Работа над страхом

ЕВГЕНИЯ ПИЩИКОВА о землетрясении в Японии

В Японии случилась беда — девятибалльное землетрясение и цунами. У беды уже есть название — Великое землетрясение Восточной Японии; телевизоры в японских семьях не выключаются четвертый день подряд, и новостные комментаторы называют беду именно так. Официально признаны погибшими пять тысяч человек, но цифра эта постоянно растет; и весь мир видел трагедию портового города Минами-Санрику, десять тысяч жителей которого признаны пока «людьми, с которыми власти не могут установить связь».

Японское чиновничество — сообщество закрытое, отличающееся чрезвычайной сдержанностью, поэтому удивляться крайней взвешенности официальных оценок не имеет никакого смысла. И какие уж тут точные цифры, когда до иных пострадавших районов невозможно добраться; горят и взрываются атомные станции, продолжаются подземные толчки, и вот уж появились сведения о новой волне, которая идет на северо-восток, опять к побережью пострадавших префектур Фукусима и Мияги. Несчастье и несчастье.

Что ж, чиновничество — закрытое и сдержанное сообщество; а японцы — закрытое и сдержанное общество, которое, пользуясь розановской формулировкой, переживает свои несчастья «в горячем молчании». Таковы, по крайней мере, многочисленные письменные свидетельства очевидцев землетрясения — русскоязычных и англоязычных «пользователей».

Вот рассказ голландского студента, проведшего ночь с субботы на воскресенье в одном из эвакопунктов недалеко от Нагано. Наш рассказчик сидел на полу школьного спортзала; зал же был полон людьми, эвакуированными с побережья. Все смотрели новости, идущие без перерыва. Новости куда как нерадостные, а к тому же внизу экрана — бегущая строка, частные объявления. Почти что каждое объявление — просьба откликнуться, поиск родственников, связаться с которыми невозможно. Молча сидит зал — в горячем молчании. И вдруг (таково свидетельство европейского юнца) побежала строка: «Кто-нибудь, кто знает, ответьте: как долго кошки могут плавать?» И все дамы, сидящие на полу в школьном спортзале, заплакали. «Конечно, тут случай замещения, — пишет печальный голландец, — кошку оплакать не так стыдно, как плакать по префектурам Мияги, Фукусима и Ивате, вместе взятым. Эти “маленькие слезы” женщины смогли себе позволить».

Читать текст полностью Тут без письменных свидетельств не обойтись, если хочешь хоть как-то сообразить, как справляется с бедой не столько государство, сколько именно японское общество.

Откуда возьмешь живую информацию — только из дневников да из социальных сетей. И все записи, которые удалось мне прочесть, делятся на две неравные части.

Свидетельств «с побережья» почти что и нет. Хотя в первый день землетрясения еще можно было прочитать первые сообщения только что спасшихся людей. И было там о темноте, панике, страхе, одиночестве. Но такие записи — редкость. Зато изобильно представлены в сети «токийские записки» — рассказы о несчастье «преодоленном». Токийские записки учат нас тому, как нужно переживать современную трагедию.

Ее нужно переживать следующим образом — залезть под стол и писать в Twitter.

Львиная доля рассказов о первых толчках начинаются именно так: сижу под столом, пишу в Twitter, по комнате вещи летают.

