25 апреля

...Итак, значит, приперлись пьяный комбат и пьяный Боксер в палатку и всех жестоко попиздили. Особенно сильно досталось младшему сержанту Толмасову — его на следующий день положили в реанимацию. Он, впрочем, уже на момент этого пропиздона был в хуевом состоянии — весь опухший, отечный. Ноги как у слона, мошонка (я в бане видел) размером с грейпфрут. У него уже давно какие-то проблемы с почками, а тут он стоял дежурным и, вместо того чтобы всю ночь патрулировать на улице, зашел в палатку и где-то заснул. Его спалили комбат с Боксером, он был отпизжен. После чего его заставили рыть яму, где было по пояс воды, облачив в ОЗК — такой резиновый защитный костюм. Напомню, это было начало апреля, снег еще лежал...

А потом, на следующую ночь, он был еще раз отпизжен. Боксер глумился вовсю: кидал его через голову, пиздил, руками, ногами... Для такой здоровой туши это не составило труда. На следующий день Толмасова положили в реанимацию.

В общем, со временем это перестало быть исключением и стало правилом: комбат и Боксер напивались, строили батарею, начинали всех оскорблять, унижать, пиздить и бить. Короче, беспредельничали вовсю. Ну а дальше что-то такое началось, во что я до сих пор не могу поверить, что все это было на самом деле.

В очередной раз Боксер с комбатом ужрались после дивизионных стрельб. Сначала провели нам «утреннюю зарядку» — отбежали за ручей, чтоб всякие полковники-подполковники не видели, там всех поставили в упор лежа и стали качать. А по ходу дела и пиздить. Особенно досталось Великанову, которого Боксер сильно не любит. Его он отвел к ручью, там пиздил, а потом стал натурально топить в ручье, пока он, Великанов, не вырвался каким-то чудом и не убежал в лагерь. Батарея в лагерь возвращалась гуськом.

Потом Боксер, комбат и прочие пошли дальше промывать водкой честь русского офицера. Старшина же взял восемь человек, которым надо было на почту — переводы получить, потом сразу зайти в магазин, купить всякого хавчика. Боксер с комбатом построили остатки батареи и стали всех пиздить. Заряжающих — за то, что плохо заряжают. Наводчиков — за то, что плохо наводят. Связистов — за то, что плохо связываются, командиров — за то, что плохо командуют...

Этот беспредел увидел майор Малюта. Будучи прямым начальником комбату, Боксеру и всем нам, он приказал батарее разойтись. Приказ был исполнен с большим усердием и рвением. Но стоило Малюте уйти, комбат и Боксер вновь построили всю батарею в две шеренги, стали ходить и пиздить всех. Комбат был пьяный, Боксер — очень пьяный. Малюта снова увидел и снова разогнал. Через пару минут он ушел, а нас опять построили.

Едва не падая с ног, Боксер завел бензопилу и стал размахивать ей перед лицами первой шеренги. Мы молились, чтоб если он начнет падать, то падал бы назад, а не на нас... Комбат взял топор и стал махать им перед нами. Они уже даже не говорили ничего, только ругались, матюгались и размахивали топором да бензопилой.

Малюта вновь увидел это, отнял у них топор с пилой, а нам сказал, чтоб мы убежали и не появлялись, пока они пьяные. Мы убежали в лес. Сидели там, кто-то пошел тихонько в лагерь, взять телефон и еще какую-то хуйню. Вернувшись, рассказал, что пьяный Боксер бродит по лагерю, ищет нас и направляется в сторону леса. В ужасе мы убежали еще дальше. Потом кругами, лесами, вокруг всего лагеря, вокруг парка, вышли на обочину дороги, по которой должны были возвращаться те, кто ушел на почту со старшиной. Семерых мы там и встретили (а Мотор со старшиной остались в городе, закупаться на эшелон). ...

Охуеть! Батарея в полном составе совершает самовольное оставление части — вообще говоря, уголовное преступление. Сидим в лесу, думаем, что же дальше делать. Ну, съебались мы, а дальше-то что?.. Ну, просидим здесь до ночи, ну, до утра. Всю жизнь-то тут сидеть не будешь. На мировую с этими подонками идти нет никакого резона. Опять напьются, опять всех будут пиздить.

