Я – эмигрантка

АЛЕКС ГАЛЛЕР записал рассказ бывшей жительницы Ессентуков, которая предпочла родным осинам мытье окон в Испании

 

Израиль

Тоска по Родине? Не смеши меня! О чем тосковать? О ментах, которые хуже бандитов? О взятках всем подряд: акушерке, чтоб вытащила тебя на свет божий; вахтеру, чтобы пустил домой ночевать; могильщику, чтобы закопал, когда сдохнешь? Об этом тосковать, что ли? Здесь я ничего не боюсь, понимаешь? Даже нищеты и болезней: о клошарах в Испании заботятся, как о родных: одеяла раздают, матрасы, а если нужно, и лечат бесплатно. А первое, что вспоминается про Россию, — страх. Трясешься, что не дадут зарплату, что нечем будет кормить ребенка, что нахамят и ограбят. А помощи и защиты искать не у кого и негде. Много лет прошло, но я помню все это прекрасно, помню очень отчетливо, и никогда не забуду. А ты говоришь, ностальгия! Какая там, нафиг, ностальгия. Вот если бы маму сюда перевезти, я бы вообще о России не вспоминала. Потеря страха — вот мое главное обретение в эмиграции.

Я из Ессентуков. У меня там муж остался, вот приезжал недавно в гости. Как мы там жили? Плохо. Втроем в однокомнатной квартире. Без душа, да. Туалет есть, а душа нет. Мыться в баню ходили, либо к его родителям — на другой конец города. Посреди комнатки стоял стол и детская кроватка, в которой спал маленький Владик, вот эта кроватка много места занимала, неудобно. Но ко всему привыкаешь. Жили.

Мы с мужем — учителя. В школе работали. Я французский преподавала, он был физруком. Он — в городе, а я в селе, в станице, за рекой. Я работала на две ставки: кроме французского, вела еще рисование, природоведение. Но зарплату не платили. Задерживали иногда на три, на четыре месяца. Мы начинали возмущаться, а наш директор… он был трудовиком, золотые руки, мог собрать трактор из металлолома, такой тихий, спокойный человек… Так вот ему в районо говорили: не нравится — уходи, найдем другого директора. И учителя тоже пусть уходят.

А попробуй жить втроем на одну учительскую зарплату, ребенка растить. Я уволилась. По закону, если ты уходишь, тебе обязаны выплатить все долги по зарплате. А мне не дали ни копейки. Потом, по частям, очень медленно, ездил получать муж. Раз сто ездил, чтобы забрать эти гроши. Это так унизительно, не описать.

В то время, в 90-е, деньги можно было сделать только торговлей. А я торговать не люблю. Покупать мне нравится, а продавать нет. Не мое это. Я вот лучше полы мыть буду. А муж у меня, как бы это помягче сказать… рохля. Он хороший человек, добрый, у него с Владом хорошие отношения, но ему бы полежать, помечтать, телевизор посмотреть. В этом смысле тяжело с ним. Какие тут мечты, когда жрать нечего.

И вот 99-й год. Жизнь все хуже и хуже, просвета нет. Я стала работать на разных шабашках, на стройке. Даже крыши крыла, представь. Рубероидом, для гидроизоляции. Раскатывали рубероид и плавили. Тяжело было, конечно, но я там не одна такая баба была.

Французский? А что французский? Кому он тогда нужен был, в Ессентуках! А на шабашках мне платили. Пусть немного, но регулярно.

А потом я встретила подругу, тоже учительницу, мы одно время работали вместе в одной школе. И она мне говорит, поехали в Аргентину. Чего мы здесь бьемся, а там хорошо. На годик съездим. Я говорю, поехали.

Но Аргентина накрылась медным тазом, потому что лететь туда было дорого — через Атлантику. Ни у кого из нас таких денег не было.

Об Аргентине тогда всюду говорили. Типа хорошая страна, где можно жить... Белая, не латиноамериканская... Многие тогда, в 90-е, туда ломанулись. Теперь вот в Испании немало русских с аргентинским гражданством. В Аргентине тогда давали гражданство на ровном месте, украинцам, русским, белорусам — всем, кто вовремя поймал фишку. И пока кризис не грянул, говорят, там было очень здорово. А теперь все аргентинцы оттуда едут сюда, в Европу.