А почему всех под стол-то так массово потянуло? Вот русский блогер, студент, объясняет: «Первое, что приходит в голову, когда тебя начинает трясти, — это вообще-то бежать. Однако в Японии всюду висят инструкции о том, что надо делать в случае землетрясения, и первый пункт в инструкции — залезть под стол. Второй — надеть каску, которая лежит под столом. Я влез и увидел каску. Надеть постеснялся, но все мои одногруппники надели». И студент из Германии (докторант Токийского университета) вторит нашему застенчивому гиперборею: «Невозможно отклониться от общих действий, которые называются "алгоритмом самоспасения". Ты автоматически поступаешь как все — а все ведут себя с автоматической точностью. Они учили эту последовательность год за годом, с первого для них "дня Канто". (Первого сентября каждого года, "в день Канто", т.е. в день, когда в 1923 году произошло самое крупное, до нынешнего, землетрясение, повлекшее гибель 140 тысяч человек, в Японии проводятся массовые противосейсмические учения.) Даже маленькие дети, как мантру, повторяют: "стол — парк — школа"». Стол — парк — школа. Вот настоящая японская триада! Первый толчок — под стол, второй — бегом в парк, а как пыль осядет — шагом марш в ближайшую школу, традиционное место сбора оставшихся без крова и потерявшихся.

©  Getty Images / Fotobank

Если обобщить все написанное «гостями Японии», иностранными студентами, специалистами, домохозяйками, вострепетавшими перед исключительной организацией хаоса, то картина получается вот какая: как только толчки ослабли, из офисов стали выходить клерки в строительных касках, с «тревожными» мешками (в мешках традиционно лежит фонарик, индивидуальный огнетушитель и свисток; вообще же имеются пять типов комплектования «тревожных» мешочков, так что чего там только не понапихано).

Тотчас стало ясно, что на улицах есть громкоговорители. Российские студенты писали: стало страшно, когда вдруг, невнятно откуда (какие-то столбы, рекламные щиты), раздается глухой, тяжелый, «как из прошлого», голос, «чувствуешь себя как в старом советском фильме». Страшно, касатики, да полезно. Передавали новости, сведения о повторных толчках, о пробках на хайвеях. Эта же информация стала поступать от всех сотовых операторов на мобильные телефоны.

Почти сразу началась раздача бесплатной еды и воды; общественные таксофоны заработали бесплатно, а в магазинах бытовой техники продавцы раздавали зарядные устройства для мобильников.

©  Getty Images / Fotobank

Впрочем, сотовой связи не было, зато работал интернет.

Было ли страшно? Было очень страшно — до дома пришлось идти пешком, а для многих это было три часа, пять часов ходьбы; метро эвакуировали, пригородные поезда не ходили, небоскребы раскачивались, как камыши, над городом летали вертолеты, и виден был дым от пожаров. Некоторым казалось, что перед ними разворачивается вполне кинематографическая битва Черной и Белой гагары, война двух воль, и воля общества и государства сохранить город — столь же природная, слепая, беспощадная, как и воля стихийного бедствия. Все балансировало на краю — так казалось очевидцам.

О, вот еще часто встречаемая в записях интонация: «Да, и токийские таксисты, если у них была возможность (город был обездвижен пробками), предлагали свои услуги бесплатно. Особенно пожилым людям. Так что передайте привет парням из Домодедова». Привет вам, парни из Домодедова.

©  Getty Images / Fotobank

Ну хорошо, а раздражало ли хоть что-то в этом торжестве общественной добродетели? Чтоб русского человека — и ничего не царапнуло? Царапнуло, и источник раздражения таков: маски и каски. Блогер bentkovsky: «Дикторы уже сидят в касках. Противно смотреть»; студент Осакского университета: «Журналисты, ведущие новостных программ, студийные красотки — все на экране в строительных касках. Диковато»; «Дама из Yokohama»: «Наш начальник, несмотря на толчки, надел каску и сел работать. Он не трудоголик. Он больной»; «…по улицам идут в касках, рядком. Как роботы».

Общая эмоция: строительные каски — это уже чересчур. Педанты, крохоборы.

Что ж. С японской стороны — планомерная работа с опасностью, работа со страхом; с русской стороны — ритуальное бесстрашие. И то и другое — вещи одинаково декоративные.

Русское игнорирование опасности (пока кое-что не грянет, кое-кто не перекрестится) и японская логика «маленьких шагов» к «принятию опасности». Гиперборей скорее наденет заговоренную «на удачу» молитву в ковчежце (из «магазина на диване»), чем строительную каску. Предполагаю, что в случае реальной беды и ковчежец, и каска принесут одинаковую пользу — а именно никакой. Но как опять не вспомнить Василия Васильевича Розанова: «Что ведет тебя к теплу общего народного гнезда, то и твое».

Когда думаешь о том, что именно сейчас происходит в Японии, самое интересное, самое важное — это именно вот эта планомерная общественная работа, которая очень чувствуется во всем государственном устройстве.

Предположим, Токио, повторюсь, пример «прирученного» несчастья. Однако побережье — там совсем другое дело. И сначала появились было сообщения о панике в пострадавших городах, о многочасовых очередях в больницы, в которых «здоровые» пытались протолкнуть вперед «своих» раненых. Но: «Правительство заявило, что такой поток неправдивых данных о положении в пострадавших районах способствует только повышению паники среди японцев. В частности, очень много "грязи" появляется в социальных сетях Twitter и Facebook». Еще один робкий повод для размышления. «Многие японцы сильно сомневаются в решимости официальных властей признать существование серьезной радиационной угрозы, если бы таковая возникла», — пишет The Economist, но многие аналитики добавляют: японцы в принципе признают за правительством право аранжировать общественные настроения — в целях общей пользы.

Перед нами — попытка очень дисциплинированного, очень «выстроенного» социума справиться с двумя стихиями одновременно — внешней и внутренней. С природой, враждебной всему человеческому, и с человеческой природой, враждебной всякому общему порядку.

Это почтенная попытка, не нам ее осуждать. Но, однако, мне редко доводилось читать сообщение печальней этого: «Люди ведут себя очень дисциплинированно. Все строго соблюдают распоряжение метеорологов — к морю не подходить. И хотя всем хочется посмотреть, что стало с их домами, никто не пересекает той линии, за которую выходить не рекомендуется. И смотрят часами на практически пустой берег» (РИА Новости).

Ну а что же отечественный обыватель, что главное для него в японских событиях? Главенствует здоровый национальный эгоизм, в чем, надо сказать, нет ничего неожиданного или дурного. Главный нерв обсуждений — радиация и японские машины. Ну и еще — не подорожают ли телефоны. В Приморье раскупили йодомарин и кагор; а лучшим блогерским текстом я считаю вот какой: «Забайкальцы! Стоит подумать об организации гуманитарной помощи. Ведь нам на их машинах еще ездить и ездить!»

Многих заворожило зрелище сотен и сотен «ниссанов» и «инфинити», колыхающихся в мутных волнах, — то были машины, приготовленные для экспорта в США; они были доставлены уже в портовую зону. Тут несколько вариантов обсуждений: «Почему все машины — белые? Это действительно самый модный цвет?» — и многочисленные терки на тему: а не окажутся ли эти «утопленники» (как вариант: «топляки», автомобильный «сушняк», «тараньки») на отечественном рынке, как то было после европейских наводнений?

Не то чтобы нет сочувствия к пострадавшей стороне — отнесены уже цветы к японскому посольству, и сострадательных записей и разговоров более чем достаточно, — я просто пытаюсь набросать общую картину. Общая же такова, что страха ядерной катастрофы пока нет, высока степень доверия к японскому высокотехнологичному гению (хотя, возможно, тут опять беспечность — сегодня с утра сообщили, {-tsr-}что японские власти признали угрозу полного расплавления ядерного топлива на «Фукусиме-1»); а что касается самого несчастья — так мы и над своей бедой недолго плачем.

Всё бы нам, бедолагам, игрушками забавляться — «ниссанами» и телефонами. Вглядеться бы в картинку, которую днем за днем крутит Euronews.

Наваливается серая волна, машину сносит с дамбы, уносит в океан, а водитель сидит и в оцепенении продолжает снимать происходящее на свой мобильный телефон.​