Тут на товарища-то, может, всем и наплевать, но свои почки-печень каждому дороги. Жаловаться Данаеву — командиру дивизиона — или Малюте — его заму — тоже смысла нет. Они и так всё видят и хуй что сделают, только замнут дело, лишь бы дальше не пошло — чтоб не слететь со своих должностей. Еще выше жаловаться — тоже не поможет. Все эти полковники с дивизии — сегодня они здесь, поснимают всем головы, побушуют, а завтра они уедут, и останемся мы с этими один на один.

В итоге решили в Лугу идти, в комендатуру, всей толпой. Больше всего меня удивило, что мы решали все это не как в курятнике, не как на базаре, а как в коллективе. С удивлением могу сказать, что у нас есть коллектив и коллектив сплоченный, способный к решительным действиям. Просто раньше это не проявлялось, все жили, как в курятнике: «клюй ближнего, сри на нижнего». Повода не было проявить себя коллективом. Командир дивизиона потом тоже это отметил.

Короче, решили в полном составе идти в военную прокуратуру. Или в комендатуру — это уж куда придем. Съебались-то кто в чем был, кто в бушлате, кто без бушлата, кто, как я, постирал бушлат и потому в одной подкладке от бушлата. Дело к вечеру, холодно уже. Решаем отправить кого-то в лагерь, чтоб взял бушлаты, телефоны на всякий случай, а главное — выцепил Пробкина и Мазая (один закосил под больного и спал в палатке, другой зафазил где-то над термосами с обедом). Отправляются Беляус и Пономарев. Сидим, ждем. ... Наконец, приходит Беляус. Без бушлата, без телефона, без Пономарева. Он встретился с кем-то из этих, еле отмазался, по дороге где-то потерял Пономарева. Решаем идти в комендатуру как есть.

Вдруг кто-то замечает бегущих по дороге людей. Порядок — вроде наши. Панама, с ним Мазаев и Пробкин. Кто-то говорит, что с ними еще какие-то гражданские. «Альпинисты какие-то». У меня глаза на лоб лезут. Я вижу Авдея Лимонова и Тоху Каштанова, своих московских друзей! ...Они тоже в ахуе. Приехали к другу в армию, а мы тут целой батареей бегаем по лесам от пьяных офицеров. Троих наших они встретили по дороге, к счастью, не успев дойти до нашего лагеря!

Все вместе идем в комендатуру. ...Уже заходим туда, как подходят Мотор со старшиной — старшим прапорщиком Рюриковичем, которые делали покупки в Луге. У Мотора лицо — как у меня, когда я увидел Тоху и Авдея. Он-то не в курсе, что там с утра творится в лагере. ...

Старшина предложил (в такой ситуации он не скомандовал, а именно предложил), чтоб они с Мотором шли в лагерь, там уже чего-то решали, вплоть до того, чтобы позвонить в ментовку и сдать Боксера с бензопилой в дурку. А мы чтоб ждали сигнала где-нибудь в лесу. Подумав, соглашаемся. Идем в лес на старое место. ...В лесу мы встречаем майора Малюту, майора Данаева и капитана Чеснокова, нашего начштаба!

Вообще говоря, их мы встретить совершенно не хотели. Потому что встретить их означает строем пойти в лагерь и получать пиздюдей за Самовольное Оставление Части — СОЧ. Но они оказались лучше, чем мы думали: решили разобраться, что происходит. Поговорили, порешали. Они, конечно, ругались, почему мы сразу к ним не пошли... Можно подумать, они сами на луне где-то живут и ничего не видят. ...Тем не менее пообещали, что разберутся и что Боксера с комбатом уберут, если мы все напишем на них жалобы.

