Из магазина прихожу в квартиру, а спать негде. Людей привезли больше, чем оказалось спальных мест. При том что квартира была набита буквально битком, кровати стояли почти вплотную, проходы очень узкие, везде кровати, кровати, кровати. То есть в этой крохотной двухкомнатной квартирке жило человек 16, наверное: мужчины, женщины, все вперемешку, но, в основном, конечно, мужчины. Кроме меня, там было еще три или четыре бабы. Но я, если честно, больше с мужиками люблю общаться, баб не очень люблю.

И я походила, посмотрела и поняла, что мне даже матраса нет. Сходила в туалет. Вечером еще есть возможность сходить в туалет, а вот утром туда фиг попадешь — что хочешь, то и делай: или терпи, или на улицу беги, если невтерпеж.

Перекусила. И все как-то непривычно. У Пекарского я раньше полуночи с работы не возвращалась, а тут пять часов вечера, и что делать? А в квартире даже телевизора не было, а если бы и был, то вряд ли помог — все передачи на иврите. И я подумала, что же я буду делать в этом спальном городке с белыми домами. Без понятия. В Тель-Авиве такой проблемы никогда не было: можно в море искупаться или просто пойти шататься по городу. Тель-Авив — это такой веселый европейский город: магазины, витрины, люди, движуха.

Короче, я сразу в тот же день звоню этому Пекарскому, Габи его звали, Габриель. Звоню, как в том фильме, «виноват, был неправ, исправлюсь». — «Да, конечно, возвращайся, не проблема».

По Владу и даже по Валерке я, конечно, ужасно скучала. Представь, ведь я им полгода не звонила. Только письма писала короткие, а так хотелось услышать голос сына. А переговорный пункт был буквально через дорогу, но он открывался позже, чем открывались мы. До него было рукой подать, но я же на работе, я не могла вот так встать и пойти на переговорный пункт, даже на пять-десять минут.

Правда, на тоску, честно говоря, не оставалось времени и сил, я пахала с утра до вечера и уставала страшно.

Потом уже, когда я добилась у Пекарского, чтобы он нам с Колькой по очереди давал выходные, я смогла наконец звонить домой. В кабаке нас трое работало: я, Колька и Лея, хозяйка, а в будние дни можно было вполне справиться вдвоем. Меня, кстати, они Че Геварой прозвали, потому что я там вечно бунтовала, права качала. Колька молчал, а я все время акции протеста устраивала.

Денег домой первые полгода я тоже не высылала, как-то ничего не накопилось. Я из хостела переехала на квартиру к одним алимам, пацанам молодым, а они меня жестоко наебали. Мне так хотелось стабильности, что я дала им денег за месяц вперед, а через два или три дня нас с этой квартиры выгнали на фиг на улицу. Оказалось, что эти пацаны давно ничего не платили, а мои деньги, которые я им отдала, пропили и потратили на траву.

Слава богу, я не много потеряла, потому что сняла у них не комнату даже — я в салоне у них жила, на диване. И заплатила им чуть больше ста долларов — тогда цены были довольно низкие. И когда я оказалась на улице, я снова обратилась к Габи, и он помог мне снять нормальное жилье рядом, в двух шагах от работы. Это была крохотная студия — комната с кухней, без окон. За 400 долларов в месяц. И я была рада: после хостела, после всех этих мытарств эта клетушка показалась мне царскими хоромами. Тем более что я никогда не была избалована особым комфортом — я же тебе рассказывала, как мы в Ессентуках жили.

Валерке с Владом нелегко было, они вещи продавали, чтобы выжить… Валерка молодец, потому что мне, конечно, тяжело было — одной, в чужой стране, без документов, без прав, но это был мой выбор, а ему пришлось еще о сыне заботится. Он ведь мог тупо спиться, как многие тогда, или другую бабу себе найти, более покладистую, он у меня ведь мужик ничего, приятный, не урод — желающие бы нашлись, думаю. А он молодец, достойно себя повел, надо отдать ему должное, и я ему всегда буду за это благодарна.

В конце концов я начала высылать им какие-то деньги, небольшие: сначала сто, потом двести долларов в месяц. Для них это было хорошее подспорье.

