Вырубка №3

Егор Сковорода · 16/09/2010

ЕГОР СКОВОРОДА поговорил с людьми, сильнее всего пострадавшими в ходе борьбы за Химкинский лес, – с антифа и их товарищами, которых пытаются истребить как класс

Имена: Алексей Гаскаров · Максим Солопов

Все знают, что президент своим указом приостановил вырубку части Химкинского лесопарка под федеральную трассу (лишь приостановил, что будет дальше, неизвестно; сегодня, 16 сентября, про это будет заседать Общественная палата). Но многие, похоже, начинают забывать, что этому предшествовала «Вырубка химкинской администрации» – акция антифашистов, без которой, возможно, не было бы ни концерта на Пушкинской, ни Шевчука рядом с Боно, ни внезапного решения Медведева.

Читать!

28 июля несколько сотен молодых людей приехали в Химки и прошли шествием по центру города, скандируя лозунги вроде «Трассу – в обход!». По пути они сделали остановку возле здания администрации, где разбили несколько окон, а также провели символическую «вырубку» местной власти – покромсали топором одну из дверей.

А потом началось то, что называют словом «репрессии»: обыски и незаконные задержания, допросы с рукоприкладством, выбитые двери, снятие с поездов, угрозы, похищения... Хватали и журналистов, в том числе с применением ОМОНа.

Не вполне понятно, что происходит: это такие своеобразные «следственные действия» или же правоохранительные органы решили заодно «зачистить» область уличной политики, занятую антифашистами?

Милиция провела облавы на нескольких концертах – в Купавне, Жуковском, Костроме, задержав в сумме более 400 человек (в одной Костроме – 260); милиция подкарауливала по квартирам людей (зачастую случайных), которые по какой-то причине оказались в списках как антифашисты (такие списки «неблагонадежных» составляет так называемый Центр «Э»).

«Облавы, которые происходят по домам, нам очень сложно диагностировать, сложно получать об этом информацию; в нашей среде немало случайных молодых людей, многие еще подростки несовершеннолетние. Когда к ним приходит милиция, когда проводят обыски, когда их вытаскивают на допросы, на так называемые беседы, то они, конечно, пугаются, и очень многие не хотят говорить об этом открыто. Очень сложно это оформлять юридически, и, соответственно, трудно представить какие-то конкретные данные, но это явление действительно полномасштабное», – говорит Александр Бидин, один из участников «Кампании за освобождение химкинских заложников».

«Заложники» – это Максим Солопов и Алексей Гаскаров, арестованные на следующий день после акции. Как говорят активисты, вся вина Алексея и Максима состоит в том, что они были наиболее публичными лицами в антифашистском движении: давали интервью, выступали на митингах и в СМИ, общались с милицией. Схватили тех, кто был на виду.

Гаскаров и Солопов обвиняются по второй части 213-й статьи Уголовного кодекса: «хулиганство, совершенное организованной группой», до семи лет лишения свободы. Они были заключены под стражу на два месяца, этот срок истекает в начале октября. Неизвестно, будет ли он продлен. Недавно правозащитники направили в Европейский суд по правам человека жалобу на неадекватные действия следствия.

Чтобы представить себе как можно более полную картину происходящего, я пообщался с людьми, которым пришлось столкнуться с этой волной преследований: с девушкой одного из арестованных, случайным посетителем панк-концерта, двумя участниками химкинской демонстрации и активистом движения в защиту химкинских заложников.

Аня, девушка Алексея Гаскарова. Наутро после акции для многих было неприятным открытием включить телевизор и увидеть по центральным каналам сюжет про это мероприятие. Стало ясно, что что-то будет.

Макса и Лешу взяли на следующий день, двадцать девятого. Лешу днем попросили зайти в Жуковское ОВД, это была такая достаточно нормальная практика, потому что диалог между людьми в этом ОВД и Лешей уже был раньше, обычно это была какая-то информация по поводу правых. И он, понимая всю свою невиновность, без задней мысли пришел к ним. Там ему сказали, что вот, приехали ребята из Химок и вы сейчас будете переданы им в руки. И увезли. Вечером был последний звонок от него, он еще не осознавал, что произошло; сказал, что он в Химках, все нормально, завтра увидимся – примерно так.

