Мне кажется, что интеллектуалы – это люди, которые понимают скрытые отношения сложных смыслов. Они считывают коды и контексты и креативно их соотносят.

опрос

Оцените материал

Комментариев: 1

Вставить в блог

3. А кто повлиял на вас?

18/12/2009

Осталось два дня! Алексей ГЕРМАН, Екатерина ДЁГОТЬ, Линор ГОРАЛИК и Даниил ДОНДУРЕЙ открыто отдают свои голоса в опросе «Самый влиятельный интеллектуал России». И только ОЛЬГА СЕДАКОВА голосует за Сергея Аверинцева, а Владимир ПОЗНЕР — за Маршака.

До окончания опроса «Самый влиятельный интеллектуал России» осталось всего три дня, и у вас еще есть возможность проголосовать за своих кандидатов. 21 декабря, в понедельник, станет известно имя победителя. Тем временем редакция завершает серию материалов, в которой люди, вошедшие в редакционный список, открыто отдают свои голоса за тех, кто повлиял персонально на них.

Записала МАРИЯ ПАПУ

ЕКАТЕРИНА ДЁГОТЬ, куратор, публицист

В моей студенческой юности на меня как на искусствоведа и эссеиста очень сильно повлиял мой учитель в Московском государственном университете историк русского искусства Михаил Алленов,

Читать!

чье представление об искусстве как об оболочке смысла шло вразрез с господствующим в СССР чисто формалистическим и декоративным его пониманием. Привычка к такому содержательному чтению культурного феномена выходит за пределы узкопрофессионального опыта, она определила мой взгляд на вещи (вещи в духовном плане, а впрочем, возможно, и материальные) в принципе. Я всегда склонна читать все вокруг как сознательное высказывание и прежде всего обращать внимание на то, что кажется случайностью или странностью.

Еще больше я укрепилась в этом после того, как в начале 1980-х годов прочитала доставшуюся мне в копии рукопись книги Бориса Гройса «Gesamtkunstwerk Сталин» (как сейчас помню, у авторской пишмашинки не работала литера с буквой «С», и вместо нее всюду стоял знак параграфа, а сейчас в моем компьютере как раз его нет). Эта книга — без преувеличения, ледокол отечественной культурной мысли — помогла мне уточнить для себя мои собственные интуиции об авангарде и советском искусстве и дала общую концептуальную архитектуру, внутри которой я долгое время строила свои тексты. Сегодня эта система координат у меня другая, но я думаю, что внимательное чтение текстов Гройса научило меня прежде всего эту систему выстраивать — у них очень сильная логика, жесткая, как система сводов. И мне жаль, что среди влиятельных интеллектуалов России мало тех, кто по образованию был бы, как Гройс, математиком. Мне кажется, Россия могла бы быть другой.

В конце 1980-х годов и начале 1990-х я находилась под сильнейшим обаянием теоретических (или юмористических, что было почти одно и то же) текстов Павла Пепперштейна, написанных в составе группы «Инспекция “Медицинская герменевтика”». Я до сих пор считаю Пашу настоящим гением, в традиционном смысле этого слова, — ангелом мысли, неиссякаемо излучающим стимулирующие парадоксы и плодотворные сопряжения одного с другим. Некоторые из этих парадоксов и сопряжений очень хотелось взять на вооружение, и, главное, казалось, что это возможно (в принципе, Пашу должны читать младшие школьники — это тренирует мозги). У меня было меньше таких иллюзий относительно текстов другого моего кумира, Андрея Монастырского, — тут с самого начала было ясно, что «Перегоны и стоянки» и прочие мощные интуиции советского настолько идиосинкратичны, что повторить эти ходы мысли, эти перегоны и стоянки вряд ли возможно. Так что я наслаждаюсь Андреем совершенно бескорыстно и ничего не пытаюсь у него украсть.

Прошли, однако, те времена, когда люди из моего профессионального поля на меня влияют. Наверное, никакие тексты об искусстве больше не кажутся мне достаточно насущными, необходимыми. Сегодня я читаю почти исключительно зарубежных авторов, а в России яснее и проще всего мир вокруг меня мне объясняют тексты Бориса Кагарлицкого, которые, в частности, помогли мне понять (так Журден с удивлением осознал, что говорит прозой), что образование, полученное мной и в МГУ, и в моем студенческом чтении текстов Гройса, было марксистским и что я мыслю как марксист. Это очерчивание горизонтов было большим облегчением.

