Толины письма. Финал

В последней части писем, присланных из армии, Толя прячется в лесу от старшего лейтенанта с бензопилой и комбата с топором

11 ноября

…Расскажу-ка я о том, как у нас с Павликом Путиловым был мобильник. Нашел Павлик его в траве, когда нас погнали в какую-то очередную «рабочку». В эту рабочку всем ехать очень не хотелось. Дело было в воскресенье, а было это в приснопамятной Слободке. А в Слободке воскресенье проходило нормально — не как в нашем долбанутом гвардейском полку. В Слободке разрешали в воскресенье целый день спать — и все спали. В полку — там обязательно какая-нибудь «спортивно-массовая работа» или другая «культурная программа». А в Слободке — спать можно.

Короче, все собирались спать, ибо воскресенье, и тут приходит подполковник Рудин, начальник артиллерии полка, и говорит, что поедем мы в Тесницкое помогать разбивать там палаточный лагерь для какой-то роты. Ну, понимаете, какое у нас было настроение и какими словами мы ругали эту роту. Но именно в этой «рабочке» Павлик нашел в траве мобильник!

Нормальный такой мобильник, с фотокамерой, с полифонией. Потом оказалось, что мобильник этот потерял какой-то майор. Мы ему возвращать не стали — в армии, сами знаете, нет слова «потерял», есть другое слово. Мы уж в армии были не первый день, знали, что могут обшмонать и даже заставить всех раздеваться догола и протрясывать каждую портянку, такое уж бывало. Не с нами, но бывало, своими глазами видел. Короче, Павлик зашил мобильник в… трусы. Когда он это успел сделать и где?! Хрен его знает. Даже я не заметил, чтоб он че-то такое подозрительное делал, хотя уж от меня он прятаться не стал бы — скорее б поставил «секу палить». Вот, блин, солдатская изворотливость! Сам удивляюсь.

Привезли мы этот мобильник «домой», все прошло гладко. А на полигоне спрятали его в трухлявом пне. Ну, замотали в какой-то пакет и спрятали. Предварительно Павлик перекинул со счета майора на счет своей сестры 400 рублей. На следующий день майор догадался симку заблокировать. Нам для полного счастья оставалось раздобыть sim-карту и зарядное устройство. И то и другое вскоре привезли мои друзья. …

Был у нас этот телефон довольно долго — где-то с июля и до середины октября примерно. Точно не помню. Под конец стал он глючить все сильнее и сильнее, а потом и вовсе перестал работать. А потом однажды дембель Неглинный, тот еще пидор и гандон, спросил у Павлика сигарету. Тот сказал, что нету. Неглинный со словами «Да хули ты мне пиздишь?» стал его шмонать, нашел этот телефон, сказал какую-то хуйню вроде «ты еще мало отслужил» — и разбил этот телефон об землю. Ну, мы не особо горевали — он уже и так не работал. Как пришел, так и ушел.

...Пошел я однажды поздней ночью позвонить то ли домой, то ли друзьям. Не помню. Взял трубу, вышел на улицу, зашел за казарму, стою себе, пизжу… и вдруг из кустов вылезает… подполковник. Ну вот в натуре, из кустов вылезает! Это здесь, в госпитале, где я щас валяюсь, на каждом шагу полковники и подполковники. А в полку-то у нас полковник вообще один — лысый наш командир полка. Ну, подполковников — человек двадцать. Но все равно ты их редко видишь. Майор — это уже до хуя! Даже капитан — это уже много. А в основном — все лейтехи да прапора.

А тут глухой ночью пошел я позвонить за казарму, не дай бог кто из рядовых или сержантов увидит, не говоря уж про прапора… И вдруг из кустов — целый подполковник!

Ну, я по съебкам! А он за мной! Охуеть! Подполковник ночью по каким-то буеракам за рядовым гоняется! Ну, как сказал О. Бендер, победила молодость. Я убежал. Делаю круг вокруг нашего барака, забегаю туда. Дневальный — Вася. Говорю ему, что меня, типа, нету, если чего, убегаю дальше в располагу. Только хотел спрятать телефон в какой-то куче барахла, как вбегает в казарму этот подпол, сразу бежит ко мне. Бляпа! Телефон-то я так и не спрятал!