Разрешение свиданий находится в компетенции следователей. Мать ездила просить разрешения, следователь четыре часа думал; говорил, что должен обсудить с руководством; в итоге дал ответ в таком ключе: «Понимаете, ваш Леша не дает признательных показаний, и мы не сможем дать вам разрешение на свидание». Сейчас эта просьба будет подаваться в письменном виде – будет, видимо, письменный отказ.

Я думаю, следователям самим очевидно, насколько Леша и Максим безобидны оказались. Что это не те люди, которых они ищут. Они ориентируются на людей, у которых, скажем так, алиби самое слабое. Люди, которые шли с мегафоном или вытаскивали баннер из рюкзака, – вот их менты хотели бы заполучить.

Все они говорят о каком-то «заказчике». Вообще, это даже обидно, что у людей нет веры в искренние поступки. Потому что менты, как один, твердят, что кто-то якобы уехал с чемоданом денег, что раздавали по триста рублей, а если тебе не досталось, то ты, лошок, куда-то отошел в сторону. По себе судят, наверное.

Эмиль Балуев, один из задержанных на концерте в Жуковском. Мы приехали в город, но буквально через несколько минут, после того как мы сошли с платформы, со всех сторон стали появляться милицейские машины, штук двадцать. Сотрудники начали подходить ко всем, спрашивать документы. Подъехал автобус, стали туда людей грузить. Повезли в ОВД – по дороге еще подсаживали людей, которых вылавливали на улице. Там милиционеры ездили по всему Жуковскому и хватали людей неформального вида, в том числе совершенно случайных.

Нас высадили, стали переписывать документы, отбирать вещи, потом посадили в какую-то клетку, она стояла там на территории. Какой-то человек в штатском, он не представился, повел меня на второй этаж. Последовало множество вопросов. Кто вы такие? Зачем сюда приехали? Про панк спрашивали, про антифашистское движение. Насколько я понял, у них была такая версия, что мы приехали громить администрацию города.

Потом меня практически пинками загнали в другой кабинет. Там сидело несколько людей без формы, такого немилицейского вида, более-менее накачанные, очень наглые. В лоб стали спрашивать про Химки. Был ли я там? Кто участвовал в акции? Меня там не было, я ничего не знал.

Они делали буквально все, чтобы из меня что-то вытянуть. Я им действительно не мог ничего рассказать, я только приехал с юга, у меня и билеты были на руках. Но им было все равно. Застегнули за спиной мне наручники, поставили к стенке. Били по ногам. «Давай говори, ублюдок». – «Нет, мне нечего вам рассказать». Посадили на стул, стали бить в голову с обратной стороны. Они бесились, угрожали мне.

В конце концов вывели меня в коридор, по всему коридору стояли люди, носом к стенке, руки за спиной. Если кто-то убирал руки или пытался поворачиваться, к нему подходили, орали матом и били, чтобы не дергался. Со мной рядом стояла девушка, а в кабинете напротив был Саша Пахотин, его в это время били. Девушка начала кричать: что вы делаете вообще? За что его так?! При этом дверь была открыта, то есть все могли это слышать, все ОВД это слышало, там были и девушки-милиционеры, но их это не смущало. Всем было наплевать, что человека бьют, что он пытается вырваться. Он начал кричать: дайте мне адвоката, вы не имеете права. Ну, в принципе логично. Они на него так, знаете, посмотрели и сказали, что, конечно, адвоката мы тебе дадим, мы же живем в свободном, демократическом обществе. Весь кабинет заржал.

Сашу вывели, после того как его избили, мы стояли в коридоре и перешепнулись парой слов. Видимо, эфэсбешники это увидели. Его куда-то увели, а меня повели в кабинет. И говорят: мы знаем, это твой друг, он только что тебя сдал. А я его первый раз вижу, он меня вообще не знает.