Ну вот, с Аргентиной, значит, мы пролетели, но через некоторое время другая подруга, Светка, подкатила ко мне: поехали, говорит, в Израиль. Там типа нужны люди на стройке.

Правдами и неправдами мы сделали визы. Известно, что одиноким русским бабам в Израиле не очень рады, поэтому нам пришлось купить круиз на теплоходе.

Муж? А что муж? Отпустил, конечно, да его и не спрашивал никто особенно. Мы думали ведь, что я на годик съезжу, деньжат подзаработаю и вернусь. Конечно, Валерка был не в восторге. Однако альтернативу он мне тоже предложить не мог, потому что мудак, если между нами.

Короче, сели мы со Светкой в Сочи на теплоход, поехали. На границе двое полицейских полчаса меня мариновали: что, зачем, почему? Я думала, рехнусь. Когда причалили к берегу, у нас забрали паспорта, а сойти на сушу можно было только с экскурсией, соответственно, вещи пришлось оставить в каюте. Мы со Светкой надели на себя все, что можно — по две или даже по три пары белья… О таком раскладе знали заранее, поэтому ничего ценного с собой не везли, чтоб не жалко оставлять было. Потом, позже, Валерка мне через знакомого чемодан вещей передал - самое необходимое: белье, одежду.

От экскурсии убежать удалось со второй попытки. Мы потиху развернулись и ушли, а потом сели в такси и поехали из Иерусалима в Тель-Авив, там нас должны были встретить.

И вот представь: в чужой стране, без языка, без документов и вещей. Только денег немного. У меня, кажется, долларов 200 было в кармане или около того.

Никогда не забуду, как мы вышли из такси в Тель-Авиве. Устали страшно, обе на нервах, ночь накануне почти не спали. Был месяц май, и дул этот жуткий горячий ветер — хамсин. Ты знаешь, что это такое? Это когда тебя сбивает с ног, температура выше сорока, а пыль и песок — везде, в ушах, во рту, в трусах. Жарища страшная, одежда мокрая, мы потные, обессиленные, просто падаем.

Вот это был, что называется, момент истины — мы со Светкой осознали всю глубину собственного безумия. Вспоминаю сейчас, и волосы на голове шевелятся. Как вообще такое могло прийти в голову двум тихим барышням средних лет? И была бы у нас возможность, мы, конечно, повернули бы назад, опрометью бросились бы домой. Но поздно. И я, и Светка, чтобы уехать в Израиль, влезли в долги, которые теперь нужно было отдавать. Правда, потом мы их все равно не отдали.

А все потому, что мы были в отчаянии, мы уже дошли до ручки, понимаешь, совсем перестали соображать из-за этой унизительной неопределенности, когда не знаешь, будешь завтра что-то есть или нет и как вообще жить.

Короче, мы позвонили одному мужику, телефон которого нам дали еще в Ессентуках, через час он приехал, отвез в хостел и сказал, что завтра заедет и заберет на стройку.

— Вас это устраивает? — спросил он.
— Конечно!

Мы чуть не плакали от счастья.

Хостел оказался обычной квартирой, переделанной под гостиницу. Хозяином был Изя, колоритный жирный еврей. В комнате площадью 16 метров стояло четыре двухъярусных кровати, и мы со Светкой слегка, извини, прихуели. Так сказать, с непривычки. Все постояльцы говорили по-русски. Кто-то ел, кто-то спал. Этот хостел был прибежищем для бедноты вроде нас, для наркоманов, для тех, кто искал самое дешевое жилье, — ну, чтобы только крыша над головой и не на пляже спать. А дом стоял прямо на побережье, море в двух шагах.

И в этом хостеле было уже довольно много народу, который вдоволь нахлебался эмигрантского говна и знал, что к чему:
— О, девчонки приехали! Давайте, заходите, рассказывайте, как там живется на нашей великой Родине!

Ну, мы приняли душ, привели себя в порядок более-менее и сели с соседями обедать: сходили водки купили, всё как положено. И нам сказали, что на стройку ни хрена ехать не надо. Нормальных строек нет, и мы там будем просто бесплатной и бесправной рабочей силой. Поэтому наши надежды в первый же день развеялись как розовый сон.

А когда мы выпили водки, пошли — уже ночью — гулять по набережной, прошлись по всем ресторанам, и Светке сразу нашли работу, устроили ее посуду мыть. Это было везение.

