Четвертая эмиграция

Еще три года назад не было ни одного внятного резона для того, чтобы из России уезжать. Сегодня нет ни одной очевидной причины для того, чтобы остаться

Контуры того, что потом назовут «четвертой русской эмиграцией», только прорисовываются, но уже сейчас ясно: это эмиграция не экономическая и не политическая. Не вынужденная, но и не добровольная. Не за богатством и не от бедности. Бегство нового типа еще ждет своего идеолога; думаю, его появление не за горами. Вряд ли это будет могучая фигура наподобие Деникина, Бунина или Солженицына. И, конечно, это не будет Ходорковский, из глубины сибирских (или из каких там?) руд направивший трепетное и неуклюжее приветствие нынешней власти. Неформальным лидером новой волны станет, скорее, человек как бы несерьезный, для осуществляемого сейчас вставания с колен незначительный — ну, писатель; ну, дизайнер; ну, режиссер; ну, журналист или ну, предприниматель — однако же таких людей может оказаться довольно много.

В какой-то момент отсутствие в стране думающей массы обязательно заметят — но будет, как говаривал мой приятель из старинного города Зарайск, «поздняк метаться».

Из всех приходящих на ум определений этого нового движения на Запад (многие, кстати, движутся на Восток, так что «Запад» здесь лишь метафора) больше всего подходит «эмиграция опустошения». Не «отчаяния», а именно опустошения. Мое поколение (мне 32) выработало отведенный природой ресурс терпения, надежд и компромиссов.

О том, чтобы пополнить наши запасы новыми утопиями, общество не позаботилось: ему не до таких пустяков. И сейчас я отчетливо вижу, что никогда, даже в десятилетие свободы, не было до них.

Мои мудрые сверстники не доверяли России даже и в те либеральные времена. Выяснилось это, впрочем, совсем недавно. До того момента, пока я, уступая невиданному пиару, не зарегистрировался, наконец, на «Одноклассниках», я искренне полагал, что, работая в России и гоня прочь любые мысли об эмиграции, я иду, что называется, в фарватере поколения. Что мы все, окончив спецшколы и университеты, трудимся на благо новой России, для меня начавшейся прежде всего с чтения: самые счастливые моменты взросления связаны с минутами, когда демократически настроенные продавцы печатной продукции распаковывали пакет со свежим номером мальгинской «Столицы». Так вот, спустя много лет выяснилось, что из своего класса — в банальном школьном смысле — в России я остался один. Некоторые уезжали еще тогда; по возрасту я застал самый-самый кончик еврейской эмиграции. Но это было как раз понятно. Меня потрясло, что уехали все тогда оставшиеся. Австрия, США, Новая Зеландия, Франция, Швейцария, даже Аргентина — мои одноклассники живут везде, кроме России. «У нас тут растущая экономика, рестораны, клубы, Большой театр», — пишу им я. «А у нас второй мальчик пошел в школу, а Лешка — ты помнишь Лешку? — женился на негритоске».

Масла в огонь печальных размышлений подбросил модельер Бартенев, сказавший в одном из интервью, что вообще-то, по-хорошему, из страны надо валить — но он пока держится, непонятно почему. И это слова человека вполне успешного, светского, востребованного. Потом на моем балконе с удушающе красивым видом на Москву (которую я всерьез считаю самым красивым городом земли, именно городом, а не поселком городского типа) мы пили красное вино с неким Ильей. Илья — владелец собственного полиграфического бизнеса, красавец-мужчина, ходок, завсегдатай «Моста». И он тоже собирается в ближайшем времени «свинтить с Рашки». «Не могу находиться здесь больше недели». — «Почему?» — «Хамство з..бывает». При этом бизнес он бросать не собирается. Интернет дает возможность работать дистанционно — и глупо этой возможностью не воспользоваться. Сейчас это повальная мода: люди, чей заработок не связан с присутствием в офисе, для ПМЖ все чаще используют дальние и сопредельные государства.

«Рашку» я полиграфисту, конечно, не прощу: уехать из страны — одно, оскорблять — совсем другое. Ни один из оставшихся в СССР литераторов не написал столько пронзительных нежных слов о России, сколько уехавший И.А. Бунин. Я люблю бродить по Грассу, где писатель провел вторую половину своей жизни. Город безнадежно изуродован современным строительством, и мне отрадно сознавать, что Иван Алексеевич ушел из жизни задолго до катастрофы.

Потом позвонила Манана из Барселоны. Ее брат продает дом в Ватутинках. Как такое возможно? В него вложено десять лет жизни и столько душевных и финансовых сил, что продажа выглядит абсурдной — обычно такие особняки передаются из поколения в поколение, становятся фамильным усадьбами. Везде. Но не у нас. «Он просто уехал в Бостон». — «Почему? Продал бизнес?» — «Нет, бизнес остался. Просто ему оттуда, э-э-э... как бы это сказать, легче работать, вот».

Те, кто не могут уехать насовсем, стараются почаще и подольше уезжать «ненадолго». Это, конечно, не эмиграция в ее классическом смысле — с оформлением бумаг, заказом контейнера и последним «прости»; о нет, это не довлатовский «Чемодан», но дело не в названиях. Многих своих друзей я не видел с апреля: большая летняя гастроль началась в майские праздники, и я не знаю, когда закончится. Я и сам пока придерживаюсь этой стратегии, на стенания зарубежных друзей о том, что «скоро закроют ваши границы», отвечая убийственным «Здесь мои читатели». Но понимаю, что звучит это оправдание невероятно убого, как безответственные россказни про родные березки. У Бунина в Грассе не было березок — но «Темные аллеи» шумят, шумят, шумят.

Автор — главный редактор газеты «На Рублевке»