И лежит он у меня ну в самом очевидном месте — в штанах, в кармане! Бля-а-а! Ну все! Подпол этот подбегает, начинает меня всего шмонать, орет: «Где телефон!?» — «Какой телефон, товарищ подполковник, о чем вы?» — «Тот, с которого ты щас звонил!» И давай меня по ебалу охаживать!

Тут на шум прибежал наш лейтеха, Караваев. Подпол этот давай ему че-то втирать про распущенность солдат. Я в это время телефон из кармана достал и незаметно Ваську сунул. Подпол опять ко мне поворачивается и давай меня опять шмонать! Ага, поздно уже, сука! (Но вот как он его в первый-то раз не нашел — этого я до сих пор понять не могу! Чудо!) Злой, что ниче не нашел, — опять меня давай пиздить.

Вообще, это даже своеобразный рекорд. Даже капитаны нечасто бьют солдат. Майоры — вообще редко. А чтоб подпол солдата бил — такого я и не знаю. Ебнутый какой-то подполковник, одно слово… Короче, ушел он, сказав на мое вранье прямо в лицо: «Ну, ты и наглый, солдат!» Еще узнал у лейтехи мою фамилию и сказал, что запомнит ее. Наглый… Ну, а как с вами еще?


25 декабря

Выписали меня из ЦВГ (центрального военного госпиталя. — OS), вернулся я в часть. Как ни странно, но пиздюлей я получил мало, вообще почти не получил. Хотя всяких ругательств и насмешек было выше крыши, но именно физических пиздюлей почти не было. И вообще стало легче, чем было при наших дембелях: с утра, вместо того чтобы бесконечно наводить порядок — могу пойти чистить зубы и бриться. И вообще полегче. Хотя один хрен, сразу из ЦВГ залетел в наряд «по хате» (т.е. по роте), типа, наотдыхался — теперь поработай. Пришлось очки драить. А еще в первый же день, сразу, как меня увидели, сразу все наши офицеры, прапорщики и куча солдат предложили мне ехать в ТОПБ — тульскую областную психиатрическую больницу. Типа, я их всех так уже заебал.


28 декабря

…Только что с боем отстаивал свое право писать письмо, а не вырезать вместе со всеми новогоднюю хуйню из бумаги. Право отстоял, а уже и не надо — всё дописал.


9 февраля

Здравия желаю, товарищи гражданские!.. А пока я вновь стою в карауле, на посту №1, охраняю наше ебучее боевое знамя. Время сейчас 3.30 примерно, спать охота. Через 11 дней будет мне 21 год. Если все получится, как я хочу, то надеюсь, что мое английское совершеннолетие станет поводом, по которому я со многими из вас увижусь. Я уже даже тост обдумал минут на 15! …Вот уже скоро третий месяц пойдет, как я безуспешно пытаюсь лечь в ЦВГ (центральный военный госпиталь), где смогу прошароебиться остатки службы. Раньше мне было бы стыдно за такие мысли, особенно — когда я лежал в ЦВГ и хотел там и остаться. Но когда меня оттуда выписали в честь новогодних праздников и я вернулся в Родной Гвардейский Трижды Проклятый парашютно-десантный полк, совесть меня мучить за подобные намерения перестала.

Служить стало легче. Гораздо легче, чем вторые полгода и несказанно, неизмеримо легче, чем первые полгода, в Омской учебке. Все равно, конечно, тяжело, и тоскливо, и грустно, но все это воспринимается уже как-то на автомате, походя.

Вообще говоря, единственное более-менее тяжелое, что меня ждет — это зимний полевой выход, «зимние поля», как мы здесь это зовем. У нас они намечены на март-апрель.

…У нас в Комнате Досуга и Информирования (в «Ленинской» по-старому) стоит шкаф с книжками. А книжки там — как в дурдоме — кто че ни принесет, всё принимают, ничего не забраковывают. Есть и достаточно интересные, например, «Теория относительности для миллионов» была. Я ее достал из дальнего угла и иногда почитывал. Серьезно здесь читать нельзя, потому что только сядешь где-нибудь с книжкой, как сразу, самое большое через 20 минут, становишься кому-то нужен. Сразу надо где-нибудь убраться, какие-нибудь ящики перенести с места на место, сходить куда-нибудь и т.д. …Но так иногда можно открыть книжку на 5 минут, чтобы на 5 минут уйти из этого ебанутого мира в свой, хороший. Что я и делал. Впрочем, тем, что я извлек эту книжку из дальнего угла шкафа, я ее обрек на смерть. Ее пустили на вытирание жопы.

