять минут назад вместе со всей семьей из пяти человек. «Наверх иду, к соседке: она позвонила, просила зайти, чтобы ей не одной вас встречать».
За час-полтора мы проходим один дом, три подъезда. Из тридцати намеченных квартир попасть удается в пять. Ничего удивительного: переписчики работают с девяти до шести, то есть как раз в то время, когда все на работе. Так что шанс застать дома и переписать кого-нибудь, кроме пенсионеров, безработных и домохозяек, не очень высок. Днем в выходные, впрочем, ситуация не лучше.
Работа переписчика утомительна и однообразна. Выполняют ее студенты. Разумеется, в «добровольно-принудительном» порядке. «Мы весной, когда подписывали бумаги, не очень понимали, о чем идет речь. Впрочем, отказаться бы все равно не получилось», – рассказывает Даша.
Сейчас, когда основная часть переписи закончилась и остается только раз за разом обходить участки, вылавливая недостающие квартиры, становится невыносимо скучно. Делать нечего, мы пьем чай и тоскуем. Парень по имени Рома вышивает крестиком коня. Уйти пораньше или прийти попозже ребята не могут: у них под боком сидит заведующая, которая «бдит». На других переписных пунктах, куда заведующая не заглядывает, живется легче: сам решаешь, когда тебе работать. Инструкторы, тоже студенты, постоянно роются в бумагах: «Каждый день новые бумажки, отчетности, всё заполняем что-то, заполняем – ужас».
Ребята возвращаются замерзшие, делятся впечатлениями: «Он из-за двери мне отвечает: “А меня уже пэреписали, на вашем участке, дэвушка такая красивая”»; «Один там вышел, в плед замотался: “Ой, а я сплю!” – мы ему телефон оставили». Людям, которых не застали дома, в дверь просовывают бумажку: номер телефона и адрес переписного пункта.
Бригада, в которую я попал, судя по всему, ужасно добросовестная. Им в голову не приходит, как это можно: просто взять данные о человеке в ЖЭКе, все недостающее сочинить – и вот анкета готова. Некоторые бригады именно так и работают. А мы с Дашей снова выходим под дождь. Смеркается.
Женщина лет сорока с любопытством выглядывает из-за двери. «Перепись? Ну давайте, почему нет». Когда Даша начинает заполнять анкету, приложив к стене, а я записываю в блокнот, что всё же не во все квартиры нас пустили, женщина спохватывается: «Что же вы стоите-то? Проходите, проходите». Тусклый свет, три неработающих телевизора, стопки книг (больше книги на глаза мне ни у кого не попадались), высшее образование, детей нет, живет с братом («Кстати, вот же он, на фотографии»), брат недавно развелся, служит охранником. Люди не должны нам рассказывать, где именно и кем они работают, но почти все охотно делятся. На столе раскрыта книга крупного формата и почему-то сильно портит мне настроение. Становится грустно.
Нельзя сказать, что это очень уж веселое занятие – ходить по квартирам, приставать к людям со своими вопросами и невольно подглядывать чужую жизнь. Все это довольно быстро угнетает. Такой диалог я слышал трижды:
– Сколько детей вы родили?
– Одного, и тот умер.
Все это, впрочем, эмоции, которые довольно быстро вымораживаются и становятся статистикой – примерно за те полторы минуты, что мы переходим из подъезда в подъезд. Ветер, дождь моросит, листья летят, летят.
Мы обошли где-то 25 квартир. Почти всю работу делала Даша, но я тоже вымотался. От чужих запахов и звуков мутится в голове. Все картинки, все люди, которых я сегодня видел, спрессовываются в один невнятный ком. Мой неторопливый утренний троллейбус. Кот, который боится пылесоса и прячется от него на подоконнике, за вазой с цветами. Семья из пяти человек, живущая в одной комнате. Девушка с маленьким ребенком, дом в пару от стирки: «Ты бы хоть трусы надел, бесстыдник, видишь, тетя пришла», – говорит она двухлетнему сыну. Мужчина в халате (недавний ремонт, кухня объединена с комнатой). К двери прилеплена записка: «Купить 10 пачек беломора». Кошка, по двери взлетевшая под потолок, на антресоль (родителей дома не было, мы опрашивали брата и сестру). На лестнице на третьем этаже мрачно целуются парень и девушка.
Я не понимаю, как мне относиться к переписи. С одной стороны, мне кажется, что чем меньше государство знает обо мне и чем меньше вмешивается без спросу в мои дела, тем лучше. Конечно, переписывать имена людей, которых ты «анонимно» опрашиваешь, – это все-таки недопустимо (кстати, в 2002 году такого вопроса не было).
С другой стороны, перепись может дать очень много полезной информации. Будет ли вся эта информация соответствовать действительности и добросовестно ли ею воспользуются – отдельный вопрос. Думаю, в обоих случаях ответ отрицательный.
Даже из своего маленького опыта я как будто могу сделать какие-то выводы (верные для двух кирпичных пятиэтажек). Здесь практически нет москвичей: все откуда-нибудь да приехали. Языков почти никто не знает: только один парень сказал, что свободно говорит по-французски. У пожилых людей образование 3–8 классов, у людей среднего возраста – в основном техническое училище, молодые обычно либо закончили институт, либо еще там учатся.
Наконец, почти в каждой квартире есть кошка (иногда собака, редко никого).
Эта квартира последняя, решаем мы и нажимаем на кнопку звонка. Открывает седой мужчина, он активно жестикулирует, показывает, что плохо слышит. «Перепись!» – кричим мы. Мужчина проводит нас на кухню, приносит тетрадку и ручку. Он глухонемой. «Дочь ушла в поликлинику, вернется поздно» – размашистый почерк. Про дочь он пишет много и подробно, про жену коротко: {-tsr-}«Умерла». Когда мы пишем вопрос про номер телефона, берет меня за руку, ведет в комнату. Показывает на факс. До этого момента мне не приходило в голову, что факс – очень важная вещь в мире глухих и немых. Когда мы уже заканчиваем заполнять анкету, отбирает у меня тетрадь: «Спасибо!» – пишет он и улыбается.
Спасибо!