В.Г. Согласитесь, это странно, когда бренд светской (или полусветской) личности в несколько раз превосходит артистическую репутацию. Репутации профессиональной танцовщицы у нее уже практически уже нет, и, хотя она продолжает выступать в Краснодаре, Москве и Петербурге со спектаклями и концертами, артистическое имя она потеряла. Приобретя бренд «Анастасия Волочкова», она потеряла престиж танцовщицы. Танцовщицы Волочковой сегодня нет.

П.Г. А раньше была?

В.Г. Была — и я это видел своими собственными глазами, когда ее, еще ученицу, привезли вместе со всей Вагановской школой в Кремлевский Дворец Съездов. Она танцевала «Пахиту» с дьявольской энергией прямой наследницы Натальи Михайловны Дудинской...

П.Г. ...у которой Волочкова недоучилась. Дудинская отказалась от нее в тот самый момент, когда Виноградов, главный балетмейстер Мариинского театра, бросил на ученицу выпускного класса масленый взгляд и заявил: она готовая балерина, она будет танцевать «Лебединое озеро»! Дудинская возмутилась — она считала, что Настя еще не готова. В Дудинской, прекрасно понимающей, что такое элита, элитность и даже медийность, восстала профессионалка. Но Виноградову было наплевать на Дудинскую и на профессионализм — и Настя дебютировала.

В.Г. Это драматическая судьба педагога, потому что единственной ученицей, которая, в принципе, могла в какой-то степени продолжить тип личности и балеринский тип Дудинской, была, конечно, молодая Настя Волочкова. Но главной ученицей Дудинской волею судьбы стала Лопаткина, ничего общего с Дудинской не имеющая.

П.Г. Не кажется ли вам, что новая российская элита, лицами которой вы определили пару Волочкова — Собчак (новые Эллочка-Людоедка и Фима Собак, у которых в качестве Вандербильдихи выступает Пэрис Хилтон), — это и есть новая русская аристократия? Возможно, я некорректен с исторической точки зрения, но давайте вспомним «новых русских» петровской эпохи (мне кажется, культурный индекс нашей страны сегодня совпадает с петровской эпохой) — те же первые робкие прикосновения к культуре, голая Venus над смятыми перинами и утренний огуречный рассол (что-то подобное нам показал Кончаловский в печально известном «Глянце»), та же глубочайшая культурная застенчивость, прикрываемая культурной наглостью.

В.Г. Действительно, новая российская элита пытается выдавать себя за аристократов. Но какие это аристократы? Это мещанские дети, это пена, возникшая на волне социальных потрясений 1980-х — 90-х годов, ведь только в мещанском, очень мещанском понимании профессия дворян — украшать собой общество. Но сейчас мы говорим немного о другом: я восстал против слова «номенклатура» потому, что это слово из бюрократического словаря. Номенклатура — это все-таки рождение новой бюрократии, а мы говорим об артистах.

ОТСТУПЛЕНИЕ: ЭЛИТА ОДИН

Советская артистическая элита создавалась при Сталине, в 1930-е годы, на тех самых кремлевских «ночных концертах», о которых мы уже говорили. При Сталине же была предпринята первая попытка создания советской интеллектуальной элиты, когда еще до войны возник забытый сейчас, но знаменитый тогда ИФЛИ — Институт философии, литературы и истории, в котором преподавали все лучшие педагоги, в котором учились будущие поэты (в частности, Павел Коган, еврейский мальчик, писавший о флибустьерах и погибший на фронте в 1942 году). В Советском Союзе систематически совершались попытки создания интеллектуальной элиты — чего-то подобного тому, ради чего в свое время был создан Императорский Александровский лицей в Царском Селе. Но Александровский лицей был основан в начале XIX века, когда еще помнили о XVIII веке, и был связан с идеями Просвещения. Кстати, история петербургской балетной школы на улице Росси также косвенно связана с проблемой просвещения, против которого восставал критик-балетоман Скальковский, страшный реакционер, а именно — против того, чтобы давать балетным образование. В XIX веке балетная школа пыталась приобщиться к основам гуманитарного образования. Ученики Императорской балетной школы выпускались совсем не невежественными людьми, они знали музыку, французский язык. Конечно, выпускницы балетной школы не были смолянками, но ориентация на смолянок, безусловно, имела место. Они принадлежали, вообще говоря, к высшему сословию, потому что «Артист Императорских театров» — это все-таки не крепостной артист (хотя иногда реальные факты их судьбы говорили об обратном, о чем мы знаем из мемуаров Льва Иванова).

Короче говоря, идея интеллектуальной, гуманитарной элиты возникла в александровские времена, просуществовала на протяжении всего XIX века и время от времени возникала в сталинскую эпоху. И если до войны, как я уже говорил, это были студенты ИФЛИ, то во времена позднего Сталина и сразу после него интеллектуальную элиту стали представлять в первую очередь ученые-ядерщики. Кончилось это катастрофой — наш первый ученый, трижды Герой Социалистического труда, оказался с точки зрения властей неблагодарным человеком и пошел против системы. Он оказался внесистемным, а элита должна обязательно интегрироваться в систему, как ее часть, как ее украшение. Но главным для нас в этих академиках было не то, что они продолжали развивать теорию Бора, Эйнштейна или создавали ядерные щиты, а то, что они ходили в горы и были альпинистами. Главным для нас было то, сколько у них любовниц. Они украшали нашу жизнь, они придавали образу нашей страны некоторую поэтичность. Наша страна страшно прозаическая, а тут появились какие-то люди — и не с научными заслугами (это оплачивалось орденами и деньгами), а с поэтическими. В прессе, в легендах воспевалось их остроумие, их жизнелюбие. «Физики шутят» — тогда даже вышла такая книжка, а вот популярной книжки о теории относительности я что-то не помню. Все наши квартиры были заполнены фотографиями Эйнштейна с высунутым языком и Хемингуэя в свитере крупной вязки. Для нас Эйнштейн и Хемингуэй были носителями совсем не профессии, а образа жизни — того самого life style, который считался «элитным». То, что «Хэм» был великим писателем, знали очень немногие. Если бы вы спросили, что он написал, мало кто бы ответил, но то, что он удил рыбу и был «Хэмом великим», это знали все. А читали ли они «Хэма великого»? — вот я его читал и как был горячим поклонником некоторых его вещей, так им и остался. Для меня он никогда не был просто «Хэмом великим», а для них...