ДАНИИЛ ДОНДУРЕЙ, социолог

Борис Гройс — в сфере культуры и эстетики.
Неординарный и тонкий философ современного взгляда на искусство. Его интерпретационные ресурсы кажутся мне оригинальными, мощными, интересными.

Михаил Жванецкий — в сфере человеческой мудрости.
Мне кажется, он выдающийся ученый. Философия не связана с тем, знает ли человек слово «дискурс». Мне кажется, что интеллектуалы — это люди, которые понимают скрытые отношения сложных смыслов. Они считывают коды и контексты и креативно их соотносят. Эти люди важнее, чем те, которые знают фамилии, цитаты, слова. Жванецкий — парадоксалист. Моя подруга мне рассказала про него историю. Когда Жванецкого спросили, почему Обама получил Нобелевскую премию и как он к этому относится, он сказал: «Я всегда приветствую гастарбайтеров, которым дают сложную работу». Обама ведь действительно культурологический гастарбайтер.

Егор Гайдар — в сфере человеческого и интеллектуального авторитета.
Я считаю, что наряду с Горбачевым у него самые большие заслуги перед страной. Он выполнил миссию Геракла и Ильи Муромца. Это соединение понимания с действием, морали с ответственностью, беспрецедентное собрание добродетелей. Его идеи воплотились и повлияли на жизнь 150 или даже 300 млн человек. При этом он был человеком без каких-либо амбиций.
Это интеллект, коснувшийся частной жизни сотен миллионов. Он еще и, безусловно, моральный авторитет для меня.

Татьяна Друбич — в сфере частной жизни.
Она обладает потрясающей человеческой прозорливостью и самоотверженностью. Все ее действия и все ее поступки при абсолютном понимании людей, событий наполнены гуманистичностью.

ЛИНОР ГОРАЛИК, писатель, публицист

Работы и публичные высказывания социолога и писателя Бориса Дубина оказались для меня бесценным примером определенного способа думать об окружающем мире. Мне всегда кажется, что Дубин рассматривает текущий момент и происходящие в нем процессы как увеличительное стекло, сквозь которое можно, при умелом рассмотрении, увидеть довольно значительные подробности не только настоящего, но и прошлого (и будущего?), без этой лупы неразличимые. Кроме того, мне видится, что у Бориса Дубина можно, если повезет, научиться рассматривать крупные социальные явления, сохраняя интерес и уважение к воле и жизни участвующих в них частных лиц (а не рассуждать об этих процессах исключительно как о цельнокроеных проявлениях стандартной динамики масс).

Поэт и священник Сергей Круглов и своими стихами, и своими высказываниями всегда давал мне возможность понять, как Вера может быть не только Небесным, но и совершенно земным светом, распространяющимся на окружающих. Он кажется мне пастырем (и человеком), чье внимание и чья любовь в огромной мере обращены к Миру и мирянам, даже когда последние предстают перед Кругловым в отнюдь не ангелическом облике. И еще: его чувство юмора (проявляющееся, например, в его же карикатурах), его умение видеть смеющуюся, бурлящую, ироническую ноту даже в самых высоких вопросах и высказываниях, при этом отнюдь не принижая их смысла, восхищают меня и вызывают у меня чувство огромной благодарности.

Работы художника Ильи Кабакова для меня — важнейший пример того, как произведение искусства с глубоким интеллектуальным подтекстом может, тем не менее, вызывать у зрителя сильнейший эмоциональный отклик. Благодаря Кабакову я начала в свое время понимать, для чего лично я, зритель, хочу встречаться с искусством — для того чтобы ощущение интеллектуального и душевного толчка оказывалось сконцентрированным в одном кратчайшем визуальном впечатлении. Кабаков стал для меня ключом к (субъективному, безусловно) пониманию того, как вообще работает эмоция при столкновении с теми явлениями внешнего мира, которые, казалось бы, не имеют к зрителю никакого прямого отношения.

Поэт, писатель и критик Станислав Львовский много лет назад не только своими текстами, но и своими рекомендациями о том, что следует посмотреть или прочитать, показал мне, как широки рамки современной поэзии и современной литературы; он и по сей день остается для меня человеком, чьи советы мне очень важны. Тексты самого Львовского всегда оказываются для меня образцом того, как жизнь любого частного лица всегда оказывается самым значительным и самым хрупким зеркалом любого исторического момента. Кроме того, умение Львовского видеть культуру вообще и литературу в частности плотно связанным пространством и в результате рассматривать любой вопрос о культуре в контексте самых разных взаимовлияний видится мне одним из самых ценных навыков писателя и критика.

