Об источниках надежды

ЕВГЕНИЯ ПИЩИКОВА о взгляде назад и вперед на протестное движение

С объявлением результатов выборов кончился облегченный, ванильный период нашей протестной активности. Пушкинская площадь уже разделилась на две части; на легкую и тяжелую словесную артиллерию, на «фонтан» и «не фонтан». Когда Сергей Удальцов, человек с принципами (что само по себе достойно уважения), начинает раскладывать в фонтане палатку, становится как-то очевидно, что человек имеет практическую цель. Цель эта – довести ситуацию до логического края, поскольку всякий мятежник знает, что настоящее дело начинается не тогда, когда люди приходят на площадь, а тогда, когда они с нее не уходят.

Но основная часть площади была в нефонтанном настроении. Ключевое слово Пушкинской площади – теснота, стеснение. Безусловно, какой-то важный период «зимней революции» кончился. Мне показалось забавным определение – «конец ванильной эпохи». Погуляли, побродили. Белые бантики. Мороз и солнце. Машины гудят. Никто не трогал. Мыслям было просторно, тем более что за отсутствием четких политических убеждений большинство из нас пробавлялось политическими предубеждениями. Грубо говоря, средний ходок на оппозиционные митинги знает, что такое плохо, из рук вон плохо, ужасно, полный кошмар, абсолютный конец, но о том, «что такое хорошо», представление имеет самое неопределенно-благородное. Чтобы уважали. Не обманывали. Честные выборы. Чтобы было, как в Европе. И по возможности, чтобы не было войны. Как-то так. И вот со всем этим нашим нефонтаном оказались мы после прозрачных выборов на Пушкинской. В темноте.

Из всего того, что обсуждается последние два дня, меня заинтересовали три локальные темы.

Первая – болезнь расставания со «снежной революцией». Какая-то часть наших с вами сестер и братьев, участников оппозиционных шествий и стояний, действительно чувствует себя ограбленной. Но на сей раз речь идет не о голосах, а об уходе праздника. Утекании снежности.

Читать текст полностью Тут, мне кажется, совсем простодушный взгляд на зимние события. Простодушие, мешаемое с прекраснодушием. Возможно, это по большей части женский взгляд, дамская проблема. Вот, например, типичный плач по снежности, текст под названием «Оппозиция похоронила себя на Пушке». А как похоронила-то? «Я вспомнила слова одного из социологов о том, что сегодня людей на митинги можно завлечь только шутками и ощущением праздника. Пушкинская пошла наперекор этому правилу. Пошла – и проиграла». Каким образом это печальное обстоятельство стало заметно? «Это были совсем не те люди, которые приходили на Болотную и на Сахарова. На Болотной на несколько часов создавалась отдельная страна в стране. Страна, в которой хотелось жить – без хамства, без пиханий локтями, без вранья. Жить вечно в детском утреннике – с шариками, с цветами, а главное, с любовью друг к другу. Митинг на Пушкинской показал: Болотной больше нет, нет надежд, нет любви. Снежная революция закончилась… Виновата злоба».

Автор этого высказывания печалится по поводу ухода добра и света (лопнул белый мыльный пузырик; белые розы умирают на чистом холодном окне), но есть еще корпус более изысканных текстов, в которых обсуждается уход прекрасной бесцельности.

Наши демонстрации были, в сущности, бесцельны, поскольку цель была сформулирована в утопическом ключе. «Путина на нары» – предложение, конечно, неплохое, но явно это дело не нескольких ближайших недель. Настоящая цель была сказочная (скорее самоцель) – отделить чечевицу от фасоли и познать самих себя. В осмысленной бесцельности этих демонстраций многие находили бездну пользы. Только совместное делание абсолютно безнадежной работы рождает надежду на то, что новая общность сможет как-то оживить или изменить гражданский уклад. В общем, вы уже поняли – протестная деятельность обсуждается только как драматическое (или светлое) коллективное переживание; и так как на сегодняшний день один эмоциональный цикл прожит, а каким будет следующий – неясно, дискутеры переживают ощущение потери. Надеюсь, переживут.

Следующая активно обсуждаемая тема – тема проигрыша государственной идеологической машине. «Рассерженные горожане», «креативный класс» (довольно глуповатое, на мой вкус, самоназвание), «восставшие хипстеры», они же, в официальной версии, оранжисты и пр. не проявили идеологической мобильности и сумели убедить в собственной правоте только себя самих. Главный проигрыш был в том, что мы согласились на дихотомию «большинство – меньшинство», так как и сами ждали каждого нового выхода на улицы как откровения. И всякий раз надеялись на чудо: а вдруг как выйдет такое количество людей, проигнорировать которое будет уже совсем невозможно. В борьбе за массовое сознание, безусловно, победил административный ресурс.

Госпропагандисты провели несколько важных интриг. Особая удача – история с быдлом. Среди лозунгов первой Болотной одним из самых заметных был «Не держите нас за быдло», и речь, разумеется, шла о выборном лукавстве. Но уже к Болотной-2 обидное слово было у оппозиции отобрано, а ситуация вывернута наизнанку. И вот уже рабочие Уралвагонзавода, устраивая свои знаменитые массовые акции в поддержку г-на Путина и стабильности, обвиняют оппозицию в том, что их, работяг, оранжисты назвали стадом и быдлом. Отыскался «первый виноватый», волгоградский предприниматель Андрей Куприков, неосторожно откомментировавший тагильский УВЗ-митинг; и дело противопоставления «рабочего класса» и «креативного класса» было сделано.