Недавно я откопал там еще одну книжку, которую на гражданке вряд ли бы стал читать, но здесь она пошла хорошо, потому что с этой задачей — на несколько минут оторвать от армии — справлялась. Книжка называлась «Недревесная продукция леса». Это про всякие ягоды. Орехи, мох и прочие грибы, столь незаменимые в народном хозяйстве (книга восемьдесят какого-то года). Про методики подсчета валового урожая грибов на данном участке данной местности, методики их сбора, хранения, высушивания и т.д. Ну, здесь уже тоже давно все знают, что я ебанутый, но один хрен ходили и спрашивали, кто мне сказал это читать и зачем мне, городскому парню, знать, как определяется средний урожай брусники в килограммах на гектар на данной местности.

...Многократно слышал от друзей, да даже и от мамы с сестрой, вопрос, что, мол, интересно очень, каким я буду дембелем и как я буду обращаться со своими «слонами». Ну так вот, могу сразу сказать, что дембелем я буду никаким, это ясно и без всяких экспериментов. Сами подумайте, смогу ли я заставлять кого-нибудь подшивать мне китель, заправлять с утра кровать, «рожать» всякую жратву? Или тем более вытягивать из кого-то деньги «за сотку». Да даже банально заставлять «слонов» копать окопы, а самому сидеть в тени и пить газировку, как делали в Слободке наши дембеля, я и то не смогу.

Конечно, можно было бы взять себе «слона» и оберегать его от напрягов со стороны других чуваков нашего призыва. Но на это мне «авторитета не хватит». Так что в моем случае эксперимент по превращению «слона» в «дембеля» провалился. Не те реактивы подобрали.

Вообще, хоть по сроку службы я и «фазан», но реально, по статусу, так и остался «слоном», и так им и останусь. По утрам убираюсь, свою работу на других свалить не пытаюсь и т.д. И, честно говоря, хоть я здесь и делаю вид, что обижаюсь, когда мне говорят, что я остался «слоном», но в душе я этому рад. Армия меня сильно испортила (или просто открыла плохие стороны?). Хорошо, что хоть в чем-то я остался человеком.


{-page-} 13 марта

Сейчас я еду в эшелоне на зимние полевые учения, в конце апреля вернусь. По сути, эти учения — последнее, что мне осталось трудного в армии. Здесь еще придется померзнуть, поголодать, повозиться с машиной ночами на морозе.

А потом оставшиеся семь месяцев надо будет просто ждать дембеля. Летние «поля» — это фигня. Да и остальное всё фигня. Я шел в Армию за острыми ощущениями, и я их получил сполна. Сейчас они практически закончились. Поэтому, надеюсь, после полей я все-таки закошу окончательно в ЦВГ — чтоб провести полгода с пользой для себя. Ну а если не получится — это будут проебанные полгода моей жизни.

…Недавно праздновали мой день рождения. То есть праздновали-то давно, уже недели 3 назад… Но такие события, как встреча с близкими людьми, греют душу потом еще месяца два… так что для меня — недавно.

Ну, как и следовало ожидать, прошло все офигительно. Конечно, я, может, не успел с каждым человеком наговорится вдоволь (если быть честным, ни с одним не успел я вдоволь наговориться), и не все смогли приехать из тех, кого я рад был бы видеть, но в целом — все равно это было классно. В очередной раз я вырвался на несколько дней из Злобы и Глупости в мир Души, Добра, Любви, Ума. Особенно остался теплым угольком в душе тот последний вечер, когда все уехали по домам и мы с моей дорогой мамочкой сидели в этом доме, пили чай, говорили о музыке, театре, экскурсиях, людях… Такой чудный вечер был!