В хостеле, где мы поселились, у кого-то была работа, кто-то жил на последние деньги, а кто-то вообще не ел три дня, потому что было не на что. Не хочется вспоминать, но чувиха там была одна, Танька, такая толстенькая. Она легла с этим Изей, чтобы тот не выгнал ее. А он был жутко противный, жирный такой, расплывшийся. Хотя Таньке, возможно, все равно было, она тоже красотой не блистала, знаешь. И Изя взял ее работать по ночам вахтершей, сидеть на ресепшене. Чисто за жилье, без зарплаты, то есть получается за 35 шекелей в день, или 7 евро, — столько стоила койка в этом притоне.

Если бы я была одна, я бы сошла с ума, честно тебе скажу. Но со Светкой мы старались как-то поддерживать друг друга.

И вот, значит, первые дни она работала посудомойкой, ну а я перебивалась случайными заработками. Машины мыла. Пришел как-то в хостел молодой пацан, алим, тоже только из России. Таких алимов там было дофига. Им помощь давали, типа подъемные. Дадут такому тысяч пять шекелей, это где-то около тысячи евро, и он летит обратно в Россию, бухает там, веселится, трахается, а потом возвращается в такой вот хостел.

Короче, этот чувак был наркоманом, на героине сидел дешевом. Года двадцать два. Я таких много видела потом. А в хостеле день и ночь обсуждается только один вопрос: работа. Ну, вот и с ним о работе заговорили. Он говорит, а пошли машины помоем. Типа он всегда, если ему нужны деньги, идет и моет машины.

Ну, у него документы есть. Пошли мы с ним на мойку, его взяли, ну а я ему типа просто помогала. Клиенты все чаевые отдавали парню, и он честно платил мне половину. Но, к сожалению, ему деньги были нужны только на дозу. Как только в его руках оказывалась нужная сумма, он тут же сваливал: типа голова болит, спина болит, все болит, давай завтра поработаем. Зарабатывали мало. Даже не на еду, а только чтобы оплатить хостел. 35 шекелей, около 7 евро — ночь. А если за неделю вперед платишь — шесть евро, тридцать в неделю.

Так прошел, может, месяц, а может, меньше. И вот у меня осталась одна сотня из тех двух, с которыми я приехала. И я пошла и на эти последние деньги купила себе работу.

Система какая — идешь в шарашкину контору, типа агентство (там этих агентств как грибов), тебя спрашивают:

— Какую работу хочешь?
— Ну, в ресторане, чтобы недалеко отсюда.
— Да-да, есть такая работа — как раз для тебя. Плати сто долларов, будет твоя.

Заплатила я чуваку, который там сидел, сто долларов, он говорит: иди туда-то, на такую-то улицу, к такому-то человеку. Скажешь, от меня.

Пошла. Выходит молодой еврей, Пекарский его фамилия, моложе меня. И говорит: ну не-е-ет, мне нужен пацан молодой, шустрый, чтоб летал, как пуля, туда-сюда.

Ну все, думаю, приплыли. У меня все опустилось внутри. Я же отдала агентству последние деньги. Там, конечно, пообещали, что, если работа не подойдет, они типа еще полгода будут со мной возиться. Но на самом деле никто ничего делать уже не будет. Первый вариант они, как правило, подбирают честно, а потом забивают на тебя, и всё. Бабло получено, чего напрягаться.

Так вот, стою я перед этим Пекарским, и понимаю: пиздец, если я сейчас эту работу не получу, мне одна дорога — на панель.

И я ему говорю: возьми меня хотя бы на один день, просто посмотришь. Сегодня, говорю, праздник, людей много, работы много, вам помощь нужна, возьми меня, попробуй, ты ничего не теряешь. Заплатишь мне за один день. Если не понравится, я уйду, и всё.

И я его уломала! Видел бы ты меня: я летала как реактивная: собирала со столов, убирала, приносила пиво, нарезала колбасу, мыла посуду. Не ела целый день, ни крошки не съела. Только пила, мне разрешили пить соки, и я пила соки. Через несколько дней меня перевели на кока-колу, а потом на воду вообще. Воду, конечно, пить полезно, но в соках — сахар, хоть какие-то калории. Но они посчитали, что я много пью, и говорят: так не пойдет, две бутылки в день — это слишком, так мы разоримся. Кроме шуток. Они решили, что разорятся, если я буду пить две бутылки соков в день! Но я не обиделась. К тому времени мы уже бутерброды себе делали сами. Когда хозяйка с Пекарским отойдут, мы себе хорошие такие бутерброды делали, сиротские. Из самой хорошей колбасы, из самого хорошего мяса, два таких огромных ломтя соорудим, и похеру нам их еврейская еда.