Дальше дело было за малым – задавить числом. Сто тысяч человек, сто пятьдесят тысяч человек, возьмемся за руки и станем вокруг Золотого кольца. При этом даже не важно, сколько действительно было человек на Поклонной или на Манежной площади. Много. Множество. Большинство. И так повторить раз пятьдесят. На мой взгляд, это разумный ход. Нас тьма. И тьма. И тьма. Это важное утешение – спрятаться в народном тепле, среди тьмы. Тут как в довлатовском анекдотце: «– Я виноват перед тобой. Хочу загладить – пары пива будет достаточно? – Один. Ящик. Водки. – Какой ты ранимый!» И если у нас есть такой ранимый герой, которого можно было задобрить и унять только множеством и тьмой, так они и были предоставлены.

Где-то неделю тому назад в лентах появилась обворожительная новость: в России был построен самый быстрый в мире трактор. Во время испытаний трактор смог развить скорость 121 километр в час, что безусловный мировой рекорд. Как тут обойтись без гордости за свою страну. Тревожит один-единственный незначительный вопрос: на кой ляд трактору нужно развивать такую скорость. Я знаю только одну сельскохозяйственную работу, при которой сто с лишним километров в час имеют большое значение; работа эта называется «поездка в соседнюю деревню на дискотеку». Ничего так не радует в отечественном характере, как вот это смекалистое умение использовать предметы, предназначенные для каких-то определенных, рутинных целей, в целях несколько иных, в чем-то даже романтических. Вот и административная идеологическая машина, довольно неторопливая (такая сеялка-веялка, чего-то там сеяла и развеивала), вдруг заработала с неистовой бешеной скоростью и принялась возить тульских и тверских ребят на дискотеку в центр Москвы – то на Поклонную, то на Манежку. И так споро возили, в таких промышленных объемах, и такое количество энтузиастов было вовлечено в работу, что просто восхищение охватывало. Умеем же, когда надо.

Наконец, последняя тема, подвергаемая коллективному обсуждению, – это тема «новой надежды».

По общему мнению, уповать теперь нужно не на таинственное перетекание силы и не на уличное множество, а на общественный рост, общественную работу и на лето (в июле будут повышены тарифы ЖКХ, а это очень болезненная для провинциальной России процедура).

А что такое общественный рост? Это укрепление новой социальной страты – оппи. Оппи – оппозиционно настроенные яппи.

Екатерина Карсанова, прекрасный журналист (сейчас она работает в «Русском репортере»), была наблюдателем на выборах. И рассказала мне занимательную историю. Это даже не история – сценка, метафора «новой надежды». Более полно всю драматическую историю ее наблюдений можно (и нужно) прочитать в «РР», но сейчас вы просто представьте себе картинку. Избирательный участок на окраине. Члены комиссии мучительно, четвертый час подряд устраиваются таким образом, чтобы перетасовать голоса. Начальницу комиссии еще днем увезли на «скорой» с гипертоническим кризом. Дамы из комиссии сидят бледные, как смерть. Катерина, понимая, что происходит что-то нехорошее, вызывает юриста из «Лиги избирателей». Приезжает волонтер – молодой профессионал в отличном костюме, с исключительным портфелем. Оппозиционность для него – хороший тон, и даже мода в здоровом смысле этого слова. Это тот тип поведения и внутреннего устройства, который принят в хорошем обществе. Молодой, спокойный, вежливый волонтер. «Я поняла, – сказала Катя, – что барышни, желающие сделать хорошую партию, теперь должны ходить не в клубы, а наблюдателями на выборы. Именно здесь они встретятся с успешными молодыми мужчинами».

Подневольные дамы с белыми лицами, ночь, вокруг – черный город, а где-то ближе к самому городскому центру Манежка, тьма народу, и группа «Любэ» уже запевает «Комбат батяня, батяня комбат». И единственный во всей этой диковатой сцене герой – лощеный доброволец. Вот на него-то и надежда.

В моих попытках описать молодого героя с помощью сомнительных оксюморонных пар (а можно еще обозвать его народником-денди, добродетельным пижоном и пр.) нет ничего специфически дамского. Только чистое любование той трансформацией, которую претерпел привычный глазу и приевшийся образ успешного молодца. Еще пять лет назад невозможно было себе представить, {-tsr-}что столичные карьерные мальчики будут записываться в «Лигу избирателей» и бегать по окраинным участкам. Еще три года тому назад, в передаче, посвященной тайнам позолоченного быта (таких передач одно время было очень много на телевидении), какая-то очередная рублевская жена говорила: «Благотворительность – это не модно!», и ведущий с готовностью кивал ей в ответ: «Конечно-конечно, мэм, совсем не модно». А теперь модно, и общественная работа стала необходимостью и отдушиной и для юного клерка, и для молодого предпринимателя, и для студента, и для светской дамы какого-нибудь там артистического типа. Собчак ездит по участкам и именем блаженного «Дома-2» заклинает председательш избирательных комиссий честно считать голоса.

Общественные трансформации уже произошли, общество уже повзрослело, вернуться назад к прежнему гражданскому обмороку никак не получится.