Критик и поэт Илья Кукулин — один из самых глубоко и разносторонне эрудированных людей, с которыми мне доводилось встречаться. Меня всегда восхищает не только его уникальная поэтическая (отдельно) начитанность, но и невероятная, на мой взгляд, тонкость его поэтического слуха: я не знаю лучшего слушателя и аналитика поэзии. Вдобавок у Кукулина есть крайне редкое, как мне кажется, любопытство практически ко всему, что происходит в области культуры. Лично мне не часто доводилось видеть исследователей, много лет работающих с собственной вполне конкретной темой (в случае Ильи это современная русская поэзия), но при этом прекрасно представляющих себе, что происходит в области, скажем, современного изобразительного искусства, театра или детской литературы.

АЛЕКСЕЙ ЮРЬЕВИЧ ГЕРМАН, режиссер

Егор Гайдар и Анатолий Чубайс
Поразили меня своим внутренним миром, отличным от того, в котором мы живем. Мы однажды оказались за одним столиком. Нас пригласил, по-моему, Чубайс, в тот день, когда разразился первый кризис. Мы сидели за столом, и тут позвонил Кириенко. Они что-то решали, успокаивали Кириенко, который был каким-то там начальником: это было такое спокойное огорчение, такая человеческая грусть — вот самое главное достоинство, потому что они могли засуетиться, но сохраняли мужество.
Я это часто вспоминаю.

Как ни странно, а может, и естественно, на меня оказал влияние малоизвестный Александр Александрович Музырь.
Он был моим мастером в институте. Это старинная фамилия артистов. Я не очень его любил во время обучения, а он ко мне хорошо относился. Потом он умер, и я вдруг понял, что потерял очень достойного и какого-то прекрасного человека.
Еще я очень любил Товстоногова.

Из, так сказать, художников на меня большое влияние оказал Ингмар Бергман.

Есть еще второй эшелон — это мои друзья и коллеги. Мне кажется, они ко мне хорошо относятся, и это очень важно в наш век, когда все не любят друг друга.

ВЛАДИМИР ПОЗНЕР, телеведущий

Самуил Яковлевич Маршак
Я был с ним очень хорошо знаком, работал у него два с половиной года. Я его видел три раза в неделю в течение этого времени. Он говорил со мной о русской литературе, об интеллигентности.

Иосиф Давыдович Гордон
Он никому не известен — работал в кино. Именно как интеллектуал он сыграл большую роль в моей жизни.

Академик Лихачев
Имеет отношение к формированию моих взглядов. Очень трудно выделить что-то одно. На меня влияло его мировоззрение, то, как он воспринимал мир, как он реагировал на происходящее. На человека влияет множество мелочей, а не что-то одно, огромное. Постепенно вы общаетесь с человеком, и это общение приводит к тому, что он начинает оказывать на вас влияние.

ОЛЬГА СЕДАКОВА, поэт

М. Г. Ерохин, пианист, играл в дуэте с Виктором Третьяковым и в камерных ансамблях. В школьные годы он первый открыл для меня не только музыку, но живопись, поэзию (особенно немецкую, Рильке) – вообще говоря, то, что называется творческим бытием. В дальнейшем моим «Учителем Музыки» стал его друг пианист Владимир Иванович Хвостин, известным по записям с Зарой Долухановой и Марком Рейзеном.

М. В. Панов – великий лингвист, фонолог. На его университетских семинарах по фонетике и лингвопоэтике мы открывали классический авангард, «неевклидово мышление» ХХ века и архаики.

С. С. Аверинцев. «Cредиземноморский почвенник», он распахнул окно в широчайшие просторы европейской культуры и научил угадывать в ней внутреннюю связность; он собственными трудами показал, что такое классическая культура герменевтики, «наука понимания». Христианский гуманист, он открыл для меня значение классической рациональности.

М. Л. Гаспаров – учитель взыскательности, аскезы мысли и ее словесного изложения.

Читать!

О. Димитрий Акинфиев – московский священник, протоиерей, сын священника, погибшего в лагерях. Больше 20 лет он был моим духовным отцом. То, что делает истинный духовный отец со своим чадом, я не берусь описать. Вообще говоря, он рождает в нем нового человека.

Все эти названные мной и совершенно разные люди (и многие еще не названные здесь мои учителя) несли в себе благородство бескорыстного служения, в чем, я уверена, и состоит красота человека.

1. А кто повлиял на вас? (опрос №1)

2. А кто повлиял на вас? (опрос №2)