Пекарскому я нравилась. Несмотря на все мои демарши и выступления, когда я объявила, что ухожу, он предложил мне большие деньги только, чтобы я осталась. Он был согласен платить мне тысячу долларов, плюс питание, плюс выходные — ты понимаешь, это были очень хорошие деньги, а тем более для нелегала без документов.

Но я, прости, просто заебалась у него работать. И ушла. К тому времени Светку тоже уволили, и она жила со мной, в моей квартире, которая без окон. Мы с ней вдвоем на кухне, на диване спали, а спальню я сдавала одному чуваку, Боре. Он вечно не платил вовремя, не работал, лежал целым днями. Если появлялись у него какие-то деньги, то он сразу тратил их на бардаки. Светка мне всегда говорила: вот Боря сегодня грустный, опять пошел в бардак и не смог кончить за полчаса. Я этого, если честно, не понимаю. Что за кайф трахать этих, прости, многостаночниц, когда куча мужиков проходит до тебя, куча — после тебя. Впрочем, не мне судить, каждому свое.

А Светка работала на частных пляжах, с шезлонгами и топчанами. С утра подрывалась, часов в пять, и летела на пляж, расставляла рядами топчаны. И когда кто-то на топчаны садился, она подбегала и брала деньги. Если нужен зонтик, плати за зонтик, она принесет и закопает тебе этот зонтик. Так целый день. А вечером она шезлонги собирала и связывала цепью. Она была черной, как уголек, и пляж ненавидела люто. Это сезонная работа, поэтому платили хорошо. Около тысячи долларов Светка, кажется, получала.

И когда она уволилась, то пришла жить ко мне. Она у меня просто так жила, не платила.

И вот в этот момент одна знакомая, которая работала в русском магазине, сказала, что одна фирма нанимает людей для уборки помещений. А у меня уже было фальшивое удостоверение — разрешение на работу. И я уволилась из кабака и пошла убирать офисы.

О том, что я ушла от Пекарского, я не жалела ни секунды. Да, он ко мне прекрасно относился, и я зарабатывала там неплохие деньги, но это была адская совершенно работа. А Колька с ним остался. Колька же молдаванин, а у молдаван с торговлей лучше. Колька потом собирался свой бар открыть на Наве Шаанан. Не знаю, открыл или нет.

Мы убирали офисы в огромном медицинском комплексе под Тель-Авивом. Хозяином нашей фирмы был израильтянин, мужик молодой, а жена у него была украинка, Алёна. И я работала у них, получала 1000 долларов.

По фальшивым документам я была Ирина. Конечно, все вокруг знали, что документы у меня фальшивые, и звали меня Надей. Все, кроме полиции. Я была русская, разговаривала только на русском, в Израиль попала с мужем-евреем — такая у меня была легенда, довольно распространенный вариант.

Я очень многому научилась в эмиграции, это колоссальный жизненный опыт. Эмигранты — такой народ, они готовы браться за любую работу и всегда говорят «да». Умеешь строить? — Да. Умеешь красить? — Да. Петь? — Да. Танцевать? — Да.

Я на одной стройке подрабатывала, и там нужно было стенку стеклянную построить, из таких полупрозрачных блоков. Ну, нас спросили: сумеете? Мы, естественно: не вопрос. Целый день с этой стенкой проебались и без толку. Начальник потом распсиховался, чуть не поубивал нас всех. Как потом выяснилось, строили мы бордель, очень крутой бордель: ковровые дорожки, зеркала — для богатых, в индустриальной зоне Тель-Авива.

Работала я много. До шести вечера занималась уборкой в медицинском комплексе, потом, после восьми, мыла лестницы в одном учебном центре и три раза в неделю в одном кабаке на Наве Шаанан мыла посуду, приходила по ночам и мыла. В результате у меня получалось около двух тысяч долларов в месяц — большие деньги.

К этому времени прошел год, как я жила в Израиле. Светка вернулась в Ессентуки. Сказала,  хватит с меня, и свалила домой. А мне нравился Тель-Авив, впервые в жизни я получала там настоящие деньги, впервые могла обеспечить себя и сына.