Я себе не готовила дома. С тех пор как я поступила к Пекарскому, я вообще денег на еду не тратила. А получала я 800 долларов в месяц.

Короче, отработала я тот первый день и Пекарскому понравилась. Еще бы, бегала как заводная. Мы с ним договорились на 200 долларов в неделю, и я стала работать. И он, конечно, был мошенник и крохобор, но человек неплохой, на Новый год меня в гости пригласил, праздновали с его семьей.

Его ресторан стоял на пешеходной улице Наве Шаанан, это знаменитая улица в Тель-Авиве. Оазис безмятежности в переводе: сплошь дешевые бордели и кафе. Прям с улицы за красную занавеску заходишь, а там уже проститутки сидят полуголые, в одном нижнем белье. Я позже носила туда стейки жареные: привет, девчонки, как дела. Большинство проституток из России и Украины…

Кабак Пекарского — это был такой сарай, вместо одной стены металлические жалюзи, которые поднимались; между жалюзи — колонна. Продавали пиво, семечки, что-то к пиву. Иногда бутерброды. Чуть позже начали жарить стейки.

У меня не было никаких документов, но Пекарскому было на это плевать, он был чувак такой, голыми руками не возьмешь: помимо кабака он еще постоянно какие-то темные делишки крутил. Позже он сделал мне левые документы за 700 долларов. Он был заинтересован в том, чтобы я у него стабильно работала.

А на улице Наве Шаанан было опасно работать. Это такая улица иммигрантская, там часто проходили облавы. Раз в неделю, раз в две недели приезжала серая иммиграционная полиция и перекрывала улицу. Никуда не денешься, как в мышеловке. Полицейские начинали шерстить все кабаки.

Вместе со мной работал Колька, молдаванин. Хороший человек, он мне здорово помогал. И вот как облава, мы с Колькой в туалет забьемся, пока Лея, хозяйка, с полицией разговаривала. Документы проверяли у всех клиентов, у всех, кто находился внутри. А в туалете мы с Колькой, потому что мы без документов.

Деньги из Пекарского приходилось выбивать. Всякий раз нужно было напоминать, надоедать, канючить: дайте мне денег, дайте мне денег, дайте мне денег. Он задерживал зарплату виртуозно: «Ой, да у меня сегодня нет. Ой, давай до завтра, а лучше до послезавтра...» С деньгами он расставался очень тяжело. Но, в отличие от украинцев, все-таки платил. Те могут просто не заплатить, и всё. А этот, хоть и со скрипом, но платил, и выплатил мне все до последней копейки.

Почему я от него ушла? Очень тяжело было. Работа без выходных, и не присядешь. Сидеть запрещено. Пусть нет клиентов, мертвое время, допустим, с трех до пяти, пустой кабак, но присесть тебе все равно нельзя. Ты должен делать хоть что-то, тереть витрину, мыть столы… Займись чем-то, придумай, хотя бы просто стой, типа следишь за столами.

Я очень уставала. Ну и, кроме того, работа официанта — нервная страшно, это сумасшедший стресс, на самом деле. Клиенты разные, всем угодить невозможно. Одним словом, не по мне это.

Первый раз я попыталась от него уйти в августе. Нашла работу на стройке, красить стены. Пекарский со мной расплатился, а через день меня уже отвезли на машине фиг знает куда, в ебеня какие-то — в спальный городок, беленький такой, красивый, залитый солнцем. На стройке все наши — русские, украинцы, начинаем разговаривать… Один говорит: мне не платили шесть месяцев, другой: мне должны за восемь. Ну, я спрашиваю: ребята, блядь, а как же вы здесь живете?

И вот отработала я и задумалась, чего пожрать. У Пекарского я от этого отвыкла. Там в конце дня можно было сделать себе бутерброд хороший, сиротский, и не думать. А тут надо идти в магазин, покупать еду, а еда стоит денег.