15 марта

Недавно я повстречал человека, который торчит от The Doors, знает тексты Науменко, в курсе существования «Объекта насмешек» и Led Zeppelin. Ну, вы поняли, о чем я. Некий Руслан Милин из Кирова, по призыву — мой «слон», т.е. призвался на год позже. ... Незадолго до погрузки в эшелон, в котором я еду уже четвертые сутки (при том, что ехать-то восемьсот километров), отправили нас навести порядок на территории вокзала. Дорожки подмести, мусор с газонов собрать и т.д. Там мост через пути, по нему гражданские ходят. Я у какого-то мужика сигарету стрельнул. Милин и говорит, то ли мне, то ли себе, что вот, мол, здесь можно денег нааскать, пожрать че купить. Потом замялся и говорит, что «нааскать» значит «настрелять по мелочи». Ну, я говорю, что знаю, сам аскал, когда автостопом ездил. Так по случайному слову два бывших нефора узнали друг друга в толпе бывших гопов.

...Здесь, в армии, он «лошара», «чмырь», «уёбище тупорылое». Здесь наверху другие «пацаны». «Пацаны», которые умеют жить. Например, Лабазов.

Помнится, ходили мы в гарнизонный патруль. ...Старшина патруля был Батон — младший сержант-контрабас — алкаш лет 30, у которого все болит, особенно утром, днем и вечером. ...Вот перед этим патрулем Батон где-то встретился с мужиком, который отдал ему старый долг — тысячу рублей. Ну, 600 у Батона ушло на такси, так как мы в ЦВГ опаздывали, на жратву какую-то и прочие мелочи. А 300 с хуем осталось. Ночью в ЦВГ, как всегда, Батон для улучшения качества несения службы накачался пивом. А ближе к утру 300 рублей в бушлате не обнаружил. Ситуация была очень неприятная, потому что на проходной, кроме нас четверых и наряда от ЦВГ, никого не было. И значит, взял кто-то из своих.

Лабазов душевнее всех утешал Батона и громче других ругал того пидора и крысу, который пиздит у своих. Потом, когда разнывшийся Батон утихомирился, сказал мне, что, когда Батон уснет, он, Лабазов, и телефон у него спиздит. Видя мой неодобрительный взгляд, Кобзич сказал: «Ну а что, что ты так на меня смотришь? Здесь, в армии, я не могу заработать своими руками и головой, родители у меня не миллионеры. Да, раз в два месяца мне приходит посылка с пиздатыми умывашками. Но мне хочется еще и покушать вкусно, и коктейльчика попить. А все, откуда я могу взять деньги — это спиздить или отобрать. Так ведь?»

Или еще один, Великанов. Этот и вовсе здесь в авторитете. ...Тоже моего призыва, тоже с моей батареи, тоже механик-водитель. Недавно рассказывал нам, как они с другом сварили бомжа.

Пьяный бомж уснул на трубах, где они обычно бухали. Там был какой-то кран, из которого пар шел. Они его открыли, а оттуда почему-то вместо пара на бомжа хлынул кипяток. Попробовали закрыть кран, но он не закрылся. Ну, они убежали от греха подальше. Бомж даже не проснулся — нормально, видать, выпил. Утром пришли в школу, а там им пацаны рассказывают, как из труб менты доставали труп какого-то бомжа.

Вот это — нормальные пацаны, «уважаемые пацаны». ...Великанов — из Тулы, Лабазов — из Сибири. На этом фоне хорошо смотрятся уральские парни. Ну, не буду никаких далеких выводов делать. ...

Уральских у нас в батарее было трое, один, Линьков, осенью уехал в Москву, в школу прапорщиков, вместе с моим другом Путиловым. Остались Мотор и Панама. Осенью я писал про нашу стычку с Мотором из-за простыней. Я тогда его обругал, но сейчас вынужден признать, что мое к нему отношение изменилось. Сейчас Мотор — главный сержант нашей батареи. И несмотря на то что он достаточно жесткий и не всегда справедливый, он — первый, к кому я пойду искать помощи и защиты, если не смогу сам справиться со своими проблемами.

Второй — Панама. ...В учебке ему тоже, видать, неслабо досталось, по приезде в Тулу он все хотел лечь в ТОПБ. Но не лег. ...По профессии — машинист локомотива. ...Что Мотор, что Панама — неплохо приспособились к звериным условиям армейской жизни, но в обоих чувствуется какой-то внутренний стержень, который не позволит им спиздить деньги из кармана пьяного Батона или сварить в кипятке бомжа.