Летом ко мне в гости приехали Валерка с Владиком. Мужикне баба, ему запросто выдали бизнес-визу и без проблем впустили в страну. Мы провели волшебный месяц вместе, постоянно ездили на какие-то экскурсии. До этого я никуда не ходила, нигде не была. Разве только гуляла вдоль моря. Да и времени у меня не было на удовольствия. А когда они приехали, я отказалась от всех своих шабашек, чтобы у меня было свободное время.

Мы много чего купили: фотоаппарат, видеокамеру, видеомагнитофон, телевизор. Ездили на побережье: барбекю, все дела. Мы не думали ни о еде, не думали, хватит ли нам денег. Возможно, этот месяц был самым счастливым за всю нашу совместную жизнь.

Пару раз мы сходили в Тель-Авиве в мой любимый бар. Там подавали красное ирландское пиво «Килкенни», мое любимое. Я уже не помню, как называется этот бар, он находился прямо рядом с американским посольством, на побережье. Выходишь из бара, и вот уже море перед тобой, метрах в двадцати. Там была живая музыка: гитары, саксофон — всю ночь, огромные столы дубовые. В проходах танцевали рок-н-ролл. Хозяин — потрясающий чувак, он танцевал просто отчаянно, мог с какой-нибудь чувихой так зажечь, что толпа вокруг буквально стояла на ушах. Очень душевная атмосфера, вечером туда было нереально попасть.

В этом баре был теракт. В три часа ночи, кажется, шел террорист по улице, с поясом смертника. И, конечно, он выбрал этот бар, потому что там было полно народу. И охранник не пустил его внутрь, террорист взорвал себя на входе. В результате погиб охранник и этот бедолага-террорист. Много было раненых. Если бы охранник впустил смертника, было бы гораздо больше жертв. А так он, конечно, разглядел, что что-то не так с этим парнем. Какой-то араб... Охранник сказал, нет мест.

Про евреев много чего говорят, но я их люблю, хотя они меня и выкинули в результате из страны. Очень хороший народ. Я не про ортодоксов, а про обычных людей. Вот убираешь у них в офисах, они тебе всегда и кофе предложат, и поесть что-нибудь — сыра, питы, салата: ну, что ты вечно бежишь, куда ты так торопишься, садись, посиди, расскажи, как дела. Подарки — на еврейский Новый год, на еврейскую Пасху... В Испании такого нет, здесь никто тебе кофе не предлагает. Мне кажется, это оттого, что страна бедная, но, может, причина в чем-то другом.

Когда муж с сыном уезжали, я рыдала. Мне так не хотелось с ними расставаться, так не хотелось, чтобы это счастливое время закончилось. Валерка тоже мог бы остаться в Израиле, и он хотел, потому что видел, что у меня все сложилось удачно, но нужно было за Владом присматривать, он все-таки был недостаточно взрослым и самостоятельным, ему нужно было школу закончить.

Я прожила в Израиле еще два года, два прекрасных года, а потом все рухнуло в один день.

Рано утром я пошла на работу, иду и вижу, что полиция проверяет документы у людей на остановке напротив моего дома. У иммиграционной службы не было специальных полицейских машин, они ездили на обычных пассажирских микроавтобусах. И вот такой фургончик стоял неподалеку. И я от греха подальше решила пройтись пешком до следующей остановки. Иду себе беззаботно, на углу стоит чувак в белой майке и джинсах у пробитого колеса машины, облокотился на эту машину, а я иду мимо, быстро иду, спешу на автобус. И вдруг этот чувак: «Ваши документы?»

Я с равнодушным лицом достаю документы, и тут — фигак! — у меня отклеилась фотография. Левый уголок вверху. Всё. Постойте, гражданочка, проверим в компьютерной базе. Начинаются вопросы: кто вы? как зовут вашего мужа? где живете? Полчаса они меня мурыжили, потом отвезли домой, дали переодеться и собрать вещи.

Со мной провели два допроса, спрашивали, где я взяла фальшивые документы, третье-десятое, потом дали подписать бумагу, что я тринадцать лет не имею права въехать в Израиль, и всё.

Незадолго до ареста моего прошел слух, что будет много облав. И мои друзья предлагали мне уехать на время в провинцию, от греха подальше. Они сами переехали на север Израиля, в маленький городок. Я с ними не поехала, потому что у меня было много хорошей работы в Тель-Авиве, я жила в центре города в неплохой квартире, которую уже обставила своей мебелью, и мне не хотелось все это так оставлять. В результате я потеряла все. И эту гребаную мебель тоже.