Надо сказать, все это происходило с большим трудом, потому что по понятиям «реальных пацанов», которых тут большинство, не по-пацански на кого-то жаловаться, кому-то стучать... Надо самому пойти и «побазарить за себя». Но тут беспредел заебал всех настолько, что даже «реальные пацаны» согласились написать эти «объяснительные на имя командира САДн». Ну а дальше пошли мы строем в лагерь. Малюта с Данаевым сказали, что завтра уже этих уебков уберут. А ночью — пусть только попробуют начать беспредел, они придут, разберутся.

Удивительно, но даже офицеры иногда держат слово. Данаев с Малютой нас не обманули. Ночью пьяный Боксер трижды пытался прийти в палатку, и трижды был остановлен Малютой. На следующий день он и правда уехал... Обещают, что уберут его из батареи совсем. Комбат, правда, остался, но он без Боксера не так ужасен. Потом уже комбат пытался со многими поговорить один на один, ну, как всегда, выявить зачинщика... У него не очень-то получилось.

Со мной он разговаривал, когда мы осматривали мою 72-ю катафалочку. ...Но это пиздец. То ли он действительно такой тупорылый и узколобый военный, то ли притворяется. Разговаривать с ним серьезно вообще невозможно. «Зачем ты убежал? Я же тебе ничего плохого не сделал, в увольнения всегда отпускал. Я к вам лицом, а вы ко мне жопой...». А сколько раз ты, скотина жирная, меня бил, бил по лицу, по голове, бил ногами. Да, я здесь ничего не могу тебе возразить, ты капитан, а я рядовой. ...Ёб твою мать — «я же вам никому ничего плохого не сделал». А как ты нас всех дрочил и заебывал — ты забыл, гандон?

...То, что было им каждый раз поводом для пропизживания: типа, значит, на стрельбах батарея плохо отстреляла. Он подозревал, что это мы специально косячили. Им-то, офицерам, заплатят меньше, если батарея плохо отстреляет, а солдатам всё по хую. У Мотора вообще была такая мысль: все записи делать правильно, вообще все делать правильно, но в последний момент незаметно подворачивать ствол, чтоб нихуя в цели не попадать. ... Вот в зимних полях год назад батарея отстреляла на «5» — и чего? Офицеры, конечно, отметили, а личный состав построил пьяный старшина и заставил ползать по сугробам вокруг палатки.

Или Мотор, который, вообще говоря, хороший солдат, хорошо исполняет свои обязанности, болеет душой за всякие общие дела, стремится к чему-то... А что он слышит от офицеров? «Главпетух батареи, ты нихуя не умеешь, нихуя не можешь!» Да так можно сказать про любого из нас. Ну, про себя скажу... Да, я не лучший солдат, но — бля буду — по крайней мере в том, что касается моей машины, я стараюсь, выкладываюсь по полной. А слышу всегда одно: даун, дебил, тупорылый, обезьяна ебаная и т.п. Да еще получаю то мощной рукой по шлемофону, то ломом по рукам так, что потом два дня руку согнуть не могу и на машину запрыгиваю без помощи рук, как кузнечик. ...


ПОСЛЕДНИЕ ДВЕ ЗАПИСИ, СДЕЛАННЫЕ ДРУЗЬЯМИ^*

14 сентября

Вести от Толи есть, но не в виде писем.
Писем нет из-за того, что с Толей приключилась не очень приятная история, связанная с его однополчанами, подробности опущу. Он скоро вернется, сам расскажет. Суть в том, что теперь писать письма ему тяжелее в плане цензуры и т.п. Поэтому он ничего и не пишет.
Где-то месяц назад мы к нему ездили в Тулу. Наступила та фаза службы, когда человеку уже просто скучно. И все тут. Осталось только одно событие — их опять должны были увезти на полигон в Лугу, и вот как раз сейчас он там. В октябре он оттуда отбудет обратно в Тулу, а там уже совсем чуть-чуть до приказа.

Декабрь

Толя приехал в Москву уже достаточно давно, в начале ноября. В общем, все у него хорошо, входит в русло мирной жизни. Только вот руку он сломал в последние дни службы (упал в канаву), и до сих пор не заживает. А так все здорово.


______________________

^*В ЖЖ, в котором публиковались изначально письма Толи из армии