28 марта

Сегодня ровно 16 месяцев, как я служу! И это круто! Сейчас «в полях» — на полевых учениях. Будем здесь еще месяц. ...Если совсем коротко, то так: голодно, холодно, хочется спать. Живем в палатках.

... Пишу я сидя в своем танке. У нас скоро зачетные стрельбы, поэтому сейчас достаточно много выездов. Так что я тут гоняю от души. По башке получаю еще больше. Недавно вез двух офицеров — один из люка торчал, другой, против всех правил, вообще сидел на башне. Первому я чуть хребет не сломал, когда на 2-й скорости по ямам несся (потом, правда, он мне чуть череп не проломил), а второму обхлестал всю рожу ветками на узкой лесной дороге. Правда, тоже получил в голову сапогом. Из-за этого выезда пропустил баню. Пошел потом, а ее уже закрыли. Пришлось мыться, поливая себя из котелка слегка теплой водичкой, среди этих недотаявших сугробов (мылся прям на улице). Замерз жутко!

©  Павел Маркин / ИНТЕРПРЕСС.РУ

5 апреля

Здорово, друзья! Напишу я про последние подвиги нашего старого друга, старшего лейтенанта Окулова по кличке Боксер. ...Первый раз — впрочем, это еще цветочки были — пришел он с утра пьяный в палатку и устроил нам подъем «по-военному». Т.е. через 30 секунд после команды все должны на улице построиться. В палатке темно, живут там почти 40 человек, все вещи, обувь — все хранится у всех вперемешку — и спокойно-то сразу фиг найдешь. Ясное дело, никто не успел, Боксер стал всех пиздить — ногами, поленьями, кочергой. Все повыскакивали, кто в чем был. Кто в тапках, кто в портянках, кто в одном сапоге на две ноги. Все полуодетые, кто и вовсе в одном белье. На улице сугробы еще, холодно, ветер дует. Постояли-постояли, послушали, какие мы уроды и дебилы, потом получили еще 20 минут на умывание, наведение порядка в палатке и т.д.

Потом опять он всех построил на «утренний осмотр». Дальше полчаса ходил и всех пиздил. Кого за что. Кого за то, что бляха гнутая, кого за то, что нитки в шапке намотаны не «черная-зеленая-белая», а «белая-черная-зеленая», кого за то, что нету маленького ремешка в штанах — «тренчика». А на ком-то под портянками были шерстяные носки. Этим вообще не повезло. Короче, пизды получили все абсолютно. Бил он сильно и больно, а главное — унизительно. То по лицу, то ногами, как какую-то скотину. Сам он заметно покачивался. Впрочем, он и трезвый обожает так издеваться над солдатами, просто у него какие-то тормоза еще работают, когда он трезвый.

Но этот утренний осмотр еще был цветочками.

Через несколько дней Боксер с комбатом, капитаном Добролюбовым, вновь ночью, уже под утро, вернулись откуда-то из Луги — оба, естественно, пьяные. Сначала в солдатскую палатку зашел комбат. Видать, хотел по-отечески посмотреть на наш сон, проконтролировать, чтоб всем всего хватило, чтоб не было обиженных... Сначала он потребовал график истопников. В палатке у нас стоят две буржуйки, и на каждую ночь составляют график — кто их будет топить. Топят по очереди, каждый по часу. Когда пришел комбат, я как раз топил. По графику я должен был топить с трех до четырех, а времени было 4.20. У меня часов не было, да и сменяться я особо не торопился: посидеть ночью одному, в покое, потопить печку — даже приятно, если дрова нормальные. Сидишь, вспоминаешь друзей и родных, думаешь, чем после армии заниматься будешь, дровишки потихоньку подкидываешь...

Сижу, значит, топлю. Тут вваливается пьяный комбат, требует график истопников, видит, что я топлю не в свое время, говорит, что я, значит, лошок и чмырёк, меня заставили топить за себя и «за того парня», начинает пиздить меня. А тот, который якобы заставил меня за себя топить — Вова Сабелькин — наверное, лучший сейчас мой приятель в батарее. Друзей-то у меня тут нет, с тех пор как Павлик Путилов уехал. Но приятели есть. Мечников, к тому же, еще и младше меня на призыв. И типа, значит, запряг меня вместо него топить. Комбат будит Мечникова и начинает пиздить его. Я-то хоть понимаю, что к чему, а этот — вообще не в понятках. Поднял его комбат среди ночи и стал избивать.