Уже ближе к вечеру, в 8–9 часов, после того как час или два я стоял в коридоре, выслушивал ругань в свой адрес, какие-то пинки, тычки, они меня ввели в кабинет, надели наручники и стали угрожать уже по полной. Стали говорить про мать, про работу, что мне будет пиздец, в общем. И они вели это к тому, что я должен сотрудничать – с ФСБ, как я понимаю. Потому что они не стеснялись говорить, что они из спецслужб, что они работают в ФСБ, и говорили, что «мы и есть власть».

Под таким давлением, физическим, психологическим, они заставили написать меня бумагу, что я буду сотрудничать с органами, что я буду крысой среди своих знакомых, буду им обо всем докладывать. Я написал, потому что было реально страшно... В итоге они этим удовлетворились и снова выставили меня в коридор. Под конец там оставалось несколько человек в коридоре. Они выходят, наглые рожи, из кабинета, смотрят на Сашу Пахотина: «Этого ублюдка мы повезем в Химки, там мы еще поговорим с ним нормально». На меня посмотрели, долго что-то беседовали, беседовали. В итоге: нет, типа, он не нужен, пусть идет.

Собственно, после этого я вышел во двор ОВД, там нас всех ОМОН загрузил в автобус, довез до станции, проследили, чтобы каждый купил билетик, устроили нам коридор из омоновцев, которые потом поехали вместе с нами в электричке.

Надя и Сеня, активисты, принимавшие участие в химкинской демонстрации. Они просили не называть их фамилий

Надя. Когда после акции начали брать ребят, журналистов – за фотографиями приходить, стало ясно, что и ко мне тоже явятся.

Через несколько дней был странный звонок – я сидела дома, Сеня был на работе. Звонит мобильный: «Надежда, да? Вы знаете, я от Леры». – «Я не знаю никакой Леры». – «Она сказала, что вы можете выйти переговорить к метро. Правильно?» – «Да не знаю я никакой Леры!» – «Ну, пять минут-то у вас есть?» Сеня примчался со скрипом тормозов, как в гангстерских фильмах, и мы поехали заключать договор с адвокатом.

Сеня. Теперь нам уже ясно, что вычисляли нас по мобильному телефону. Кстати, из их разговоров мы поняли, что по звонку они могут узнать наше местонахождение с погрешностью примерно в километр. То есть они не смогли даже догадаться, что мы вместе живем.

Надя. Они меня несколько дней не могли найти, были уверены, что скрываюсь. Приходили на ту квартиру, где я прописана, перепугали до смерти там соседей; а я там не только не живу, я не появлялась там лет десять. Они паслись у подъезда моей мамы; только на пятый день догадались, где меня искать.

Вечером, после адвоката, уже в полвторого ночи, мы вдруг решили прогуляться, выпить пива. Жара как раз спала. Выходим из подъезда, у двери три мужика здоровые. «Вы не знаете Надю из этого подъезда? Такую светленькую?» Меня описывают, в общем. Мы: неее, таких не видали, – и уходим.

Сеня. Знаешь, мы все-таки не придавали всей этой теме очень уж серьезного значения... Иначе бы, конечно, сразу свалили из дома и долго бы не появлялись.

Мы сидели во дворе на лавочке, и у нас была мысль, что вот сейчас вернемся, покидаем в машину ноутбуки-вещи и уедем на время. Но как-то потом подумали, позвонили знакомым, решили, что ничего страшного. Совпадения и паранойя.

Надя. Утром Сеня выходит к машине, машина заблокирована. К нему подходит человек: «Полковник МВД такой-то». И спрашивает про меня.

Читать!

Сеня. Я ему: нууу... Он мне: «Смотрите, мы сейчас вас забираем, увозим на сутки, а потом она сама приезжает, куда нам надо». Я думаю: ну зачем лишние нервы, предупредить я никого не могу, потому что у меня мобилу сразу отобрали. Они еще говорят: если сразу сдадитесь сейчас, мы вам разрешим позвонить адвокату. Это нам было нужно, и я согласился. Не обманули.

Страницы: