Смерть от ипотеки

ЭДУАРД ДОРОЖКИН о новой кредитной удавке

Квартирный вопрос продолжает портить москвичей, и не только их. Новый штамм старой болезни называется «ипотека». Невероятно заразен. И сам в отличие, скажем, от того же гриппа не проходит.

Я с легким умилением и, в общем, с завистью, все-таки с завистью смотрю на людей, взявших, положим, кредит на автомобиль. Такой заём — это счастье, пространство, воздух, свежее дыханье, трели соловья. Они не все это понимают.

Мой приятель Левон, купивший в кредит «шкоду октавию» (довольно странный, впрочем, выбор для работника журнала о роскоши без компромиссов), выступает в жанре «невозможно прожить без печали»: 40 тысяч в месяц, ах, ах, ах! Сорок. Смешно. Тут снова вспоминаешь, как в свое время говорила одна зав. отделом культуры: «Стану я корячиться за сраный трюндель».

Сраный трюндель ох как бы не помешал сейчас, как кстати бы оказался, как пришелся бы ко двору. Люди, презиравшие до кризиса такие свойства человеческого характера, как жадность, бережливость и даже рачительность, теперь хищно оглядываются по сторонам в поиске хоть какого-нибудь заказа. Одна моя глянцевая знакомая, например, всерьез подумывает о том, чтобы вернуться к ремеслу интервьюера, основательно, надо сказать, за годы в глянце подзабытому: творческие планы там, любимая роль, немного о личной жизни.

Ипотечный кредит — это не «шкода октавия», которую, на худой конец, можно отдать обратно. Это удавка на 25 лет, скинуть которую почти невозможно. Существует сложная схема, позволяющая продать заложенную квартиру. Для этого необходимо выставить ее по цене процентов на двадцать ниже рыночной. Долго ждать покупателя, которому почему-то (я не могу представить себе — почему?) понравится именно твоя квартира, а не сотни таких же в однотипных соседних домах. Убедить его под честное слово внести всю сумму сразу. Написать заявление на досрочный платеж. Через две недели расплатиться с банком. Еще две недели ждать, пока неспешные во всем, что прямо не касается прибыли, банковские служащие изготовят бумаги, свидетельствующие о полной выплате кредита. Заплатить 200 евро за очередь в регпалате. Сдать документы. Месяц, если не обнаружат ошибок, ждать документы обратно. И только потом выходить на сделку с уже порядком озверевшим покупателем. В любом случае того, что даст новый собственник, едва хватит на покрытие кредита. О так называемом первоначальном взносе, составлявшем от 10 до 50 процентов цены, несчастный должник должен забыть: это его подарок стране, вставшей с колен путем опускания национальной валюты.

«Надо было брать в рублях», — скажет мудрый человек. Да, надо было, и это самый важный положительный урок кризиса — принимать кредит только в валюте дохода. Но, как справедливо утверждает пословица, «русский взад умен», и подавляющее большинство схватило доллары.

Только сейчас, когда рынок замер в ожидании массированного выброса ипотечного жилья, за которое должникам нечем платить, стало ясно, насколько все мы увлеклись игрой в кредитную рулетку. Приезжаю в генеральский поселок «Фрунзевец», где совершенно непонятно с чего продают 7 соток от участка с 40 соток: до кризиса таких предложений вообще не было — либо сорок, либо ничего, давай дуй с горы. Оказывается, мужем был взят кредит — правда, на развитие бизнеса, который больше развиваться не может. «Мы вам очень уступим», — говорит хозяйка, в былые времена не пустившая бы меня даже на порог. А тут — нормально, загоняет любимую овчарку в сарай, «ничего, перебьется». Она не знает, что я не покупатель, а фанат-исследователь дачного Подмосковья, и мне ее даже жалко.

Безумие было настолько сильным, что даже такие правильные люди, как члены дачно-строительного кооператива большевиков-политкаторжан в Кратово, оказались вовлечены в ипотечный ужас-ужас-ужас. Ну уж вам-то, господа, куда было рыпаться. Спеет малина, подходит самовар, сосны, папоротник, земляника, земли видимо-невидимо, песок, Кратовское озеро, родители в Израиле, дети в Америке, квартиры в Воротниковском, в Богословском, в Благовещенском, далее везде, как электричка до платформы «42-й км». Вы-то зачем влезли в это дело? Ан нет. Отрежем шесть соток, семь, восемь, отдадим полдома, четверть, «хотите треть?». Что случилось, о Боже? Ипотечный кредит. Решили купить восемнадцатую квартиру в семью — на сдачу. Вроде сдали. А потом началось то, что началось. Это первый по-настоящему капиталистический кризис: он обвел за нос даже старых избушечников-большевиков с их доморощенной политэкономией.

Человек, взявший ипотечный кредит, — как Чацкий в изображении Белинского. Его роль — страдательная, но и победительная — тож. У него есть уникальный шанс узнать, что на самом деле представляют собой люди вокруг. Каковы они не в полупьяных доверительных беседах. Не в духоподъемных речах на тимбилдингах. Не в любви. Не в ненависти. А на переправе — спасибо писателям за этот чудный образ. Тут можно узнать много нового. Мой приятель, огромный сторонник корпоративной культуры, влюбленный в руководство и всегда осуждавший меня за «дешевое глянцевое диссидентство», схватил кредит на полмиллиона. Долларов. Сначала, из-за роста курса, ежемесячная выплата по кредиту сравнялась с зарплатой, сильно сморщившейся, потом курс снова поднялся, а зарплата еще уменьшилась. И приятель оказался на грани голода, в буквальном смысле слова. Чувствуя себя частью большой корпорации, причем частью, защищенной корпоративной культурой, приятель написал гендиректору, выходцу из приятной европейской страны, письмо, где так и сообщил: нахожусь на edge of hunger, прошу помочь. Ответ потряс моего приятеля:
«За столом в моем доме на Николиной Горе всегда найдется еще один прибор». Такая современная Мария-Антуанетта: «Им не хватает хлеба? Пусть едят пирожные!»

С другой стороны: могли же и просто послать. Так я его успокаиваю.

Ипотека, как всякая тяжелая болезнь, — серьезное испытание для больного, да. Но еще — для его родных, близких и знакомых. И это испытание, конечно же, пройдут далеко не все.