Потом комбат поднял Бабаева, который на тот момент исполнял обязанности главного сержанта, и начал пиздить его за то, что в шкафу, как ему показалось, котелки стояли неровно и в беспорядке. Потом по каким-то причинам подняли Пробкина, Толмасова, еще кого-то. Впрочем, к тому моменту все уже проснулись, лежали и трепетали, чтоб их минула чаша сия.


{-page-} 25 апреля

...Итак, значит, приперлись пьяный комбат и пьяный Боксер в палатку и всех жестоко попиздили. Особенно сильно досталось младшему сержанту Толмасову — его на следующий день положили в реанимацию. Он, впрочем, уже на момент этого пропиздона был в хуевом состоянии — весь опухший, отечный. Ноги как у слона, мошонка (я в бане видел) размером с грейпфрут. У него уже давно какие-то проблемы с почками, а тут он стоял дежурным и, вместо того чтобы всю ночь патрулировать на улице, зашел в палатку и где-то заснул. Его спалили комбат с Боксером, он был отпизжен. После чего его заставили рыть яму, где было по пояс воды, облачив в ОЗК — такой резиновый защитный костюм. Напомню, это было начало апреля, снег еще лежал...

А потом, на следующую ночь, он был еще раз отпизжен. Боксер глумился вовсю: кидал его через голову, пиздил, руками, ногами... Для такой здоровой туши это не составило труда. На следующий день Толмасова положили в реанимацию.

В общем, со временем это перестало быть исключением и стало правилом: комбат и Боксер напивались, строили батарею, начинали всех оскорблять, унижать, пиздить и бить. Короче, беспредельничали вовсю. Ну а дальше что-то такое началось, во что я до сих пор не могу поверить, что все это было на самом деле.

В очередной раз Боксер с комбатом ужрались после дивизионных стрельб. Сначала провели нам «утреннюю зарядку» — отбежали за ручей, чтоб всякие полковники-подполковники не видели, там всех поставили в упор лежа и стали качать. А по ходу дела и пиздить. Особенно досталось Великанову, которого Боксер сильно не любит. Его он отвел к ручью, там пиздил, а потом стал натурально топить в ручье, пока он, Великанов, не вырвался каким-то чудом и не убежал в лагерь. Батарея в лагерь возвращалась гуськом.

Потом Боксер, комбат и прочие пошли дальше промывать водкой честь русского офицера. Старшина же взял восемь человек, которым надо было на почту — переводы получить, потом сразу зайти в магазин, купить всякого хавчика. Боксер с комбатом построили остатки батареи и стали всех пиздить. Заряжающих — за то, что плохо заряжают. Наводчиков — за то, что плохо наводят. Связистов — за то, что плохо связываются, командиров — за то, что плохо командуют...

Этот беспредел увидел майор Малюта. Будучи прямым начальником комбату, Боксеру и всем нам, он приказал батарее разойтись. Приказ был исполнен с большим усердием и рвением. Но стоило Малюте уйти, комбат и Боксер вновь построили всю батарею в две шеренги, стали ходить и пиздить всех. Комбат был пьяный, Боксер — очень пьяный. Малюта снова увидел и снова разогнал. Через пару минут он ушел, а нас опять построили.

Едва не падая с ног, Боксер завел бензопилу и стал размахивать ей перед лицами первой шеренги. Мы молились, чтоб если он начнет падать, то падал бы назад, а не на нас... Комбат взял топор и стал махать им перед нами. Они уже даже не говорили ничего, только ругались, матюгались и размахивали топором да бензопилой.

Малюта вновь увидел это, отнял у них топор с пилой, а нам сказал, чтоб мы убежали и не появлялись, пока они пьяные. Мы убежали в лес. Сидели там, кто-то пошел тихонько в лагерь, взять телефон и еще какую-то хуйню. Вернувшись, рассказал, что пьяный Боксер бродит по лагерю, ищет нас и направляется в сторону леса. В ужасе мы убежали еще дальше. Потом кругами, лесами, вокруг всего лагеря, вокруг парка, вышли на обочину дороги, по которой должны были возвращаться те, кто ушел на почту со старшиной. Семерых мы там и встретили (а Мотор со старшиной остались в городе, закупаться на эшелон). ...