На следующее утро после допроса меня отвезли в аэропорт, я купила билет на самолет. Все это время меня сопровождала полиция — без наручников, но до самого трапа.

Рядом со мной летел мужик, летел в отпуск. Он достал бутылку гданьской водки, и я выпила с ним, и меня начало трясти, буквально как в лихорадке. Я поняла, всей шкурой почувствовала, что моя старая жизнь кончилась. А мой сосед допил остатки водки, и, когда прилетели, он в Домодедово просто рухнул на скамеечку рядом с багажным транспортером и уснул. При этом у него должна быть пересадка в другом аэропорту, а он был никакой, в жопу пьяный.

А меня пригласили в милицию, отдали российский паспорт. Спросили, а что, мол, такое? Я говорю, вот типа нелегально. На меня так с ухмылкой глянули, мол, понятно, чем ты там зарабатывала. Но никаких наездов. Добро пожаловать на Родину. Одним словом, Россия приняла меня хорошо.

Из Домодедово я уехала в Шереметьево, переночевала там ночь и потом улетела в Минводы.

Испания

Я вернулась в Россию в 2003 году и сразу же стала думать, куда уехать. Оставаться я не хотела. Мне в России было плохо. Все продажное. Власти — не для народа, а против. Всегда. Милиция — против. Чиновники — против. И всем надо давать. Если не дашь, никто ничего не сделает. В лучшем случае не сделают, а в худшем — сделают так, чтобы тебе стало настолько невыносимо, что ты в результате отдашь последнее. Кровососы. А ведь есть еще и бандиты, которые тоже хотят, чтобы их кормили. И мне это не нравится. Пусть я тут буду жить бедно, но я буду жить спокойно и не буду поить кровью всяких говнюков.

Ты знаешь, у меня больные легкие. Меня недавно проверяли на работе — совершенно никакого выдоха. В детстве я заболела пневмонией, и дура-врачиха определила, что у меня что-то с почками. И знаешь, как лечили? Прикладыванием льда. Ты можешь представить? У тебя пневмония, а тебе прикладывают лед. Меня довели до такого состояния, что я чуть коньки не отбросила. Мне был всего год и месяц, кажется. Родители рассказывали, что из такого пухлого круглощекого пупса, из румяной девочки я превратилась в скелет, обтянутый кожей. И врачи сказали матери: либо она выживет сама, либо нет, больше мы ничего сделать не можем.

И таких случаев ведь масса! Моей матушке, которая заболела гепатитом, поставили диагноз «пневмония». И лечили от пневмонии, в то время как у нее печень умирала. И она лежала в больнице и ела вместе с другими людьми, а у нее был вирусный гепатит. И никто за подобное не ответил: ну, ошиблись, подумаешь, ну, с кем не бывает...

Ну вот, значит, вернулась я и сразу стала думать, куда бы снова рвануть. В Германию было нельзя: высокие зарплаты, но тебя сдадут в два счета. Англия — очень заманчиво, но шмонают бешено. Мне это не подходит, я хочу спокойной жизни. Франция — хорошие зарплаты, плюс я знаю французский, но там никого знакомого не было, никаких зацепок...

А в Испании нашелся приятель. Знакомый знакомых. Я позвонила этому чуваку, его Сергеем звали, он говорит: да, здесь классно, солнечно, приезжай, конечно, я найду тебе работу, будешь жить у меня, я тебя встречу.

В результате я провела в России только пять месяцев. В июне вернулась из Израиля, а в ноябре уже укатила в Испанию. Сделала визу, купила билет на автобус Москва – Барселона, «Евролайнс». Огромный автобус, трехосный. Человек на 70. Ехала трое суток. Тяжело было первое время, до Милана он был забит битком, а потом уже ехал полупустым. После Милана я уже смогла прилечь на двух сиденьях, очень удобно. Так, полулежа, проехала остаток маршрута. Там кино показывали, раз в четыре часа — остановка, можно выйти, размять ноги, что-нибудь перекусить. Но самое главное — дешево.