Охуеть! Батарея в полном составе совершает самовольное оставление части — вообще говоря, уголовное преступление. Сидим в лесу, думаем, что же дальше делать. Ну, съебались мы, а дальше-то что?.. Ну, просидим здесь до ночи, ну, до утра. Всю жизнь-то тут сидеть не будешь. На мировую с этими подонками идти нет никакого резона. Опять напьются, опять всех будут пиздить.

Тут на товарища-то, может, всем и наплевать, но свои почки-печень каждому дороги. Жаловаться Данаеву — командиру дивизиона — или Малюте — его заму — тоже смысла нет. Они и так всё видят и хуй что сделают, только замнут дело, лишь бы дальше не пошло — чтоб не слететь со своих должностей. Еще выше жаловаться — тоже не поможет. Все эти полковники с дивизии — сегодня они здесь, поснимают всем головы, побушуют, а завтра они уедут, и останемся мы с этими один на один.

В итоге решили в Лугу идти, в комендатуру, всей толпой. Больше всего меня удивило, что мы решали все это не как в курятнике, не как на базаре, а как в коллективе. С удивлением могу сказать, что у нас есть коллектив и коллектив сплоченный, способный к решительным действиям. Просто раньше это не проявлялось, все жили, как в курятнике: «клюй ближнего, сри на нижнего». Повода не было проявить себя коллективом. Командир дивизиона потом тоже это отметил.

Короче, решили в полном составе идти в военную прокуратуру. Или в комендатуру — это уж куда придем. Съебались-то кто в чем был, кто в бушлате, кто без бушлата, кто, как я, постирал бушлат и потому в одной подкладке от бушлата. Дело к вечеру, холодно уже. Решаем отправить кого-то в лагерь, чтоб взял бушлаты, телефоны на всякий случай, а главное — выцепил Пробкина и Мазая (один закосил под больного и спал в палатке, другой зафазил где-то над термосами с обедом). Отправляются Беляус и Пономарев. Сидим, ждем. ... Наконец, приходит Беляус. Без бушлата, без телефона, без Пономарева. Он встретился с кем-то из этих, еле отмазался, по дороге где-то потерял Пономарева. Решаем идти в комендатуру как есть.

Вдруг кто-то замечает бегущих по дороге людей. Порядок — вроде наши. Панама, с ним Мазаев и Пробкин. Кто-то говорит, что с ними еще какие-то гражданские. «Альпинисты какие-то». У меня глаза на лоб лезут. Я вижу Авдея Лимонова и Тоху Каштанова, своих московских друзей! ...Они тоже в ахуе. Приехали к другу в армию, а мы тут целой батареей бегаем по лесам от пьяных офицеров. Троих наших они встретили по дороге, к счастью, не успев дойти до нашего лагеря!

Все вместе идем в комендатуру. ...Уже заходим туда, как подходят Мотор со старшиной — старшим прапорщиком Рюриковичем, которые делали покупки в Луге. У Мотора лицо — как у меня, когда я увидел Тоху и Авдея. Он-то не в курсе, что там с утра творится в лагере. ...

Старшина предложил (в такой ситуации он не скомандовал, а именно предложил), чтоб они с Мотором шли в лагерь, там уже чего-то решали, вплоть до того, чтобы позвонить в ментовку и сдать Боксера с бензопилой в дурку. А мы чтоб ждали сигнала где-нибудь в лесу. Подумав, соглашаемся. Идем в лес на старое место. ...В лесу мы встречаем майора Малюту, майора Данаева и капитана Чеснокова, нашего начштаба!

Вообще говоря, их мы встретить совершенно не хотели. Потому что встретить их означает строем пойти в лагерь и получать пиздюдей за Самовольное Оставление Части — СОЧ. Но они оказались лучше, чем мы думали: решили разобраться, что происходит. Поговорили, порешали. Они, конечно, ругались, почему мы сразу к ним не пошли... Можно подумать, они сами на луне где-то живут и ничего не видят. ...Тем не менее пообещали, что разберутся и что Боксера с комбатом уберут, если мы все напишем на них жалобы.

Надо сказать, все это происходило с большим трудом, потому что по понятиям «реальных пацанов», которых тут большинство, не по-пацански на кого-то жаловаться, кому-то стучать... Надо самому пойти и «побазарить за себя». Но тут беспредел заебал всех настолько, что даже «реальные пацаны» согласились написать эти «объяснительные на имя командира САДн». Ну а дальше пошли мы строем в лагерь. Малюта с Данаевым сказали, что завтра уже этих уебков уберут. А ночью — пусть только попробуют начать беспредел, они придут, разберутся.

Удивительно, но даже офицеры иногда держат слово. Данаев с Малютой нас не обманули. Ночью пьяный Боксер трижды пытался прийти в палатку, и трижды был остановлен Малютой. На следующий день он и правда уехал... Обещают, что уберут его из батареи совсем. Комбат, правда, остался, но он без Боксера не так ужасен. Потом уже комбат пытался со многими поговорить один на один, ну, как всегда, выявить зачинщика... У него не очень-то получилось.

Со мной он разговаривал, когда мы осматривали мою 72-ю катафалочку. ...Но это пиздец. То ли он действительно такой тупорылый и узколобый военный, то ли притворяется. Разговаривать с ним серьезно вообще невозможно. «Зачем ты убежал? Я же тебе ничего плохого не сделал, в увольнения всегда отпускал. Я к вам лицом, а вы ко мне жопой...». А сколько раз ты, скотина жирная, меня бил, бил по лицу, по голове, бил ногами. Да, я здесь ничего не могу тебе возразить, ты капитан, а я рядовой. ...Ёб твою мать — «я же вам никому ничего плохого не сделал». А как ты нас всех дрочил и заебывал — ты забыл, гандон?

...То, что было им каждый раз поводом для пропизживания: типа, значит, на стрельбах батарея плохо отстреляла. Он подозревал, что это мы специально косячили. Им-то, офицерам, заплатят меньше, если батарея плохо отстреляет, а солдатам всё по хую. У Мотора вообще была такая мысль: все записи делать правильно, вообще все делать правильно, но в последний момент незаметно подворачивать ствол, чтоб нихуя в цели не попадать. ... Вот в зимних полях год назад батарея отстреляла на «5» — и чего? Офицеры, конечно, отметили, а личный состав построил пьяный старшина и заставил ползать по сугробам вокруг палатки.

Или Мотор, который, вообще говоря, хороший солдат, хорошо исполняет свои обязанности, болеет душой за всякие общие дела, стремится к чему-то... А что он слышит от офицеров? «Главпетух батареи, ты нихуя не умеешь, нихуя не можешь!» Да так можно сказать про любого из нас. Ну, про себя скажу... Да, я не лучший солдат, но — бля буду — по крайней мере в том, что касается моей машины, я стараюсь, выкладываюсь по полной. А слышу всегда одно: даун, дебил, тупорылый, обезьяна ебаная и т.п. Да еще получаю то мощной рукой по шлемофону, то ломом по рукам так, что потом два дня руку согнуть не могу и на машину запрыгиваю без помощи рук, как кузнечик. ...


ПОСЛЕДНИЕ ДВЕ ЗАПИСИ, СДЕЛАННЫЕ ДРУЗЬЯМИ^*

14 сентября

Вести от Толи есть, но не в виде писем.
Писем нет из-за того, что с Толей приключилась не очень приятная история, связанная с его однополчанами, подробности опущу. Он скоро вернется, сам расскажет. Суть в том, что теперь писать письма ему тяжелее в плане цензуры и т.п. Поэтому он ничего и не пишет.
Где-то месяц назад мы к нему ездили в Тулу. Наступила та фаза службы, когда человеку уже просто скучно. И все тут. Осталось только одно событие — их опять должны были увезти на полигон в Лугу, и вот как раз сейчас он там. В октябре он оттуда отбудет обратно в Тулу, а там уже совсем чуть-чуть до приказа.

Декабрь

Толя приехал в Москву уже достаточно давно, в начале ноября. В общем, все у него хорошо, входит в русло мирной жизни. Только вот руку он сломал в последние дни службы (упал в канаву), и до сих пор не заживает. А так все здорово.


______________________

^*В ЖЖ, в котором публиковались изначально письма Толи из армии